24. Гарсиа Маркес в семьдесят лет и старше: мемуары и грустные шлюхи (1996—2005)

И что теперь? Шестидесятидевятилетний писатель все еще был полон жизненных сил, строил грандиозные планы, интересовался политикой и стремился «изменить жизнь к лучшему», как сказали бы американцы. Но можно ли его по-прежнему считать автором художественной прозы? «Генерал в своем лабиринте» — исторический роман, блестяще беллетризованный, но все же исторический. «Известие о похищении» — документальное произведение, документальный очерк, а не художественная проза. «Генерал...», конечно же, о «том времени», о том, как зарождалась Колумбия двести лет назад; «Известие...» — о «нынешнем времени», о том, какой стала Колумбия. Оба произведения написаны живо, ярко, талантливо. Но способен ли Гарсиа Маркес создать еще один образец блестящей работы творческого воображения или он уже исчерпал тот великий источник, коим является мировая история? Мир был для него золотой жилой, это несомненный факт, но теперь это был не тот мир, в котором он сформировался как писатель. Способен ли он откликнуться на этот новый мир, на эту посткоммунистическую, постутопическую, ультрасовременную вселенную, которая открывалась перед планетой, стоявшей на пороге XXI в.?

Честно говоря, едва ли кто-нибудь был способен в полной мере осмыслить наступившую новую эру. И мир не вправе был требовать этого от пожилого человека, хотя, конечно же, Гарсиа Маркес сам требовал этого от себя. В действительности после Второй мировой войны родилось мало писателей — и вообще мастеров искусства других жанров, — которых публика и критика почитали бы так же, как они почитали, тогда и теперь, большинство великих художников модернистского периода 1880—1930-х гг. По всеобщему мнению, Гарсиа Маркес — один из немногих великих писателей, а «Сто лет одиночества» — одно из немногих великих произведений второй половины XX столетия. Потом появился роман «Любовь во время чумы», который тоже регулярно называют в числе «пятидесяти лучших» или «сотни лучших» образцов художественной прозы XX в. Способен ли Гарсиа Маркес создать еще нечто подобное? Стоит ли ему вообще пытаться?

Конечно, писатель не хотел останавливаться на достигнутом. Он говорил, что после двух своих книг, романов «Сто лет одиночества» и «Любовь во время чумы», он «совершенно опустошен»¹. Однако он всегда находил в себе решимость и в итоге вдохновение, чтобы придумать новые темы и новые формы для очередного проекта — для книги, которую сначала ему просто хотелось написать, потом он испытывал потребность ее написать, а потом понял, что не может ее не написать. Так было и теперь: он искал. В своих интервью он говорил, что хочет «вернуться к художественной прозе». Как обычно, замысел у него был. Три рассказа, которые, как он считал, могут составить интересную книгу — еще одну книгу о любви; о любви и женщинах. В интервью El País он сказал: «Меня окружают женщины. Мои друзья в основном женщины, и Мерседес пришлось понять, что я так живу, что все мои отношения с ними — это просто безобидный флирт. Всем известно, какой я есть»².

Он добавил, что начинает забывать многие вещи, а воспоминания — основа его жизни и творчества. (То же самое происходило и с героем «Осени патриарха», отчасти автобиографичным.) И все же, как это ни забавно, бумагорезка была, можно сказать, самой популярной машиной в его доме. Правда, он сохранил наброски повести «Любовь и другие демоны» и недавно подарил их Мерседес. Похоже, он не сознавал, что в век компьютеров наброски утрачивают свою магическую силу, а также финансовую ценность, поскольку авторские индивидуальные особенности в электронном виде теряются. В сущности, переход от рукописного создания текстов к использованию печатных машинок, а затем и компьютеров отчасти объясняет то, что сегодня в представлении читателей писательское творчество не является непостижимым мастерством, да и сами писатели меньше верят в это. Гарсиа Маркес сопротивлялся этому процессу с большим успехом, чем многие другие. И уничтожение большинства своих подготовительных материалов или незавершенных работ соответствовало его твердой убежденности в том, художник должен выдавать полностью законченное, образцовое произведение, хотя сам он не согласился бы с такой формулировкой.

Отставки стали основной темой в политических кругах, и это служило дурным предзнаменованием. Наступала осень всех патриархов. Сампер упорно отказывался оставить свой пост, хотя миллионы людей требовали его отставки. Карлоса Андреса Переса вынудили уйти с поста президента. Карлос Салинас сумел продержаться у власти до конца своего срока, но потом покинул страну, ибо ему грозило тюремное заключение, а то и еще что похуже. Фиделя Кастро отправить в отставку никому не удалось, но ему уже было почти семьдесят лет; революция старела, но кто бы мог его заменить? Гарсиа Маркес, вместо того чтобы присутствовать на презентации своей новой книги в Боготе, отправился навестить — и это говорило о многом — еще одного вынужденного «отставника», Фелипе Гонсалеса: погрязший в скандалах, он потерпел поражение на выборах и был вынужден покинуть президентский дворец Монклоа в Мадриде, который занимал тринадцать лет. По прибытии в испанскую столицу Гарсиа Маркес поспешил в Монклоа, но премьер-министра дома не оказалось. Писатель нашел его в парке Монфраге, где он гулял один под присмотром телохранителей, как еще один персонаж Гарсиа Маркеса, лишенный власти и славы³. В их предыдущую встречу, когда они обнялись, Гонсалес сказал: «Боже мой, старина. Наверно, ты единственный человек в Испании, которому захотелось обнять президента». Теперь он заявил, что рад оставить свой пост и уйти в отставку. Его сменит лидер правых Хосе Мария Аснар.

После затянувшегося пребывания в Испании Гарсиа Маркес отправился на Кубу, чтобы отпраздновать вместе с Фиделем Кастро его семидесятилетие. Этот визит был столь же грустным, как и встреча с Фелипе Гонсалесом. Фидель не думал об отставке, но пребывал в необычайно задумчивом настроении. Он всегда жил будущим и, чтобы добраться туда, каждую минуту завоевывал настоящее, но теперь в кои-то веки он думал прошлом, о своем собственном прошлом. Кастро сказал, что не хочет устраивать какое-то особое торжество, но Габо заявил, что они с Мерседес все равно приедут на Кубу. Отметить свое семидесятилетие непосредственно в день рождения, 13 августа, Фидель не мог (у него было много работы), но, раз уж супруги Гарсиа Барча были в Гаване, вечером он явился к ним домой и получил в подарок новый словарь, изданный Колумбийским лингвистическим институтом. Потом, спустя две недели, Фидель преподнес им свой сюрприз: повез Габо с Мерседес, а также нескольких близких соратников, журналиста и фотографа в Биран, крошечный городок, где он родился, — «в свое прошлое, в свои воспоминания, в местечко, где он научился говорить, стрелять, выращивать боевых петухов, рыбачить, боксировать, где он получил образование и сформировался как личность, где он не был с 1969 г. и где, впервые в жизни, навестил могилы родителей, возложил на них цветы, отдал дань памяти отцу и матери — чего до сей поры он не мог сделать». Фидель показал гостям родной городок, привел их в свою старую школу (посидел за своей партой), вспомнил, каким он был мальчишкой («Я был ковбой похлеще Рейгана. Ведь Рейган был киношный ковбой, а я — настоящий»), рассказал про отца с матерью — какие они были по характеру, какие у них были странности, а потом, удовлетворенный, заявил: «Я не смешиваю мечты с реальностью. Мои воспоминания лишены фантазий»⁴. Гарсиа Маркесу, с недавнего времени начавшему писать мемуары, — в частности, он как раз работал над главой, где описывал, как четверть века назад ездил с матерью в городок, где родился, — эта поездка дала много пищи для размышлений.

По возвращении в Картахену в сентябре он некоторое время жил в своем новом доме. Теперь уже ни для кого не было секретом, что там он не чувствовал себя как дома — и не только из-за стоящего напротив отеля «Санта-Клара»: просто ему с Мерседес было там неуютно, им не нравилось это место. Аргентинский журналист Родольфо Брасели, бравший интервью у Марухи Пачон, в котором он расспрашивал ее о событиях 1990—1991 гг. и интересовался ее мнением по поводу достоверности повествования «Известия о похищении», вышел через нее на Гарсиа Маркеса. Тот был раздражен, но обходителен и согласился побеседовать с ним. Правда, в последнее время писатель в разговоре с журналистами все чаще философствовал с задумчивым видом, вел себя как солдат, предчувствующий опасность и потому немного растерянный. Его интервью были интересны и информативны, даже представляли собой своеобразный анализ, но были посвящены не какой-то одной актуальной задаче, исключающей все остальные, как это бывало раньше⁵. Он снова упомянул, что начинает многое забывать, особенно номера телефонов, хотя у него всегда была «профессиональная память». Теперь мать порой спрашивает его: «И чей же ты сын?» А в другие дни память к ней почти полностью возвращается, и тогда он начинает пытать ее о своем детстве⁶. «И теперь выясняется много нового, ибо она уже ничего не скрывает — позабыла про свои предрассудки».

Гарсиа Маркес сказал Брасели, что многим его друзьям исполняется семьдесят лет, и для него это неожиданность. «Я никогда не спрашивал, сколько им лет». Какие чувства вызывает у него смерть? «Ярость». Пока ему не исполнилось шестьдесят, он никогда серьезно не думал о смерти. «Помнится, однажды ночью я читал какую-то книгу, и вдруг мне пришло в голову: черт, и со мной так будет, это неизбежно. У меня никогда не было времени на то, чтоб задуматься об этом. И вдруг — бах! — черт, никуда ж от этого не деться. Меня аж дрожь пробрала... Шестьдесят лет полнейшей безответственности. И я, чтобы решить эту проблему, стал убивать своих персонажей». Смерть, сказал он, — это как будто выключили свет. Или тебе сделали наркоз.

Совершенно очевидно, что Гарсиа Маркес пребывал в задумчивом расположении духа, размышлял над собственной жизнью, хотя эта тенденция уже начала проявляться, когда он расстался с Alternativa и стал вести еженедельную рубрику в газетах El Espectador и El País. Несмотря на то что он уничтожил почти все письменные свидетельства своей частной жизни и даже профессиональной литературной деятельности, он все настойчивее размышлял о двух аспектах своей работы. Первый: как и когда, технические приемы и выбор времени. Маркес сознавал, что он виртуоз в своем деле и что не всякий способен рассказывать истории так, как это делает он или Хемингуэй. Поэтому появились его «мастерские» по созданию сценариев в Гаване и Мехико, а теперь еще и его журналистские «мастерские» в Мадриде и Картахене. И в тех и в других учили искусству создания рассказа: как отразить реальность в повествовании, как разложить повествование на составляющие, как рассказать историю так, чтобы каждая деталь логически приводила к другой, и как композиционно выстроить сюжет таким образом, чтобы книга или фильм до самого конца владели вниманием читателя или зрителя. Второе: что и почему. Из-за чувства «стыда и смущения» Гарсиа Маркес питал отвращение к проявлениям эмоций или самоанализу. Однако вот уже несколько лет его все больше интересовало, каким образом реальные события и впечатления подвергались переработке с учетом литературно-эстетических целей и трансформировались в художественные произведения на разных этапах его творчества. Отчасти это объясняется тем, что он хотел защитить свою версию описанных событий, чтобы никто другой не мог предложить свой вариант, не соответствующий его собственным интерпретациям. Тридцать лет он контролировал формирование собственного имиджа, а теперь хотел отстоять и свое видение истории.

