22. Вопреки официальной истории: Боливар Гарсиа Маркеса («Генерал в своем лабиринте») (1986—1989)

В 1975 г., опубликовав роман «Осень патриарха», Гарсиа Маркес доказал, что «Сто лет одиночества» — не случайная творческая удача и что мировая литература вправе ждать от него новых высот. Теперь, издав «Любовь во время чумы», он доказал, что не принадлежит к числу тех писателей, чья творческая карьера заканчивается с присуждением Нобелевской премии. Перейдя в творчестве к теме любви, он параллельно активизировал и свою политическую деятельность, отстаивая идеи мира, демократии и мирного сосуществования. Было ясно, что правительство Рейгана не потерпит новых революционных режимов в Центральной Америке и Карибском регионе. Кубинцы, являвшиеся вдохновителями многих революционных движений, стали более осторожны, ибо они активно поддерживали освободительное движение в Южной Африке и боялись усиления давления со стороны США в Карибском регионе. Кроме того, процессы, происходящие в СССР, свидетельствовали о том, что в ближайшем будущем нельзя будет рассчитывать на поддержку Советского Союза в вопросах борьбы за мировую революцию. В это же время Рейган столкнулся с трудностями при ведении войны против революции в Никарагуа, и даже он не отметал с ходу идею мирных переговоров. (В середине 1986 г. Международный суд в Гааге признает, что администрация США нарушала международное право, оказывая помощь никарагуанским контрас; позже в том же году в США разразится шумный политический скандал, известный как Ирангейт, который не лучшим образом скажется на правительстве Рейгана.)

Даже в Колумбии с тех пор, как к власти в 1982 г. пришел Бетанкур, развивался мирный процесс, хотя теперь уже многие обозреватели выражали сомнения по поводу способности президента благополучно довести его до конца и сам Гарсиа Маркес говорил с нарастающим пессимизмом о курсе, взятом страной. В конце июля 1986 г. он предупредит, что Колумбия находится «на грани гибели» и что трагические события во Дворце правосудия в 1985 г. стали неизбежным результатом совокупности пагубных обстоятельств: безрассудства герильи, репрессивной политики правительства и в целом разгула преступности и насилия¹. Слова Маркеса, возможно, на нейтральных наблюдателей произвели бы более сильное впечатление, сделай он свое заявление за неделю до ухода Бетанкура с поста президента, в частности после того, как «Международная амнистия» раскритиковала Бетанкура за то, что он позволяет военным нарушать права человека. А так получалось, что его предостережение адресовано новому либеральному правительству Вирхилио Барко, а не другу Гарсиа Маркеса консерватору Бетанкуру.

Таким образом, проповедуя идеи мира и любви, Гарсиа Маркес сам начал рассуждать с позиции социал-демократии и антиколониализма, причем так убежденно, что это, должно быть, привело в замешательство его старых друзей и обрадовало врагов, которые только и ждали того, чтобы он и Фидель свалились со своих пьедесталов. Варгас Льоса в числе прочего опять назвал колумбийца «лакеем Фиделя Кастро» и «политическим оппортунистом»². Последнее обвинение, мягко говоря, не совсем справедливо в отношении человека, который навлек на себя массу неприятностей политического характера, оказывая поддержку Кубе и, более того, готов был потратить крупные суммы на выполнение своих политических обязательств, как это было в случае с Alternativa в Колумбии в 1970-х гг. и как он собирался продемонстрировать еще раз, в более широком масштабе, на Кубе.