В октябре Гарсиа Маркес отправился в город Пасадену (штат Калифорния) на 52-ю ассамблею Межамериканской ассоциации прессы (SIP), в которой участвовали владельцы двухсот газет, лауреаты Нобелевской премии мира из Центральной Америки Ригоберта Менчу и Оскар Ариас, а также Генри Киссинджер. Новым президентом ассоциации был избран владелец El Espectador Луис Габриэль Кано; было решено, что следующая ассамблея будет проводиться в Гвадалахаре. Гарсиа Маркес, стремившийся разрекламировать свой журналистский фонд, выступил с программной речью, в которой заявил, что «журналисты заблудились в лабиринте современных технологий»: командная работа недооценивается, конкурентная борьба за сенсации серьезно отражается на профессиональном отношении к подаче материала. Внимания требуют три ключевые области: «Приоритет нужно отдавать таланту и призванию; журналистские расследования не следует расценивать как особый вид деятельности, потому что любая форма журналистики подразумевает изучение и исследование рассматриваемых вопросов; этика должна быть неотъемлемой частью работы журналиста, как жужжание неотъемлемо от мухи»⁷. (Последняя фраза станет кредо его журналистского фонда. Девиз будет звучать так: «Просто быть лучшим — мало; нужно, чтобы тебя считали лучшим». Очень по-маркесовски.) В своей речи Гарсиа Маркес говорил — на это была направлена и деятельность его нового фонда — о повышении профессионального уровня и моральной ответственности журналистов, в то время как в 1970-х гг. он затронул бы в первую очередь вопрос принадлежности изданий тем или иным владельцам. Но теперь он вращался в другом мире. Пожалуй, только он один и мог бы попытаться, не навлекая на себя критику, жить по двойным стандартам: с одной стороны, обсуждая проблемы буржуазной прессы в формально демократических странах, с другой — поддерживая единственную страну в полушарии, Кубу, где никогда не было и не будет свободной прессы, пока у власти находится Кастро. Статьи Гарсиа Маркеса, публиковавшиеся одновременно во многих газетах, регулярно перепечатывали и гаванские издания — Granma и Juventud Rebeide. Но вести двойную жизнь в эпоху, когда уже больше нельзя было использовать в качестве оправдания ориентиры на социализм и необходимость построения социалистической экономики, было гораздо труднее. К тому же, если б он по-прежнему публично отстаивал идеи социализма или просто хотел бы их отстаивать, тогда он не смог бы дружить с магнатами — одним из его крупнейших спонсоров был Лоренсо Самбрано, цементный король из Монтеррея, — и убеждать их раскошеливаться на его проекты.

Перед Рождеством Сампер объявил о том, что вносит на рассмотрение новый закон о телевидении, предполагавший создание комиссии, которая должна решать, соблюдают ли телевизионные каналы принцип беспристрастности при освещении событий. Все предположили, что вскоре он отзовет лицензию на вещание у «Кью-Эй-Пи», ибо эта программа была одним из самых яростных критиков президента, и Гарсиа Маркес впервые с 1981 г. вновь окажется во власти правительства. Писатель раструбил во всех СМИ, что не будет справлять свое семидесятилетие в Колумбии. 6 марта с Мерседес, Родриго, Гонсало и семьями своих сыновей он отметит свой день рождения в тайном местечке за пределами страны⁸. Разумеется, о его юбилее написали все испаноязычные газеты. Также вся пресса отметила тридцатую годовщину со дня публикации «Ста лет одиночества». Газеты цеплялись за любой повод, чтобы поместить имя Маркеса на своих страницах, ибо с его именем газеты раскупались так же хорошо, как и его книги. И вот, несмотря на то что он не хотел, чтобы его «чествовали посмертно, пока [он] еще жив», писатель решил еще громче объявить о своем отсутствии в Колумбии и согласился в сентябре отметить целый ряд своих годовщин — кто бы мог подумать! — в Вашингтоне. Первой из них была пятидесятая годовщина со дня публикации его первого рассказа. Обычно подобные чествования в Вашингтоне проводятся при участии посольства той страны, гражданином которой является виновник торжества. Посольство дает разрешение на проведение мероприятия и помогает в его организации. Но Гарсиа Маркес был теперь в хороших отношениях с хозяином Белого дома, а в числе его близких друзей был генеральный секретарь Организации американских государств — института, в котором даже США, при всем их стремлении к гегемонии, считались всего лишь primus inter pares^*. И именно Гавириа, возмущенный деятельностью правительства Сампера, которое, по его мнению, разбазаривало то наследство, что он, Гавириа, оставил им, использовал свои связи, чтобы организовать серию мероприятий в честь Гарсиа Маркеса. Завершить их он планировал приемом в собственной резиденции и ужином в Джорджтаунском университете, на котором гостями ректора университета, отца Лео Донована, должны были стать целых два нобелевских лауреата — Гарсиа Маркес и писательница Тони Моррисон.

С приближением 2000 г. западная культура один за другим отмечала юбилеи великих исторических событий. 1492, 1776, 1789-й — на новейшем современном этапе эти даты становились временными эквивалентами тематических парков. В условиях развивающихся тенденций Гарсиа Маркес был на верном пути к тому, чтобы тоже превратиться в своего рода тематический парк, в памятник, какого мировая литература не знала со времен Сервантеса, Шекспира или Толстого. Он это и сам начал сознавать почти сразу же после выхода в свет «Ста лет одиночества», книги, которая изменила мир для всех, кто ее читал, как в Латинской Америке, так и за ее пределами. Мало-помалу Маркес начал понимать, что он — курица, несущая золотые яйца; он находился в эпицентре неистового, заразительного «сумасшествия славы», так что в итоге, несмотря на его планы, хитрости и уловки, все его шаги не имели ни малейшего значения: он ухватил дух эпохи, поднялся над ним, вознесся к бессмертию, в вечность. Реклама или антиреклама лишь незначительно могли влиять на его популярность, его магия жила сама по себе. До конца дней своих он будет вынужден сопротивляться тому, чтоб его жизнь не превратилась в перманентное торжество, в нескончаемый счастливый юбилей. Мог ли он выскочить из этого лабиринта? Да и хотел ли?

11 сентября Гарсиа Маркес присутствовал на обеде у Билла Клинтона в Белом доме. Клинтон уже читал рукописный вариант «Известия о похищении», но теперь Гарсиа Маркес подарил ему особое издание на английском языке — в кожаном переплете, «чтоб не пораниться». (Получив экземпляр рукописи от издателя Гарсиа Маркеса, Клинтон отправил писателю записку: «Сегодня ночью я прочитал вашу книгу от начала до конца». Один из издателей Маркеса хотел поместить этот бесценный отзыв на обложке книги. Гарсиа Маркес ответил: «Да, наверно, он возражать не будет, но мне больше никогда не напишет».) Гарсиа Маркес и Клинтон обсудили политическую обстановку в Колумбии, а также — в общем — проблему производства наркотиков в Латинской Америке и потребления наркотиков в Соединенных Штатах⁹.

Сампер не сдавался. За несколько недель до торжеств в Вашингтоне Гарсиа Маркес встречался с приобретающим вес политиком из семьи Сантос, Хуаном Мануэлем, чтобы обсудить ухудшающееся положение в Колумбии. Сантос заявил, что на следующих президентских выборах 1997 г. он намерен выставить свою кандидатуру от Либеральной партии. Неизвестно, плели они интриги сообща или по отдельности — об этом только они знают, — чтобы сместить Сампера, но в итоге они выработали «мирный план» — впоследствии Сантос под нажимом все же признается, что это была идея Гарсиа Маркеса («Нужно предпринять что-то смелое, устроить широкую дискуссию — это поможет изжить психологию проигравших, ведь пока мы эту войну проигрываем, мы все»), — предполагавший переговоры с участием представителей всех слоев общества, но без участия правительства Сампера! И все же, когда план был раскрыт (на второй неделе октября), Сантос отрицал, что он пытался свалить правительство. Он и Гарсиа Маркес прилетели в Испанию — писатель отправился в Мадрид прямо из Вашингтона, — на встречу с бывшим премьер-министром Фелипе Гонсалесом (тем самым выказав пренебрежение новому премьер-министру от правых Хосе Марии Аснару). Однако Фелипе Гонсалес зарубил их инициативу, сказав, что поддержит ее только в том случае, если они заручатся поддержкой США и других держав и Сампер согласится на переговоры.

В январе 1998 г. на Кубу с задолго объявленным визитом приехал теперь уже старый и больной Иоанн Павел II. Этот визит стал результатом трудных и напряженных переговоров. (В 1977 г. Гарсиа Маркес заверил меня, что папа римский — «великий человек», биографию которого я должен непременно прочитать.) Кастро, конечно же, хотел продемонстрировать всему миру, что Куба, сохраняя приверженность принципам революции, также способна проявлять гибкость, — он даже объявил Рождество национальным праздником, правда всего на один год, — и готова вести переговоры с властителями мира. И кто, по-вашему, сидел рядом с Кастро на всех мероприятиях, связанных с этим визитом? Разумеется, Габриэль Гарсиа Маркес. Несмотря на свою долгую и успешную антикоммунистическую деятельность, Иоанн Павел II также во многих отношениях слыл противником капитализма и решительно выступал против нездоровых аспектов новых обществ потребления, так что его визит можно было считать оправданным риском. К сожалению, событие, которое могло бы поднять престиж Кубы и Кастро в глазах всего мира, в том числе США, в средствах массовой информации затмил скандал в Белом доме, разразившийся из-за интрижки Билла Клинтона со стажеркой Моникой Левински. Это было некстати в двух смыслах. Во-первых, визит папы римского на Кубу не привел к глобальным последствиям, на которые можно было бы рассчитывать; во-вторых, скандал в Белом доме значительно ослабил в политическом плане позиции друга Гарсиа Маркеса, Клинтона, и едва не привел к его импичменту. Клинтон досидит на своем посту до конца срока, хотя фактически не будет иметь полномочий — прямо как Сампер в Колумбии. Вот такие забавные совпадения.

Гарсиа Маркес решил не возвращаться в Колумбию на первый тур выборов, назначенных на май. Но, находясь у себя дома в Мехико, он выступил по телевидению, объясняя, почему он поддерживает баллотирующегося во второй раз кандидата от консерваторов Андреса Пастрану и обязуется «стоять плечом к плечу с Андресом». Гарсиа Маркес поддерживает консерватора! Что сказал бы полковник Маркес?! Родственники писателя были недовольны и, в общем-то, обескуражены его «изменой». Но говорили, что Пастрана близок с кубинцами из Майами и, вероятно, Гарсиа Маркес счел, что тот тем или иным способом будет содействовать урегулированию кубинского вопроса. Предполагалось, что Гарсиа Маркес со своей стороны будет способствовать развитию системы образования. Этот вопрос в политической программе Пастраны был вторым по важности после налаживания позитивного диалога с герильей.

Либеральная пресса, хотя и без особой охоты, набросилась с яростной критикой на Гарсиа Маркеса. Д'Артаньян напечатал в El Tiempo блестяще остроумную статью, которая явно должна была стать эпитафией на политической могиле Гарсиа Маркеса, ибо если до сей поры он участвовал в политической жизни Колумбии, то теперь уж, конечно, в глазах либералов как политик он умер. Правда, сомнительно, что его влияние на администрацию Пастраны было очень уж велико. Никто не видел, чтобы он и Андрее когда-либо «стояли плечом к плечу»¹⁰. Гавириа, проницательный прагматик, пытался добиться того, чтобы Кубе вернули членство в Организации американских государств, из которой она была исключена вот уже тридцать четыре года назад, но, как и ожидалось, США наложили вето на его резолюцию. Соответственно в том, что касалось Кубы, Пастрана заранее оказался в безвыходном положении — возможно, он этому только обрадовался, — и получалось, что планы Маркеса в отношении Пастраны и Кубы провалились еще до вступления кандидата в должность президента. Поэтому, очевидно, писатель, несмотря на свои клятвенные обещания помогать новой администрации, фактически не интересовался делами Колумбии следующие четыре года. Клинтон был заинтересован не в улучшении отношений с Кубой, а в «позитивном диалоге» Пастраны с герильей, что обещало положить конец наркоторговле, и осенью президент Межамериканского банка развития, частый гость в доме Гарсиа Маркеса в Мехико, выдал Колумбии огромный кредит на «достижение мира путем развития»¹¹. Следующие четыре года уготовят и для Колумбии, и для всего мира массу драматических событий, но Пастрана будет одним из самых желанных гостей в Вашингтоне. 27 октября в сопровождении Гарсиа Маркеса он прибыл с официальным визитом в США — это был первый за двадцать три года государственный визит президента Колумбии в Вашингтон, — где его чествовали самые разные американские «испанцы» и «латины», в основном музыканты и актеры¹². Оказанный Пастране пышный прием был ему наградой за его предварительное соглашение с Клинтоном относительно «Плана по Колумбии» — программы мер против диверсионной деятельности, очень напоминавшей стратегии периода холодной войны. Гарсиа Маркес публично не обозначил свою позицию на этот счет, хотя, должно быть, все это его сильно смущало.

В конце 1997 г. его телевизионную программу закрыли, и он почти сразу принял решение о покупке журнала Cambio¹³ — изначально отпрыска испанского журнала Cambio 16, который был весьма влиятельным изданием во время переходного периода в Испании в 1980-х гг. Cambio («Перемены» — единственный лозунг предвыборной кампании Пастраны) был непосредственным конкурентом самого влиятельного политического еженедельника в Колумбии, журнала Semana; эти два издания конкурировали между собой примерно как The Times и Newsweek. Гарсиа Маркес услышал, что Патрисия Лара, близкий друг и коллега его брата Элихио, намерена продать этот журнал, и он вместе с Марией Эльвирой Сампер, бывшим директором «Кью-Эй-Пи», Маурисио Варгасом, сыном Хермана Варгаса (он входил в состав правительства Гавириа и был известным критиком Сампера), сотрудником журнала Semana Роберто Помбо и другими решил подать коммерческое предложение (в списке претендентов значилась и Мерседес). К Рождеству сделка была заключена; новая компания называлась «Абренунсио С.А.» — по имени просвещенного врача-скептика из повести «Любовь и другие демоны», — ив конце января Гарсиа Маркес начал писать длинные статьи — главным образом об известных личностях, как он сам (Чавес, Клинтон, Уэсли Кларк, Хавьер Солана), — чтобы журнал лучше раскупался. В следующем году Ларри Ротер из The New York Times беседовал с писателем и отметил, что «в тот вечер в конце января 1999 г., когда Cambio отмечал свое возрождение, он пробыл на торжестве до полуночи, привечая две тысячи приглашенных гостей, а потом вернулся в редакцию и всю ночь писал длинную статью о новом президенте Венесуэлы, Уго Чавесе, которую он закончил с восходом солнца, точно к сроку. "Сорок лет так не работал, — произнес он с наслаждением в голосе. — Это так здорово"»¹⁴.

Очерк о Чавесе получился весьма информативным. Полковник Уго Чавес — солдат, военный, попытавшийся свергнуть друга Гарсиа Маркеса — Карлоса Андреса Переса. Но это также человек, который, придя к власти в Венесуэле, помогает Кубе Кастро в новом тысячелетии удержаться на плаву, обеспечивая бесперебойные поставки дешевой нефти. Последователь Боливара, он выступает за независимость и единство Латинской Америки и готов на эти цели тратить венесуэльские деньги. Поскольку Гарсиа Маркес тоже вел закулисную деятельность, нацеленную на оказание помощи Кубе и объединение Латинской Америки, можно было ожидать, что Чавесу гарантирована его пусть и не демонстративная, но безоговорочная поддержка. Однако Гарсиа Маркес всегда довольно сдержанно относился к Чавесу, возможно потому, что он общался с Пастраной и Клинтоном, а Чавес исповедовал непримиримый антиамериканизм. В январе 1999 г. писатель познакомился с Чавесом в Гаване и полетел с ним в Венесуэлу, откуда потом возвратился в Мексику. После он написал длинную статью, которая разошлась по всему миру — принеся много денег Cambio — и вызвала большой резонанс. Заканчивалась она так:

Наш самолет приземлился в Каракасе около трех часов ночи. Я смотрел в окно на тот незабываемый город, на море огней. Президент на прощание обнял меня по-карибски. Когда я провожал его взглядом — он шел в окружении своих телохранителей, увешанных военными регалиями, — у меня возникло странное чувство, что я летел и беседовал с двумя совершенно разными людьми. Одному из них судьба дала шанс спасти свою страну; другой — романтик, который живет в мире иллюзий и может войти в историю как демон¹⁵.

В действительности Гарсиа Маркес был на Кубе, отмечая вместе с Кастро — и теперь уже со столь же вездесущим Жозе Сарамаго, лауреатом Нобелевской премии, коммунистом и убежденным революционером, — сороковую годовщину кубинской революции. Фидель, в очках, выступил с речью, в которой заявил, что в эпоху транснационального капитализма (для магнатов) и потребительского капитализма (для их покупателей) мир превратился в «гигантское казино» и что следующие сорок лет будут решающими и могут привести мир либо к краху, либо к новым высотам, в зависимости от того, поймет ли человечество, что единственная надежда на выживание для всей планеты — это положить конец капиталистической системе¹⁶. Как знать, что думал на этот счет Гарсиа Маркес? Взгляд у него был как у больного человека — рассеянный и отрешенный. Тем не менее он всячески старался повысить популярность Cambio, который распродавался из рук вон плохо. Еще одна написанная им статья — «Почему моему другу Биллу пришлось лгать», — получившая еще более широкое распространение, чем очерк о Чавесе, привела в смятение женщин по всему миру, ибо Маркес в ней, вместо того чтобы сделать упор на зловещих аспектах заговора республиканцев с целью подвергнуть импичменту Клинтона, вывел американского президента типичным парнем, ищущим сексуальных наслаждений — как все типичные парни — и пытающимся скрыть свои похождения от жены и всех остальных.

В Гаване Гарсиа Маркес слушал, как Фидель призывает покончить с капитализмом, приступившим к последней стадии уничтожения планеты. А потом, в последний год XX столетия, приехав в Европу, чтобы выполнить целый ряд обязательств и взять интервью у знаменитостей для своего журнала Cambio, принял участие в деятельности новой организации под названием «Иберо-американский форум»; это было необычное собрание интеллектуалов и магнатов, ставившее перед собой цель по-новому осмыслить проблемы мирового процесса. ЮНЕСКО, Межамериканский банк развития и новое испанское правительство организовали в Мадриде предварительную встречу. Отчасти это было продолжением шоу Гарсиа Маркес — Сарамаго. В своем коротком выступлении Гарсиа Маркес заявил, что Латинская Америка шла не своей стезей: «И вот мы превратились в лабораторию несбыточных иллюзий. Наше главное преимущество — творческий потенциал, а мы по-прежнему живем замшелыми доктринами, в условиях чужих войн, — мы, наследники злополучного Колумба, открывшего нас случайно, когда он искал Индию». Боливара Маркес опять назвал символом неудачи и повторил то, о чем он говорил в нобелевской речи: «Так что давайте жить спокойно в своем Средневековье». Позже он прочитал всем один из своих новых рассказов, «Мы увидимся в августе», в котором повествуется о супружеской неверности — не самая подходящая вещь для форума¹⁷. Сарамаго, взяв на себя роль, которую прежде играл Гарсиа Маркес, предложил всему миру «стать мулатами», поскольку тогда отпадет всякая необходимость спорить о культуре.

Спустя несколько недель Гарсиа Маркес снова приехал в Боготу, чтобы присутствовать на церемонии присуждения звания почетного доктора Колумбийского лингвистического института Карлосу Фуэнтесу и владельцу El País Хесусу де Поланко. Он сидел на трибуне, но не выступал. Выглядел он сильно постаревшим. А потом, как и в 1992 г., оказалось, что природное расположение Боготы, находившейся высоко над уровнем моря, спровоцировало утомление, какого он не знал в Европе. Маркес заболел. На несколько недель исчез с публичного радара. Говорили, что у него рак. Мерседес отрицала эти слухи и просила журналистов немного «потерпеть». Сначала сообщили, что у него некая странная болезнь под названием «синдром общего истощения организма». Но все боялись худшего. В итоге у него выявили лимфому — рак иммунной системы.

И опять он заболел в Боготе. И опять Богота поставила ему диагноз. Правда, на этот раз, учитывая серьезность заболевания, он поехал на обследование в Лос-Анджелес, где жил его сын Родриго. Диагноз подтвердился. На семейном совете было решено, что курс лечения он пройдет в Лос-Анджелесе, и Гарсиа Маркес снял сначала квартиру, затем небольшой домик неподалеку от больницы. Постоянно появлялись новые методы лечения лимфомы, и теперь шансов на излечение было гораздо больше, чем в то время, когда в Нью-Йорке от аналогичного заболевания умирал Сепеда. Гарсиа Маркес и Мерседес навестили дочь Сепеды, Патрисию. Она по профессии была переводчиком и в их прошлые визиты в США помогала им — прежде всего в организации встреч с Биллом Клинтоном. Патрисия была замужем за Джоном О'Лири. Сподвижник Клинтона, тоже адвокат, в прошлом он был послом в Чили. Каждый месяц, пройдя курс лечения и сдав соответствующие анализы, Гарсиа Маркес, как он сам потом рассказал мне, «шел к врачу, чтобы узнать, будет он жить или умрет». Но из месяца в месяц результаты были все более обнадеживающими, и к осени он вернулся в Мехико, откуда ежемесячно ездил в Лос-Анджелес на очередное обследование.

В конце ноября 1999 г. я прилетел в Мехико на встречу с Гарсиа Маркесом. Он заметно похудел и полысел, но был бодр и энергичен. И мне опять подумалось: надо же, он всю жизнь боялся смерти, но в решающий момент проявил себя несгибаемым борцом. Наша встреча была очень эмоциональной: Гарсиа Маркес знал, что четыре года назад у меня тоже признали лимфому, но я выжил¹⁸. Как сказал мне писатель, он многие месяцы ничего не делал, но теперь опять просматривает свои наброски к мемуарам. Он прочел мне отрывок о той поре, когда он родился. Мерседес дышала спокойствием, но я видел, что даже ее ресурсы на пределе. Тем не менее казалось, что она будто создана для такой ситуации: она не суетилась вокруг мужа, держалась так, словно не происходит ничего чрезвычайного, создавала в доме атмосферу нормальности. Родителей навестил Гонсало с детьми, и дедушка вел себя как обычно.

Не так давно Гарсиа Маркес сказал Йону Ли Андерсону из журнала The New Yorker, что «план по Колумбии», выработанный Клинтоном и Пастраной, «плохая затея» и что США, похоже, возвращаются к «имперской модели»¹⁹. В сентябре писатель пригрозил, что предъявит испанскому агентству новостей EFE иск на 10 миллионов долларов за то, что оно сообщило, будто бы он «помог заключить договор о поставке военной помощи США в Колумбию»²⁰. Предположительно таким образом Маркес отмежевался от Пастраны, Клинтона и их рокового «плана»²¹. Теперь он сказал мне: «Что касается Колумбии, пожалуй, я наконец-то привык к ней. Думаю, просто приходится принимать ее такой, какая она есть. Сейчас обстановка заметно улучшилась, даже "парамилитарес"^** поняли, что так продолжаться не может. Но страна всегда будет такой, какая она есть. Там всегда шла гражданская война, всегда была герилья и всегда будет. Это образ жизни. Взять, например, Сукре. Партизаны живут там, и все знают, что они партизаны. Ко мне сюда и в Боготе приходят колумбийцы: "Я — член РВСК. Кофе угостите?" Это в порядке вещей». Я сделал вывод, что он отказался от попыток изменить свою страну путем открытой политической деятельности и косвенно признал, что поступил недальновидно, вверив свою репутацию политическим консерваторам — в данном случае Пастране и американским республиканцам, сделавшим Клинтона своим политическим заключенным, — и, возможно, ему говорили об этом почти все родственники и многие друзья. По иронии судьбы болезнь предоставила ему удобную возможность тактично выйти из этих неудачных союзов. Пожалуй, пора возвращаться к работе над мемуарами.