В январе 1983 г. Габо и Фидель, находясь на Кайо-Пьедрас, где они встретились впервые после того, как Гарсиа Маркес стал лауреатом Нобелевской премии, начали мечтать о том, чтобы открыть в Гаване латиноамериканский институт кинематографии. Фидель, немного разбиравшийся в механизмах пропаганды, несомненно, был впечатлен тем, сколь огромный авторитет и влияние приобрел Гарсиа Маркес во всем мире после получения престижной награды, и наконец-то стал сознавать — пожалуй, с запозданием — идеологическое значение культуры. Теперь, рассуждая с Гарсиа Маркесом о кинематографе, он думал о том, что кино, возможно, воздействует на сознание масс сильнее, чем книги, и задавался вопросом: столь же ли эффективны латиноамериканские фильмы последних лет, как шедевры 1960-х и начала 1970-х гг., на создание которых режиссеров на всем континенте, в том числе и на Кубе, вдохновила победа его революции? Они сидели на берегу Карибского моря, увлеченные серьезным разговором, и Фидель, рассматривавший этот вопрос, как и следовало ожидать, с более воинственной позиции, сказал: «Мы обязательно должны создать такое кино... Я двадцать лет посвятил борьбе и думаю, что такие фильмы, как пушечная батарея, сотрясают до мозга костей. Сколь богато наше кино в этом смысле! Конечно, воздействие книг велико, но, чтобы прочитать книгу, нужно десять, двенадцать часов, два дня; а документальный фильм можно посмотреть всего за сорок пять минут»³. Может, появление голливудского актера в американском Белом доме вызвало столь неожиданный энтузиазм Кастро? Об этом можно только догадываться. Но они с Гарсиа Маркесом заговорили о возможности создания в Гаване латиноамериканской кинематографической организации как средства увеличения континентальной кинопродукции, повышения ее качества, укрепления единства латиноамериканских стран и, конечно, пропаганды революционных ценностей.

Закончив «Любовь во время чумы», Гарсиа Маркес сразу же приступил к работе над новым проектом. С 1974 по 1979 г. его внимание было сосредоточено на политической журналистике, но в период с 1980-го по 1990-е гг. он снова увлекся кино, и статьи, что он писал в 1980—1984 гг., были самым тесным образом связаны с кино в целом и с его конкретными проектами в частности. Самый амбициозный из них — это создание Фонда нового латиноамериканского кино в Гаване вкупе с новой Международной школой кино и телевидения в городке Сан-Антонио-де-лос-Баньос неподалеку от кубинской столицы⁴. Это была прекрасная возможность использовать свои капиталистические деньги на поддержку революционных идей. Не исключено, что Гарсиа Маркес придерживался принципа: там, где политическая деятельность уже невозможна, нужно действовать через культуру. Эта кинематографическая организация поможет объединить производство кинопродукции и изучение искусства кино, а в школе будут преподавать теорию и практику создания фильмов не только молодым латиноамериканцам, но и студентам из других частей света.

К 1986 г. планы создания двух новых институтов находились на стадии осуществления, и Гарсиа Маркес установил тесный контакт с режиссерами радикального толка, обсуждая пути их дальнейшего развития. Но год он начал с работы не над фильмом, а над книгой о создании фильма. Его друг Мигель Литтин, живший в эмиграции чилийский кинорежиссер, в мае — июне 1985 г. нелегально вернулся в родную страну и вывез тайком 100000 футов кинопленки с сюжетами о Чили под властью Пиночета⁵. Гарсиа Маркес, наверняка считавший, что он символически проиграл Пиночету, вернувшись в литературу до падения чилийского диктатора, увидел возможность взять реванш и в начале 1986 г. встретился в Мадриде с Литтином, дабы изучить разные варианты того, как это сделать. В течение недели он в общей сложности восемнадцать часов интервьюировал чилийца, затем вернулся в Мексику и рассказ на шестьсот страниц ужал до ста пятидесяти. Он пояснил: «Я предпочел написать рассказ Литтина от первого лица, без каких-либо драматических вкраплений или претензий на историзм с моей стороны, дабы создалось впечатление, что повествование ведет — в доверительном тоне — сам герой. Окончательный текст, разумеется, мой собственный, поскольку голос автора не взаимозаменяем... Все равно я попытался сохранить чилийские идиомы оригинала и старался уважать образ мыслей рассказчика, который не всегда совпадает с моим собственным». Книга «Приключения Мигеля Литтина, нелегально побывавшего в Чили» («La aventure de Miquel Littín, clandestino en Chile») вышла в свет в мае 1986 г.⁶ «Овеха Негра» выпустила ее тиражом 250000 экземпляров, и в ноябре 15 000 из них были сожжены в чилийском порту Вальпараисо, что, должно быть, доставило Гарсиа Маркесу особое удовлетворение. Молчание было бы куда более действенной реакцией со стороны правительства Пиночета, которому к тому времени — хотя никто этого не знал — оставалось править недолго: всего несколько лет.