От случая к случаю он писал статьи и поддерживал связь с Cambio и картахенским фондом журналистики, но теперь он почти не покидал Мехико, стараясь держаться в тени и заниматься свои здоровьем. В связи с этим ему приходилось ездить в Лос-Анджелес, так что у него и Мерседес появилась возможность больше времени проводить с Родриго и его семьей. Габо и Мерседес сблизились с журналистом из Cambio (он также являлся инвестором журнала) Роберто Помбо. Тот был женат на представительнице династии El Tiempo и в настоящий момент работал в Мехико. В предстоящее десятилетие для Габо и Мерседес он станет все равно что третьим сыном. Гарсиа Маркес будет постоянно писать для журнала автобиографические статьи — а также опубликует очерк по материалам интервью с Шакирой — и создаст рубрику «Габо отвечает», в которой будет помещать статьи, написанные по вопросам читателей. Информация об этих статьях будет регулярно печататься в журнале, а сами они будут размещены на веб-сайте.

Но, конечно, сейчас Гарсиа Маркес был занят главным образом своими мемуарами. Он часто в шутку говорил, что к тому времени, когда люди собираются писать мемуары, они обычно уже настолько стары, что ничего не помнят. Правда, он не упоминал, что некоторые умирают, так и не успев приступить к работе над ними. Итак, мемуары, которым он даст название «Жить, чтобы рассказывать о жизни», на данном этапе были его главным проектом. Возможно, он вспоминал, как Боливар мучился дилеммой почти в самом конце «Генерала в своем лабиринте»: «Генерал... вздрогнул от озарения, открывшегося ему: весь его безумный путь через лишения и мечты пришел в настоящий момент к своему концу. Дальше — тьма. "Черт возьми, — вздохнул он. — Как же я выйду из этого лабиринта?!"^***».

Гарсиа Маркес старался держаться в стороне от политики, но Cambio от случая к случаю втягивал его в полемику. В отсутствие Маркеса журнал претерпел заметный сдвиг вправо. Как и он сам, могли бы возразить молодые журналисты. Чавес набирал силу как популистский лидер третьего мира, однако Гарсиа Маркес сказал мне: «С ним невозможно говорить». Кастро явно не был согласен с писателем, ибо они с Чавесом часто встречались и вели беседы. Когда я указал на это Гарсиа Маркесу, он ответил: «Фидель пытается удержать его от крайностей». В конце 2002 г. Чавес посетует, что Гарсиа Маркес ни разу не связался с ним после их встречи в 1999 г. и сам он очень об этом сожалеет. Поскольку Чавес не сильно отличался от панамца Омара Торрихоса — только имел больше влияния, так как владел нефтью и был демократически избранным президентом, — скорее всего, Маркес считал, что во всем том, что не касается личных вопросов (включая его дружбу с Карлосом Андресом Пересом и Теодоро Петкоффом), венесуэльский лидер представляет собой источник повышенной опасности для новой эры и для закулисной дипломатии, которой он сам занимался последнее десятилетие.

Примером его деятельности в этой сфере может служить сообщение в ноябре 2000 г. о том, что мексиканский промышленник Лоренсо Самбрано из Монтеррея, мексиканский цементный король (владелец «Цемекс»), обязался пожертвовать 100 000 долларов на премии лауреатам конкурсов, организованных Фондом новой иберо-американской журналистики в Картахене²². Спустя несколько недель было объявлено, что медиагигант Televisa будет сотрудничать с Cambio в издании мексиканского варианта журнала под руководством Роберто Помбо. Теперь это был мир Гарсиа Маркеса. Инаугурация нового мексиканского президента, представителя правых Висенте Фокса, совпала по времени с конференцией Иберо-американского форума, в котором на этот раз приняли участие не только Гарсиа Маркес и Карлос Фуэнтес как интеллектуалы, проживающие в стране проведения мероприятия, — но еще и бывший премьер-министр Испании Фелипе Гонсалес, владелец El País Хесус де Поланко, международный банкир Ана Ботин, богатейший человек Мексики и друг Гарсиа Маркеса Карлос Слим (в середине 2007 г. он займет верхнюю строчку в списке богатейших людей мира) и Хулио Марио Санто-Доминго — богатейший человек Колумбии и тоже друг Гарсиа Маркеса, владелец El Espectador и еще один щедрый спонсор картахенского фонда. Неясно, обязан ли был Гарсиа Маркес как президент независимого журналистского фонда водить дружбу с представителями монополистического капитализма, владевшими крупными печатными изданиями и телевизионными компаниями, но, конечно же, публично он к ним никогда не обращался. Теперь он, как правило, отказывался от каких-либо комментариев для прессы, хотя заявил, что понятия не имел, что он сам и все остальные будут делать на форуме, пока не услышал блестящую речь Карлоса Фуэнтеса, в которой тот объяснил необходимость взаимодействия мира бизнеса с миром идей. Что касается Мексики, он не имеет ни малейшего представления о том, что здесь происходит. Затем Гарсиа Маркес позабавил журналистов своим заявлением о том, что ныне он просто «супруг Мерседес», и некоторые это восприняли как его признание зависимости от жены и благодарность ей за то, что она помогает ему бороться с выпавшими на его долю в последнее время испытаниями²³. Волосы у него отросли, он набрал пятнадцать из двадцати потерянных килограммов, хотя поговаривали, что у него уже не такой острый ум, как прежде, и пишет он менее выразительно. Возможно, химиотерапия ускорила процесс потери памяти, на которую он жаловался вот уже несколько лет.

В Колумбию Гарсиа Маркес давно не наведывался. РВСК похитили его давнего друга Гильермо Ангуло, когда тот направлялся в свой загородный дом в предместьях Боготы. Ангуло, которому уже шел восьмой десяток, отпустят на свободу через несколько месяцев. В беседе со мной он выразил уверенность, что к его освобождению приложил руку Гарсиа Маркес. На самом деле столь скорое освобождение само по себе было исключительным событием: большинство заложников РВСК оставались в плену многие годы, как это было, например, с кандидатом в президенты Ингрид Бетанкур²⁴. К концу 2000 г. уже все признавали, что Андрее Пастрана является, пожалуй, самым слабым колумбийским президентом за период с 1948 г. В феврале 2001 г. такие знаменитости, как британский историк Эрик Хобсбаум, аргентинский писатель и художник Эрнесто Сабато и Энрике Сантос Кальдерон, направили открытое письмо Пастране и Джорджу У Бушу, в котором указывали, что любая совместная деятельности США и Колумбии должна осуществляться под контролем ООН и Европейского союза. Среди подписавшихся был и Гарсиа Маркес²⁵. Тем самым он в очередной раз давал понять, что является противником «плана по Колумбии», и это означало окончательный разрыв не только с Пастраной, но и с Гавириа, который поддерживал этот план.

В марте команданте Маркое, согласно давнему обещанию, явился в Мехико во главе невооруженного отряда сапатистов. Гарсиа Маркес при помощи Роберто Помбо на время покинул свое уединение, чтобы взять у него интервью для Cambio. Сапатистам симпатизировали и сочувствовали левые силы всего мира; многие известные интеллектуалы и деятели искусств даже приезжали в Чьяпас, чтобы выразить им свою поддержку. Но Гарсиа Маркес больше не тратил время на то, чтобы помогать подобным организациям. В сущности, его молчание относительно страданий простого народа, в том числе и вынужденных переселенцев-крестьян в Колумбии, мечущихся между герильей, «эскадронами смерти», латифундистами, полицией и армией, неприятно удивляло всех, кто следил за его деятельностью после 1980 г. Но Гарсиа Маркес никогда не делал угодных толпе политических заявлений, чтобы успокоить свою совесть: он всегда был глубоко практичным политиком и делал то, что, по его мнению, было необходимо, но отнюдь не для того, чтобы добиться популярности, как утверждали его критики.

Пока Гарсиа Маркес боролся с болезнью, его самый младший брат Элихио вел собственные сражения. Он умирал от опухоли головного мозга, но, как и Габито, пытался закончить книгу «Ключи Мелькиадеса: история романа "Сто лет одиночества"». Элихио уже не мог осуществить свой творческий замысел в полной мере, но он сам, его родные и друзья решат, что книга должна быть издана при его жизни. Она была опубликована в мае. К этому времени Элихио уже возили в инвалидном кресле, он едва мог говорить. Словно последний в роду Буэндиа, он умрет вскоре после того, как расшифрует «библию» своей семьи, как было предсказано в романе «Сто лет одиночества». (Первым из детей семьи Гарсиа Маркес умер Куки — в октябре 1998 г.) Габито не нашел в себе сил, чтобы поехать на похороны Элихио в конце июня.

11 сентября самолеты гражданской авиации, пилотируемые террористами «Аль-Каиды» врезались в башни-близнецы Всемирного торгового центра. В результате в международной политике произошли кардинальные перемены, и мир оказался на пороге войны, которую Джордж Буш, похоже, и так планировал развязать, хотя он не предвидел подобного развития событий. Гарсиа Маркес недавно побывал на Кубе, где встретился с Кастро, у которого, как поговаривали, заметно ухудшилось здоровье. 24 сентября 2001 г., спустя две недели после кошмара в Нью-Йорке и три недели после освобождения Гильермо Ангуло, возле Вальедупара боевики РВСК похитили Консуэло Араухоногеру, бывшего министра культуры Колумбии и жену генерального прокурора республики. Неделей позже, 30 сентября, ее нашли мертвой; видимо, она попала под перекрестный огонь. В стране ее называли La Cacica — Вождь. Она оказывала активную поддержку Вальедупару и проводившемуся там фестивалю музыки вальенато. Ее считали своим другом Гарсиа Маркес, Альваро Сепеда, Рафаэль Эскалона (она также была его биографом), Даниэль Сампер (пока они не поссорились из-за сценария биографического очерка, который он написал о ней для телевидения) и Альфонсо Лопес Микельсен. Билл Клинтон был знаком с Консуэло и напишет о ней в своих мемуарах. Даже представить трудно, зачем ее понадобилось убивать тем, кто называет себя защитниками колумбийского народа и его культуры.

К январю 2002 г. стало ясно, что Гарсиа Маркес выкарабкается. Он постепенно возвращался на общественную арену. Те, кто встречался с ним, отмечали, что он стал более нерешителен, забывчив, иногда казался растерянным, но в целом выглядел неплохо. Учитывая его возраст (почти семьдесят пять лет) и то, что он даже во время болезни продолжал исполнять свои обязательства перед Cambio и журналистским фондом, его успешное выздоровление можно воспринимать как феномен, свидетельствующий об удивительной жизнеспособности этого человека. Но работа над мемуарами затягивалась, и это означало, что теперь он трудится не так плодотворно, как прежде. Первый вариант Габо отослал Мутису в конце июля 2001 г., однако у него опять что-то не клеилось, и он в конце концов подключил к работе сына Гонсало и колумбийского писателя Уильяма Оспину, попросив их проверить факты и помочь ему восстановить пробелы в слабеющей памяти. Когда он доделывал книгу, внося последние штрихи, в Картахене в возрасте девяноста шести лет скончалась его мать Луиса Сантьяга Маркес Игуаран. Ее муж и двое сыновей умерли до нее. И снова Габито не поехал на похороны²⁶.

7 августа официально вступил в должность президента Колумбии изменивший Либеральной партии Альваро Урибе Белее. В своей предвыборной программе он в числе прочего делал упор на борьбу с герильей. Боевики РВСК, как утверждалось, убившие его отца, во время инаугурации собирались обстрелять с воздуха его резиденцию. И опять Орасио Серпа, кандидат от Либеральной партии и верный слуга Эрнесто Сампера, проиграл выборы. Страна была рада избавиться от Пастраны, но колумбийцы сильно рисковали, отдав свои голоса за Урибе. Он был землевладельцем из Антиокии; говорили, что он связан с праворадикальными полувоенными формированиями. Тем не менее он взялся наводить порядок в стране с необычайным, почти фанатичным энтузиазмом и правил в стиле одновременно популистском и авторитарном, что обеспечит ему невероятно высокий рейтинг. В эпоху правления Чавеса, Лулы — в Бразилии, Моралеса — в Боливии, Лагоса и Бачелет — в Чили и Киршнеров — в Аргентине, Колумбия, избрав Урибе, получила в его лице единственное серьезное правительство правых в Латинской Америке, хотя колумбийцы привыкли шагать не в ногу со своими соседями по континенту. Урибе станет союзником и сторонником Джорджа У. Буша.

Наконец пришло время публиковать мемуары, охватывающие период от рождения Гарсиа Маркеса до 1955 г. В последний момент название «Vivir para contarlo» («Жить, чтобы рассказывать об этом», где «это» — «lo» — в испанском языке мужского рода обозначает акт самого жития) изменилось на «Vivir para contarla» («Жить, чтобы рассказывать об этом», где «это» — «la» — женского рода в испанском языке обозначает жизнь — «la vida» — размышление о жизни). В переводе на английский язык название приобретает несколько романтический оттенок: «Live to Tell the Tale» («Жить, чтобы рассказать историю жизни»), то есть пережить большие приключения и потом поведать о них, но не планируя это заранее, не подчиняя этому свою жизнь²⁷. Конечно, в английском варианте перевода содержится еще один аспект — героический: задержка публикации мемуаров была обусловлена драмой — Гарсиа Маркес боролся со смертью, с онкологией и победил. Все, и прежде всего его читатели, это понимают.

Гарсиа Маркес говорил о мемуарах с тех пор, как был издан его великий роман о Макондо. Уже по одному этому читатели могли бы понять, в чем состоит мотивация его писательского творчества. Он хотел одного: вернуться назад, написать о самом себе. Нарцисс хотел найти свое изначальное «лицо», но даже то его «лицо», потерянное во времени, растворившееся в разных временах, постоянно меняется, никогда не бывает одним и тем же, поэтому, даже если он и нашел бы то изначальное — вечное, вещее — «лицо», оно каждый раз представлялось бы ему по-разному. Но это то, чего он хотел. В 1967 г. те, кто слышал, как он говорит о своих мемуарах, должно быть, думали: этот человек мало пожил на белом свете. Но Нарциссу всегда, сколько б он ни прожил, хотелось увидеть, не изменилось ли его лицо. Если б его собственная мать никогда не говорила ему, что он прекрасен, он непременно искал бы ее, находил и возвращался с ней назад. Поэтому мемуары начинаются с того, как в 1950 г. Луиса Сантьяга ищет своего пропавшего сына в Барранкилье, и это вызовет у нее мучительные воспоминания о другой поездке, которую она совершила шестнадцатью годами раньше:

Мать попросила меня помочь ей продать дом. Из селения, где жила вся семья, она приехала в Барранкилью утром и понятия не имела, как меня найти... Она пришла ровно в двенадцать. Легкой поступью прошла меж столиков с разложенными на них книгами и стала передо мной, посмотрела с улыбкой, лукаво, как в лучшие свои времена, и, прежде чем я успел среагировать, сказала:

— Я — твоя мать^****.

Так в возрасте семидесяти пяти лет Габриэль Гарсиа Маркес начинает рассказ о своей жизни с описания сцены, в которой в очередной раз мать, опасаясь, что сын не узнает ее, представляется ему. Эта встреча — центральная тема мемуаров — произошла, как он будет утверждать, «в тот день, когда я родился по-настоящему, в тот день, когда я стал писателем»²⁸. В тот день он снова обрел свою мать. И они вместе поехали домой. Туда, где все начиналось.

По поводу своих мемуаров он начал говорить журналистам удивительные вещи еще в 1981 г.: «Гарсиа Маркес рассказывал о своих мемуарах, которые он надеется вскоре написать и которые в действительности будут "ложными мемуарами", потому что в них будет рассказываться не о том, какой на самом деле была его жизнь или как она могла бы сложиться, а о том, какой он сам видит свою жизнь»²⁹. Двадцать один год спустя Гарсиа Маркес скажет то же самое. И что бы это значило? Объяснение можно найти в эпиграфе, который он предпослал своим мемуарам: «Жизнь — это не то, что человек прожил, а то, что он помнит и как об этом рассказывает».

«Жить, чтобы рассказывать о жизни» — самая длинная из книг Гарсиа Маркеса. Как и все остальные, она четко поделена — хотя менее четко, чем обычно, — на две части. О том, что у писателя были серьезные проблемы со структурной композицией, свидетельствует тот факт, что каждая из частей завершается наименее интересным — и для него самого, и, к сожалению, для нас — повествованием о земле cachacos: первая — главой о Сипакире (1943—1946), вторая — о Боготе и работе в газете El Espectador (1954—1955).

Хотя в целом произведение написано потрясающе, нужно признать, что его эмоциональное содержание несколько идеализировано: в нем скрыта боль (и это само по себе примечательно, учитывая то, как оно начинается). Иногда автор бросает камешки в огород отца — просто потому, что тот такой по характеру, а не потому, что сам Габито настроен к нему враждебно, или его мучает эдипов комплекс, или дает о себе знать мировоззрение, сформированное под влиянием семейной ветви Маркес Игуаран. В целом книга продолжает традицию примирения — улаживания разногласий, — зародившуюся в романе «Любовь во время чумы». Писатель не обходит вниманием своих друзей и их жен или вдов — каждому посвящает обычно абзац или хотя бы одну строчку. Подлинных откровений или пикантных подробностей в мемуарах нет. В книге описана его публичная жизнь и его «фальшивая» — выдуманная — жизнь, но мало что сказано о его «частной» жизни и еще меньше — о его «тайной» жизни.

Центральная тема — становление Маркеса как писателя, постоянно крепнущая непреоборимая тяга к писательскому ремеслу, приобретение необычных, уникальных жизненных впечатлений и исключительного жизненного опыта (а не сам, например, рассказчик, у которого, по мере того как он становится писателем, формируется глубокое политическое сознание и тонкое политическое чутье, наполняющие содержанием его произведения, придающие четкую форму всему, что он пишет). Ирония заключается в том, что основы этой книги — и всей его жизни — были заложены еще до того, как он нашел свое призвание, то есть еще до того, как он сам научился читать и писать (по-видимому, автор и сам этого не сознает, так как ко времени окончания работы над мемуарами он несколько утратит прежде присущую ему проницательность). Возможно, жанр автобиографии все-таки не совсем стихия Гарсиа Маркеса. Как писатель, он экстраверт — и в плане манеры повествования, и в плане создания сюжета. Но, когда он рассказывает о своей жизни, им движет подсознательная потребность скрыть, а не выставить напоказ. Более того, в мемуарах опасно утверждать то, чего не знаешь, — на этом строится комизм в романе «Сто лет одиночества» — и представлять противоречивые факты. Кроме того, в автобиографическом произведении проблематично использование таких коронных элементов стиля Гарсиа Маркеса, как гипербола, антитеза, морализаторство и перестановка. Результат получается довольно забавный. Гарсиа Маркес, раскрывший себя в фактически обезличенном романе «Осень патриарха», абсолютно спрятался в, казалось бы, откровенных мемуарах «Жить, чтобы рассказывать о жизни»!

Конечно, если чуть-чуть задуматься, становится ясно, что Гарсиа Маркес был одержим идеей своих мемуаров вовсе не из тщеславия, в чем многие его упрекают. Просто в его понимании это наиболее эффективный способ борьбы со своей славой и со своей болью, ибо он представлял на суд читателей угодный ему вариант своей жизни и своего характера. Так что, несмотря на данное им на первых страницах книги обещание, это произведение далеко не исповедь.

8 октября 2002 г. мемуары «Жить, чтобы рассказывать о жизни» вышли в свет в Мехико. Их публикация сопровождалась большой шумихой, объемы предварительных заказов на книгу были ошеломительными. Маг вернулся. И на этот раз, можно сказать, восстал из мертвых.

Гарсиа Маркес воистину был великим борцом. Он не только выстоял — физически и душевно — в борьбе с болезнью, но еще и завершил работу над первым томом своих мемуаров: он и впрямь постарался выжить, чтобы рассказать о жизни, — подарил читателям такой свой портрет, который устраивал его лично и который, он знал, тоже выживет. Ребенок на обложке с печеньем в руке — теперь пожилой человек семидесяти пяти лет, и какая жизнь прожита! Все эти годы он блуждал по лабиринту, по которому нам всем приходится блуждать, по лабиринту, представляющему собой частично мир, где мы живем, частично наше восприятие этого мира. Оглядываясь в прошлое, Гарсиа Маркес пришел к выводу, что был рожден для того, чтобы выдумывать истории, и жил он тоже прежде всего для того, чтобы рассказывать о жизни так, как он ее понимает и воспринимает. Растерянный ребенок, фотографию которого он решил поместить на той обложке, вечно искал свою мать и долгие годы ждал, чтобы поведать миру, как он нашел ее, вновь обрел и как после, вновь родившись как писатель, ступил на стезю, идя по которой, он станет выдумщиком, волшебником, зачаровывающим мир. И по трагическому совпадению в тот самый момент, когда он приступил к последнему этапу работы над мемуарами, его мать сама потеряла память, а в тот момент, когда он вносил последние поправки в книгу, которая была в той же мере ее, что и его, она ушла из жизни, о которой он рассказывал.

Первая часть мемуаров «Жить, чтобы рассказывать о жизни», в которой — фактически — мать нашла его (а не наоборот) и сказала ему, кто она такая, а потом повезла его в дом, где он родился, в дом, где без нее прошло его детство, — это поистине антология, по всем меркам великое произведение автобиографического жанра, история, рассказанная великим классиком современной литературы. Более того, именно об этом важном событии он хотел поведать; все остальные эпизоды блекнут на фоне ярких красок той поездки и страстных чувств, пробуждаемых повествованием. Вся остальная книга — приятное чтение. Наконец-то Гарсиа Маркес говорит открыто о своей замечательной жизни и о своей эпохе, но ничто на этих почти шестистах страницах не сравнится с торжествующим великолепием первых пятидесяти страниц. Разумеется, из всех его книг именно эта вызовет разочарование у читателей. Но, как только они придут к пониманию того, что автобиографии — даже автобиографии литературных магов — редко наделены той же силой очарования, что их романы, большинство из них оценят книгу по достоинству, получат от нее удовольствие и даже перечитают, хотя ее прочтение по ощущениям сравнимо с принятием теплой приятной ванны, которая притупляет боль саднящих синяков и шишек, но слишком быстро остывает.

За три недели только в Латинской Америке было продано около миллиона экземпляров. Ошеломляющая статистика. Ни одна из других его книг не раскупалась быстрее. 4 ноября Гарсиа Маркес отвез книгу своих мемуаров во дворец Лос-Пинос в Мехико и подарил их президенту Фоксу. Президент Венесуэлы Чавес приобрел один экземпляр и послал свои поздравления писателю. Размахивая книгой перед камерами во время своего еженедельного выступления по телевидению, он призывал всех венесуэльцев прочитать ее. 18 ноября в аэропорту Мехико приземлился самолет с королем и королевой Испании на борту, прибывшими в Мексику с официальным визитом; естественно, они нашли время, чтобы повидаться с Гарсиа Маркесом. Очевидно, для них у него тоже нашелся экземпляр.

В декабре Гарсиа Маркес в очередной раз отправился в Гавану на кинофестиваль и встретился там с Фиделем, Бирри^***** и другими своими друзьями. Вернувшись с фестиваля, он дал, как окажется, свое последнее индивидуальное интервью — американскому фотографу Калебу Баху. Причем они не сидели на одном месте лицом к лицу. Писатель провел журналиста по дому, потом они прошли в сад, оттуда — в кабинет. Секретарь Гарсиа Маркеса, Моника Алонсо Гарай, все время находилась рядом. Она сказала, что у ее босса необыкновенная память, однако примечательно, что сама она часто отвечала на вопросы за него. Гарсиа Маркес обсудил с Бахом свою фотографию (на ней он запечатлен ребенком), которую он выбрал для обложки своих мемуаров. Писатель был доволен результатом. Он сообщил, что у него был двадцатисемилетний попугай Карлитос. А потом открыл — хотя прежде клялся, что будет об этом молчать, — то, о чем его друг-психиатр (Луис Федучи) предупредил его в 1970-х гг. в Барселоне (он бросил курить в тот же день): что впоследствии курение чревато потерей памяти...³⁰

В марте 2003 г. США и Великобритания без санкции ООН вторглись в Ирак под предлогом, что Ирак владеет оружием массового поражения (которого у него, как оказалось, не было, но которое было у самих агрессоров) и прячет на своей территории боевиков «Аль-Каиды» (их в Ираке и в помине не было, но они появятся там после вторжения). Некоторые говорили, что события 11 сентября навсегда изменили мир, другие — что реакция США на теракты 11 сентября (вторжение в Ирак было одним из ее проявлений, имевшим далеко идущие последствия) изменила мир еще больше, причем не так, как хотели США, а так, как хотели устроители взрывов. Действия США и Великобритании повергли в шок и трепет иракцев; весь остальной мир пребывал в оцепенении от изумления, в том числе и Гарсиа Маркес. На латиноамериканском сайте ВВС появилась статья о проблемах освещения войны в СМИ под названием «Жить, чтобы не рассказывать о жизни». США открыли новую тюрьму на своей военно-морской базе в заливе Гуантанамо на Кубе, в зоне, которую они оккупировали, как и Панамский канал, еще в начале XX в. В этом лагере годами содержались без суда и следствия и, возможно, подвергались пыткам сотни предполагаемых боевиков «Аль-Каиды», арестованных в Афганистане и Пакистане. И это на том самом острове, где, по утверждению США, правительство Кастро сажало своих противников в тюрьмы без суда и следствия и, возможно, подвергало их пыткам. На Кубе не соблюдаются права человека, говорили они. Это их собственный «новояз». Ибо стало известно, что у правительства Буша был официальный план вторжения на Кубу. Но сначала надо разобраться с Северной Кореей, Ираком и Ираном, с «осью зла»...

19 июля El País поместила на своих страницах фото пожилого писателя, сделанное в Мехико. Подпись под снимком гласила: «Гарсиа Маркес не показывается на людях. Все реже и реже можно видеть его на общественных мероприятиях»³¹. А в тех редких случаях, когда писатель все же появлялся на публике, он отказывался давать комментарии прессе. Очевидно, El País хотела сказать: «У Гарсиа Маркеса какие-то проблемы? Почему он прячется? Болен? Почему молчит? Потерял память? Все, его песенка спета?»

Тем временем мемуары были опубликованы в переводе на английский и французский языки. В том же оформлении. С теми же семейными фотографиями в рекламных материалах. В англоязычном мире книгу приняли очень тепло, во Франции — с чуть меньшим энтузиазмом, но в целом, конечно, это был успех, хотя и не такой, как в испаноязычных странах. 5 ноября 2003 г., примерно тогда же, когда вышли в свет мемуары, нью-йоркский ПЕН-клуб организовал мероприятие в честь Гарсиа Маркеса. Со стороны клуба это было удивительное решение: ведь он отстаивал принципы свободы слова и прав человека для писателей, а Гарсиа Маркеса только недавно, в этом году, критиковали, и особенно американцы, за его связи с Кубой. Одним из организаторов была Роуз Стайрон. Друг экс-президента Клинтона (она готовила видеопрезентацию), она также в начале 1960-х гг. бывала на легендарных ужинах, которые давали в своем «Камелоте» для художников и интеллектуалов президент Кеннеди и Джеки³². На мероприятии, устроенном ПЕН-клубом, присутствовали многие известные литераторы, интеллектуалы и прочие знаменитости, и все они, наверно, были крайне разочарованы отсутствием Гарсиа Маркеса. Да, он не совсем хорошо себя чувствовал, но главная причина заключалась в другом: ему не нравились тенденции развития американского общества, не нравилась политика, проводимая США в Колумбии и на Ближнем Востоке при президентстве Джорджа У Буша. В адрес организаторов и гостей торжества он направил записку, в которой, не выражая признательности, в недипломатичных выражениях сделал столь пессимистичное заявление, какого еще никто никогда не слышал от этого неутомимо жизнерадостного человека. Сейчас не время для праздников, написал он. Несмотря на это, в январе 2004 г. роман «Сто лет одиночества» стал «книгой Опры»: в своем телевизионном ток-шоу Опра Уинфри порекомендовала этот роман читателям США, и он мгновенно стал самым раскупаемым произведением: с 3116-й строчки в списке продаж скакнул на первую³³.

Гарсиа Маркес понял, что больше не может пренебрегать обязательствами, которые он принял на себя в Мексике, и стал посещать большинство публичных мероприятий, но по-прежнему не делал никаких заявлений для прессы. Просто появлялся на них, как некий убеленный сединами старый маг, и усаживался на отведенное ему место на трибуне, чтобы вручить кому-то очередную награду. Он по-прежнему принимал участие в тех совещаниях сотрудников Cambio, которые проводились в Мексике, и Роберто Помбо опекал его там точно так же, как Кармен Балсельс опекала его в Испании, а Патрисия Сепеда — в США.

Он надеялся, что ему удастся стать более энергичным и предприимчивым. Они с Мерседес недавно сменили квартиру в Париже. Отказались от прежней, маленькой, на улице Станислас и купили квартиру побольше, прямо под той, где жила Тачия, на Рю-дю-Бак — одной из самых престижных парижских улиц. Получалось, что он неким странным образом хранит верность своей прежней несчастной любви, которая переросла в некое подобие неловкой, непростой дружбы. У него было мало возможностей приезжать в ту их новую квартиру, зато его сын Гонсало с семьей жил там некоторое время, когда они переехали из Мексики в Париж в 2003 г. (Гонсало снова хотел заняться живописью).

Гарсиа Маркес отложил работу над мемуарами, но вот уже много лет, как минимум четверть века, он планировал написать роман «Вспоминая моих грустных шлюх». В 1997 г., когда я встретился с ним в Гаване, именно эта книга была у него на уме, а когда годом позже я беседовал с ним, работа над романом уже шла полным ходом. Вполне вероятно, что его первую версию Гарсиа Маркес закончил писать задолго до публикации мемуаров, а несколько серьезных изменений были сделаны в период с 2002-го по 2004 г., когда книга «Вспоминая моих грустных шлюх» наконец-то вышла в свет. Задуманное как длинный рассказ, это произведение едва ли тянет на повесть, но издали его и продавали как роман.

В октябре, когда вся Латинская Америка с нетерпением ждала появления нового произведения Гарсиа Маркеса, сам он вернулся в Картахену. На фотографиях, помещенных в печатных изданиях, он запечатлен гуляющим (вид у него растерянный и смятенный) по улицам Картахены вместе с Мерседес, братом Хайме, теперь работающим в журналистском фонде, его женой Маргаритой и Хайме Абельо, директором журналистского фонда. Многие предсказывали, что Гарсиа Маркеса больше никогда не вернется в Колумбию. И теперь были поставлены в тупик. Но все же старый маг был не похож сам на себя.

Когда новый роман наконец-то появился в продаже, читатели пришли в замешательство. Попросту говоря, это история о старике, который, собираясь отметить свое девяностолетие, решает посвятить ночь страстному сексу с юной девственницей и платит хозяйке борделя, куда он часто наведывался, за то, чтобы она ему это устроила. Старик не лишает невинности девушку, но становится ею одержим, постепенно в нее влюбляется и решает отписать ей все свое имущество. Герой характеризует себя совершенно заурядным человеком. Он холостяк, газетчик, за всю жизнь не совершил ничего интересного. И вот в возрасте девяноста лет впервые находит любовь. Поразительно, что это — единственное произведение Гарсиа Маркеса, действие которого разворачивается в Барранкилье, хотя название города в книге не упоминается.

По-видимому, вдохновляющим началом для создания романа послужил не образ, как это было во всех других случаях, а само необычное название. Оно давно засело в голове у Гарсиа Маркеса и многие годы ждало, когда он напишет под него произведение. И все же название само по себе проблематично. Во-первых, оно шокирует (как, предположительно и было задумано). «Puta» («шлюха») — хотя есть и более литературный эквивалент: «prostituta» («проститутка») — слово менее нейтральное и более уничижительное. Некоторые телевизионные и радиостанции Колумбии запретили своим ведущим произносить его в эфире. Во-вторых, название не имеет непосредственного отношения к содержанию книги: в романе утверждается, что это «история любви» и что единственная «шлюха», с которой рассказчик вступает в сексуальную связь, — это четырнадцатилетняя девочка. Эта девочка, которая, как оказалось, прежде ни с кем не имела сексуальных отношений — ни за плату, ни бесплатно, — завладевает его умом и сердцем. И она, насколько можно судить, не «грустна» (в романе она почти все время спит). Название приобретает смысл, если рассматривать его как строку из стихотворения известного барда испанского золотого века Луиса де Гонгоры (1561—1627), воплощающую характерный поэтический образ, созданный фигурой речи под названием «гипербатон» (разъединение — эффекта ради — смежных слов). Будь это и впрямь фраза де Гонгоры, образованный читатель прочел бы ее так: «Мои грустные воспоминания о шлюхах». Или даже: «Я, в грусти, вспоминаю шлюх». Правда, это никоим образом не решает проблему множественного числа: во всем романе только две шлюхи — вышеупомянутая девственница Дельгадина и хозяйка борделя Роса Кабаркас (если только сюда не следует отнести — что, в общем-то, было бы весьма разумно, как мы сможем убедиться, — бывшую проститутку Касильду Арменту (о ее прежнем занятии в повествовании говорится вскользь) и еще одну мадам, Касторину, которой посвящены всего две строчки в самом конце произведения). Гарсиа Маркес на пике своей формы развеял бы недоумение читателя (и здесь подразумевается читатель-мужчина), у которого складывается впечатление, что он обманут названием, предполагающим более пикантное содержание. Хотя многие считают, что в книге достаточно пикантностей.

Гарсиа Маркес никогда не скрывал, что на создание этого романа его вдохновило произведение Ясунари Кавабаты «Спящие красавицы», повествующее о заведении, куда старики приходят, чтобы полежать рядом со спящими под воздействием наркотиков проститутками, которых им не позволялось трогать³⁴ (эпиграф к роману взят из этого произведения). Возможно, он признавал это как раз для того, чтобы затушевать тот факт, что сексуальные отношения между зрелыми мужчинами и девочками-подростками — повторяющийся мотив в его произведениях.

Есть два социальных явления, которые обычно взаимосвязаны, но теоретически самостоятельны. Первое — это интерес мужчины к женщине-девочке, к девочке-подростку, едва достигшей или даже еще не достигшей половой зрелости (как, например, Ремедиос в романе «Сто лет одиночества»). (В целом более традиционный донжуан предпочел бы соблазнять женщин более старшего возраста, и особенно женщину, которая замужем или помолвлена, принадлежит другому мужчине.) Второе — зацикленность на девственности. В «Истории одной смерти, о которой знали заранее» девственность и ассоциирующийся с ней синдром чести-позора является основой разворачивающейся в произведении драмы; но героиня, Анхела Викарио, не подросток. А вот в романе «Любовь во время чумы» Флорентино Ариса, к тому времени, когда ему уже за семьдесят (и ему все еще удается сохранять симпатии читателей), вступает в сексуальную связь со своей четырнадцатилетней племянницей и подопечной, Америкой Викунья (у нее такие же инициалы, как у Анхелы Викарио), хотя справедливости ради надо сказать, что он занимается сексом со всякими женщинами.

В мировой литературе наиболее показательно эта тема отражена в романе Набокова «Лолита» — произведении, вызывающем неоднозначную реакцию у читателей и критиков. Но почему эта тема преобладает в литературе Латинской Америки (хотя сексуальный интерес к школьницам проявляют не только мужчины-латиноамериканцы)? В латиноамериканской художественной прозе эту тему часто используют как символ открытия и завоевания самого континента, как символ овладения неизвестным и неизведанным, как символ жажды новизны, всего того, что еще не освоено и не исследовано. Однако почему этот импульс столь силен у самих латиноамериканцев-мужчин — у реальных людей, а не литературных героев? Попробуем найти возможные объяснения. Во всех культурах молодых женщин всегда соблазняли, брали силой или покупали более зрелые, богатые и более влиятельные мужчины, но в Латинской Америке мальчики-подростки обычно первый сексуальный опыт получают, вступая в близость с женщинами, которые старше их по возрасту (обычно это служанки или проститутки), и многие потом жалеют, что им не случилось лишиться невинности в объятиях столь же непорочных и неопытных девушек, какими были они сами. Любовь Ромео и Джульетты — не типичная тема для латиноамериканской литературы и в принципе не типичное явление в самом латиноамериканском обществе³⁵.

Гарсиа Маркес решил жениться на Мерседес, когда ей было девять лет (а может, одиннадцать или тринадцать — кто как говорит). Совершенно очевидно, что он (да и Мерседес тоже) получают некое извращенное удовольствие, озвучивая данный факт. Но, возможно, в основе этого инстинктивного порыва не было ничего извращенного и ироничного; возможно, он стремился приберечь ее для себя, хотел, чтобы она досталась ему чистой и незапятнанной, всегда принадлежала ему одному. (А Данте вообще был счастлив платонической любовью к своей Беатриче.)

Когда Гарсиа Маркес впервые поведал мне об этом романе, ему было семьдесят лет. Но Мария Химена Дусан, друг писателя (она пришла в журналистику еще подростком), вспоминает, что он обсуждал с ней этот свой проект в Париже, когда ему было пятьдесят³⁶. К тому времени, когда книга вышла в свет, ему уже было почти восемьдесят. А герою произведения — девяносто. Примечательно, что этот выдающийся прозаик писал о стариках с молодых лет. Почти уникальный случай в современной литературе. И с возрастом он все больше писал о прелестях юных дев. Пожалуй, неудивительно, что мальчик, в жизни которого дед с бабушкой играли столь важную роль, постоянно задумывался о разнице между юностью и старостью (на этом построены сюжеты многих сказок). Удивительный контраст представляют собой обложки двух последних произведений писателя: «Жить, чтобы рассказывать о жизни» и испаноязычного издания романа «Вспоминая моих грустных шлюх». На первой — коричневатая фотография годовалого Гарсиа Маркеса (на всех изданиях); на второй — фотография старика в белом: волоча ноги, он уходит прочь — может, с глаз долой, может, в загробный мир, — словно навсегда отворачивается от жизни (хотя сам роман противоречит подобной интерпретации). Сразу вспоминаются все полковники в отставке, которых Гарсиа Маркес выводил в своих произведениях. Однако этот старик до жути напоминает самого писателя — похудевшего, слабеющего, с поредевшими волосами. Именно так он выглядел, когда вносил последние изменения в эту книгу перед тем, как отдать ее в печать. Может, кто-то умышленно спланировал этот контраст?

Роман написан от первого лица и в силу этого обладает своеобразной непроницаемостью, что в принципе не свойственно большинству произведений Гарсиа Маркеса. Отсутствие иронии — наличие дистанции между рассказчиком и персонажем — побуждает нас дать критическую оценку главному герою или даже какое-то достоверное толкование его образа. Когда рассказчик — будем звать его Мустио Кольядо, поскольку его настоящего имени мы никогда не узнаем, — пишет на первой странице, что он решил на собственное девяностолетие подарить себе ночь страстной любви с юной девственницей, мы теряемся, не знаем, как реагировать. Когда он говорит о нравственности, о чистоте своих принципов, мы снова приходим в замешательство: должны мы судить его с позиции современности или должны признать, что в его обществе (в Барранкилье 1950-х гг.) взгляды, что он излагает, вполне приемлемы для журналиста, являющегося выходцем из среднего класса?

Кольядо ни разу в жизни не занимался сексом бесплатно. Он не сторонник сложностей, не любит брать на себя обязательства. Девочке, которую нашли для него, всего четырнадцать; она на семьдесят шесть лет моложе него. Она из среды рабочего класса, ее отец умер, мать — инвалид; старших братьев у нее, по-видимому, нет; она очень смуглая, выговор выдает в ней простолюдинку; работает она на швейной фабрике. Он предпочитает думать о ней как об иллюзорной возлюбленной, как о живой кукле, находящейся в бессознательном состоянии. Он называет ее Дельгадиной — и, в общем-то, это абсурд, поскольку в испанской балладе, из которой он позаимствовал это имя, рассказывается о порочном жестоком короле, который хочет совершить насилие над собственной беспомощной дочерью. Однако Кольядо не замечает иронии. Однажды утром девочка оставляет ему записку на зеркале в их гостиничном номере: «Гадкому папе»³⁷. Он не хочет знать ее настоящего имени (тем более ее настоящую сущность).

В итоге после серии мелодраматических событий, спровоцированных исключительно нуждами и фантазиями старика, Кольядо приходит к выводу, что он по-настоящему любит эту девочку, и отписывает ей в завещании все свое имущество. Вопреки опасениям он не умирает в свой девяносто первый день рождения и на следующее утро выходит на улицу счастливым и уверенным в том, что доживет до ста лет. (Естественно, читатель сразу подумал, что для девочки было бы лучше, если б он умер прямо сейчас.) «Наконец-то настала истинная жизнь, и сердце мое спасено, оно умрет лишь от великой любви в счастливой агонии в один прекрасный день, после того как я проживу сто лет»^******. В книгах Гарсиа Маркеса лишь молодые умирают из-за любви, а в стариках любовь поддерживает жизнь.

На самом деле есть еще два возможных толкования, пока не упомянутых критиками. Первое — это то, что некогда непрошибаемый, бесчеловечный, с эксплуататорскими замашками старик «из-за любви» превращается в чувствительного слюнтяя и поддается на обман «коварной» мадам, Кабаркас, которая обращает нищую Дельгадину в проститутку (возможно, девочка даже не ведает, что является слепым орудием в руках хозяйки борделя). Кабаркас продолжает дурить Кольядо и в конце повествования (теперь, возможно, девочка сознательно принимает участие в обмане). В романе не анализируется тот факт, что абсолютно все, что главному герою известно о Дельгадине (помимо тех знаний, что он получил о ней, предаваясь своим педофилическим фантазиям и путем собственных порнографических изысканий), ему рассказала хозяйка борделя, которая, возможно, придумала и девочку, и ее любовь к клиенту, как любая писательница женских романов или создатель голливудских мелодрам, предоставив своей аудитории — Кольядо — то, что он желает. И конечно, Кольядо закрывает глаза на все реальные факты о девочке, он просто не желает их знать. Если этот вторичный сюжет предназначен быть основным, корректирующим, тогда весь роман приобретает аспект самокритичности, и это уже интересно. Взять хотя бы то, что в этом случае глупый старик превращается в объект презрения (но не жалости). Во всяком случае, так воспринимает его читатель, а может, и сам писатель.

Смысл второго толкования (не обязательно исключающего первое) состоит в том, что Кольядо — изуродованная личность. Когда ему было одиннадцать лет, его склонила, помимо его воли, к сексу женщина, тоже проститутка, в том самом здании, — где работал отец Кольядо (в реальности это тот самый дом, где Гарсиа Маркес жил вместе с проститутками, когда работал в El Heraldo: «небоскреб»). Первый сексуальный опыт травмировал психику мальчика, в результате превратившегося в сексуально озабоченного человека. Нечто подобное пережил по вине Габриэля Элихио и Габито примерно в том же возрасте, и, поскольку Гарсиа Маркес поместил этот — поясняющий, оправдывающий? — эпизод почти в конец книги, возможно, его предназначение — объяснить, почему старик не способен любить и завязывать близкие отношения, почему его интересуют одни лишь проститутки и чем вызвана его педофилическая страсть к юной девственнице, с которой, возможно, он предпочел бы впервые познать радости секса, если б время каким-то образом можно было повернуть вспять и он снова оказался подростком. Если это так, у читателя неизбежно возникает вопрос, можно ли ретроспективно в таком же ключе проанализировать подобные фантазии во всех прежних работах автора. И тогда получается, что данная история, рассказанная главным героем, который «наконец-то... спасся от рабства, в котором томился с тринадцати моих отроческих лет»³⁸, столь же безжалостно самокритична и разоблачительна, как и роман «Осень патриарха», написанный на тридцать лет раньше. Это произведение также позволяет предположить, что Гарсиа Маркес, сознательно простивший отца в мемуарах «Жить, чтобы рассказывать о жизни», продолжал, возможно неосознанно (а может, и осознанно), винить его за полученные в детстве душевные травмы, наложившие отпечаток и на его взрослую жизнь. Словом, как и в мемуарах, написанных им в семьдесят пять лет, где Гарсиа Маркес возвращается к идее о том, что Луиса Сантьяга, некогда покинувшая сына, боится, что он не узнает ее, так и в романе «Вспоминая моих грустных шлюх», который он создал в семьдесят семь лет, писатель возвращается к идее о том, что его отец, в детстве отнявший у него мать, извратил его сексуальную сущность, когда он только вступал в пору отрочества.

«Вспоминая моих грустных шлюх», пожалуй, самое незаконченное из произведений Гарсиа Маркеса. Но, как и во всех остальных, его повествование, пусть относительно необъемное и банальное, наполнено блеском творческого воображения, а порой и поэтичности, словно просвечивающим через серебристый экран. По стандартам этого писателя данная книга — слабая, иногда даже нескладная. Словом, незавершенная. И тем не менее, принимая во внимание глубину мировосприятия автора, она имеет — в силу заложенного в нее потенциала, что позволяет каждому читателю придумать свою концовку истории, — множество уровней неоднозначности, амбивалентности и сложности, как и любое другое его произведение. Правда, в ней это проявилось больше, чем в повести «Любовь и другие демоны» например, и больше, чем в «Истории одной смерти, о которой знали заранее», потому что в ней есть и безудержное наглое заигрывание с фантазией, и аспект традиционной морали — то, чего лишены — намеренно — большинство других произведений Гарсиа Маркеса. Это — сказка, хотя сказка раздражающе отвратительная.

Можно было бы сказать, что в каком-то смысле концовка произведения символизирует конец литературного и философского путешествия Гарсиа Маркеса по жизни. Когда он осознал, что умрет — тогда ему было за шестьдесят, — он решил, что следует поторопиться, делать все быстро, «отражать каждый удар». Когда у него обнаружили лимфому (ему было уже за семьдесят), эту потребность он ощутил еще сильнее, но нужно было определить приоритеты, и, поскольку на тот момент мемуары были важнее всего остального, что, в общем-то, понятно, он на время свернул всю прочую деятельность и взялся дописывать эту книгу. К тому времени стало очевидно, что память его угасает пугающе быстро, и он сделал обратный ход: решил, что после окончания работы над автобиографией он будет принимать вещи такими, какие они есть. Рассказчик из романа «Вспоминая моих грустных шлюх» никуда не спешит, не думает о конце — а куда спешить, если впереди только смерть? Он полон решимости жить столько, сколько ему отпущено, радуясь каждому новому дню. Хотя он тоже живет, чтобы рассказать о своей жизни. Печально, а может, и парадоксально, что Гарсиа Маркес постиг эту мудрость — если это мудрость — лишь тогда, когда физическая реальность больше не оставила ему выбора.

Джон Апдайк в своей критической статье на книгу, напечатанной в литературном еженедельнике The New Yorker в 2005 г., с присущими ему остроумием и красноречием изложил возможные мотивы:

Инстинкт увековечивания в памяти своих возлюбленных вполне типичен для девяностолетних хрычей; подобные воспоминания на мгновение поворачивают вспять течение медленно разрушающейся жизни и заглушают голос, нашептывающий на ухо рассказчику: «Что бы ты ни делал, в этом году или в следующем своем столетии ты уже навечно упокоишься в небытии». Семидесятилетний Габриэль Гарсиа Маркес, все еще живой, со свойственными ему чувственной серьезностью и олимпийским юмором сочинил любовное письмо угасающему свету³⁹.

Как оказалось, у Гарсиа Маркеса были две веские причины для возвращения в Картахену в то время, когда был опубликован роман. Во-первых, намечалось очередная встреча членов Иберо-американского форума. (Международные конференции и туристический бизнес теперь существенно пополняли городскую казну Картахены, и в этом была большая заслуга Гарсиа Маркеса.) А до этого город посетили король и королева Испании. Они прибыли 18 ноября, и во время их визита старый плут вел светские беседы с Их Испанскими Величествами и президентом Урибе, который, возможно, чувствовал себя не в своей тарелке. Если его и спрашивали про новую книгу, он наверняка объяснил, что на ее создание его вдохновила история испанской принцессы, над которой совершил сексуальное насилие отец-король. Конечно, он просто валял дурака (в газетах теперь регулярно появлялись его фотографии, на которых он показывал фотографу язык).

Все свои книги он написал. Казалось бы, у него начинается новая, бездеятельная жизнь — завершение жизни. В апреле 2005 г., после того как все страхи остались позади, Гарсиа Маркес впервые с тех пор, как заболел, пересек Атлантику, вернулся в Испанию и Францию, еще раз побывал в своих европейских апартаментах. И опять поводом для поездки послужил проводившийся в Барселоне Иберо-американский форум, перед которым он продолжал свято выполнять свои обязательства, оставив все прочие дела. Пресса заранее праздновала возвращение Гарсиа Маркеса в Испанию — в том году отмечалось четырехсотлетие со дня публикации «Дон Кихота» — и особенно в Барселону, где 2005 г. был объявлен Годом книги. Но, когда он приехал, журналисты стали сообщать, что вид у него неуверенный и даже — подразумевалось — растерянный.

С Гарсиа Маркесом я не общался три года. Поколебавшись, в октябре я все-таки прилетел в Мехико, чтобы побеседовать с ним. Мерседес болела гриппом, поэтому он дважды приходил ко мне в гостиницу. Он изменился. Больше не был похож на типичного онкологического больного: в 2002 г., когда он закончил работу над мемуарами, он все еще был ужасно худой, волосы у него были короткие и редкие. Теперь он выглядел как всегда — просто чуть-чуть постарел с того времени, когда мы часто виделись с ним в 1990—1999 гг. Но он стал более забывчив. С помощью соответствующих подсказок ему удавалось вспомнить многое из своего далекого прошлого, хотя иногда он путался в названиях. Рассуждал он вполне разумно, даже шутил. Но память его подводила, и было видно, что это его удручает. Как, судя по всему, и его возраст. После того как мы обсудили его творчество и его планы, он вдруг заявил, что, наверно, больше уже не будет писать. Потом сказал почти жалобно: «Я ведь уже достаточно написал, верно? Читатели не должны быть разочарованы. Неужели от меня еще чего-то ждут?»

Мы сидели в больших синих креслах в пустынном вестибюле отеля, окнами выходившем на южную кольцевую дорогу Мехико. За окнами мчался двадцать первый век. Непрекращающийся поток автотранспорта из восьми рядов.

Гарсиа Маркес посмотрел на меня и сказал:

— Знаешь, мне иногда бывает так тягостно.

— Что ты, Габо?! После всего, что ты достиг? Не может быть. Почему?

Он жестам показал на мир, простирающийся за окном (на широкую городскую улицу, на простых людей, в молчаливой напряженности идущих по своим повседневным делам — в мире, к которому сам он больше не принадлежал), потом снова обратил на меня взгляд и тихо произнес:

— Понимаю, что все это скоро кончится⁴⁰.

Комментарии

*. Primus inter pares — первый среди равных (лат.).

**. «Парамилитарес» — ультраправые вооруженные формирования, некоторые из них тесно связаны с наркомафией и правительством.

***. Гарсиа Маркес Г. Генерал в своем лабиринте / пер. А. Борисовой // Собрание сочинений. Т. 6. М., 1998. С. 245.

****. Пер. Л. Синянской.

*****. Бирри, Фернандо (род. в 1925 г.) — аргентинский кинорежиссер, сценарист, актер.

******. Пер. Л. Синянской.

Примечания

1. Darío Arizmendi, «Gabo revela sus secretos de escritor», Cromos, 13 junio 1994.

2. «La nostalgia es la material de mi escritura», El País, 5 mayo 1996.

3. Rosa Mora, «He escrito mi libro más duro, y el más triste», El País, 20 mayo 1996.

4. Ricardo Santamaría, «Cumpleaños con Fidel», Semana, 27 agosto 1996.

5. Rodolfo Braceli, «El genio en su laberinto», Gente (Buenos Aires), 15 enero 1997.

6. Jean-Francois Fogel, «The revision thing», Le Monde, 27 janvier 1995.

7. El País, 9 octubre 1996.

8. Pilar Lozano, «Autoexilio de Gabo», El País, 3 marzo 1997.

9. «Clinton y GM en el Ala Oeste», El Espectador, 12 setiembre 1997.

10. El Tiempo, 7 junio 1998.

11. «Pastrana desnarcotiza la paz. Con apoyo del BID se constituye Fondo de Inversión para la Paz (FIP)», El Espectador, 23 octubre 1998.

12. «Salsa Soirée: fete for Colombian president a strange brew», The Washington Post, 29 October 1998.

13. ГГМ и его коллеги отозвали свою заявку, убежденные в том, что Сампер ее не удовлетворит. В беседе со мной в апреле 2007 г. Сампер отрицал, что такое решение было принято, но категорично заявил, что «в демократическом мире никакое правительство не обязано благоволить к своим противникам».

14. Larry Rohter, «GGM embraces old love (that's news!)», New York Times, 3 March 1999.

15. GGM, «El enigma de los dos Chávez», Cambio, febrero 1999.

16. «Castro augura el fin del capitalismo en el mundo», El País, 3 enero 1999.

17. Rosa Mora, «GGM seduce al público con la lectura de un cuento inédito», El País, 19 marzo 1999.

18. В то время я находился в Англии, и 28 июня, когда Гарсиа Маркесу поставили диагноз, он позвонил мне из Боготы. Он знал, что в 1995 г. у меня признали лимфому. Он сказал: «Никогда в жизни я не чувствовал себя таким обессиленным, как тогда, когда это началось. Во мне не осталось ни капли энергии». Мы поговорили, конечно, о его болезни и о том, как с ней бороться: что есть, что думать, как жить. «Что ж, — сказал он, — теперь мы с тобой товарищи по несчастью». Я чувствовал, что он шокирован до глубины души, но полон решимости бороться. Но я также сознавал, что ему уже семьдесят два года.

19. John Lee Anderson, «The Power of García Márquez», The New Yorker, 27 September 1999.

20. El Tiempo, 23 setiembre 1999.

21. Этот пример его предвидения см. в романе GGM, The Autumn of the Patriarch (1975), p. 181: «Он... отводил доводы безмозглых министров, восклицавших: "Пусть возвращаются морские пехотинцы, генерал, пусть они приходят со своими машинами для распыления пестицидов... пусть приходят и берут что хотят!"».

22. Semana, 14 noviembre 2000.

23. Juan Cruz, «El marido de Mercedes», El País, 2 diciembre 2000.

24. Гильермо Ангуло, интервью (Богота, апрель 2007).

25. 27 февраля 2001 г. Письмо напечатали газеты всего мира.

26. Фрейд опоздал на похороны отца, и его даже во сне мучило чувство вины; потом он не поехал на похороны матери, сославшись на плохое здоровье.

27. О Джеймсе Джойсе см. Richard Ellman, James Joyce (New York, Oxford University Press, 1983): «Жизнь художника, и особенно такого, как Джойс, отличается оттого, как живут другие люди, хотя бы тем, что все происходящее в ней становится для него источником творческого вдохновения, даже если сам он находится в центре этих событий» (р. 3.).

28. Matilde Sánchez, «GGM presentó en Méxixo sus memorias: "Es el gran libro de ficción que busqué durante toda la vida"», Clarín (Buenos Aires), 24 marzo 1998.

29. Excelsior, 12 noviembre 1981: «Гарсиа Маркес рассказывал о своих мемуарах, которые он надеется вскоре написать и которые в действительности будут "ложными мемуарами", потому что в них будет рассказываться не о том, какой на самом деле была его жизнь или как она могла бы сложиться, а о том, какой он сам видит свою жизнь».

30. Caleb Bach, «Closeups of GGM», Americas, May — June 2003.

31. El Pais, 19 julio 2003.

32. Semana, noviembre 2003.

33. Позже «книгой Опры» станет и роман «Любовь во время чумы».

34. См. GGM, «El avión de la bella durmiente», El Espectador, 19 agosto 1982. Этот рассказ («Самолет спящей красавицы») позже войдет в сборник «Двенадцать рассказов-странников».

35. «Мария» Исаакса отчасти является исключением.

36. Мария Химена Дусан, интервью (Богота, 1991).

37. GGM, Memories of My Melancholy Whores (New York, Alfred F. Knopf, 2005), p. 74.

38. Ibid., p. 45.

39. John Updike, «Dying for love: a new novel by García Márquez», The New Yorker, 7 November 2005.

40. Я приехал домой и, размышляя о нашей беседе, открыл «Генерала в своем лабиринте», дабы убедиться, что последние строки, как мне помнилось, — это еще один гимн жизни. И действительно, в конце романа умирающий Боливар осознает «всю правду жизни»: его ослепляет «последний свет жизни, который никогда уже, во веки веков, он не увидит снова». Ср. со статьей GGM, «Un payaso pintado detrás de una puerta», El Espectador, 1 mayo 1982, в которой писатель вспоминает, с какими чувствами в пору его светлой юности он каждое утро встречал рассвет в Картахене.