Несмотря на свое короткое отступление в сторону политической провокации, Гарсиа Маркес настолько был предан своей миссии борца за мир, что тем же летом, 6 августа, даже согласился выступить с речью на Второй конференции стран «шестерки», ставивших перед собой цель предотвратить ядерную катастрофу. Конференция, созванная по случаю сорок первой годовщины разрушения Хиросимы, проводилась в мексиканском курортном городке Икстапа. «Шестерка» (Аргентина, Греция, Индия, Мексика, Швеция, Танзания) ратовала за приостановление всех ядерных испытаний⁷. На открытии конференции Гарсиа Маркес выступил с речью «Дамоклов катаклизм», в которой отметил, что международные проблемы вполне разрешимы мирным путем, но почему-то много денег тратится на вооружения, и это, на его взгляд, абсолютно нерационально, поскольку, как он выразился, «после ядерной катастрофы останутся одни лишь тараканы»⁸. В каком-то смысле эта его речь о будущем планеты была продолжением его нобелевской речи о судьбе Латинской Америки.

Осенью, в то время как Гарсиа Маркес занимался созданием новой кинематографической организации, Родриго поступил в Американский институт кино в Лос-Анджелесе, что абсолютно шло вразрез с деятельностью его отца в революционной Гаване. В этом институте Родриго будет учиться четыре года. Гонсало тем временем вернулся в Мексику со своей возлюбленной Пией Элисондо и вместе с Диего Гарсиа Элио, сыном Хоми Гарсиа Аскота и Марии Луисы Элио, работал над собственным проектом — учреждением солидного издательства «Эль Эквилибриста»⁹. Одним из их первых проектов станет подарочное издание книги «По следу твоей крови на снегу», которое выйдет в октябре.

Гарсиа Маркес старался воодушевить латиноамериканских режиссеров на создание фильмов в жанре независимого кино, но те больше были заинтересованы в том, чтобы экранизировать его произведения. В 1979 г. мексиканский режиссер Хайме Эрмосильо снял фильм по сценарию Гарсиа Маркеса под названием «Дорогая моя Мария» («Maria de mi corazon»). В начале 1980-х гг. бразильский режиссер Руй Гуэрра снял фильм «Эрендира», поставленный по рассказу Гарсиа Маркеса — с едва заметными отклонениями от оригинального сюжета — о девочке-подростке из колумбийской Гуахиры, которую вынудили стать проституткой, обслуживавшей десятки мужчин в день, дабы она могла расплатиться со своей бессердечной бабкой за то, что случайно сожгла ее дом. В конце концов Эрендира, дорожа своей свободой, сбегает даже от Улисса, молодого человека, который любит ее и помогает ей убить ее жестокую бабку, — интересная переработка с феминистским уклоном европейских сказок о Золушках, ведьмах и прекрасных принцах. В июле 1984 г. было объявлено, что 7 августа колумбийское телевидение будет показывать фильм Хорхе Али Трианы «Время умирать» — ремейк одноименного фильма Рипштейна, снятого почти двадцать лет спустя. Теперь это был фильм колумбийского, а не мексиканского производства, и цветной, а не черно-белый. Этот фильм служил очередным негласным оправданием поступка Николаса Маркеса, убившего Медардо; как и прежде, ясная четкость сюжета в духе Софокла, написанного Гарсиа Маркесом, потрясала воображение, хотя опять склонность писателя к нравоучительным речениям, заменявшим реалистичные диалоги, к сожалению, немного рассеивала внимание зрителя. В декабре 1985 г. газета Excelsior сообщила, что ведется подготовка к экранизации «Истории одной смерти, о которой знали заранее». В Момпокс приехали Франческо Рози с Аленом и Энтони Делонами. (Позже Ален покинет съемочную площадку¹⁰.) Другие исполнители главных ролей — Ирен Папас, Орнелла Мути и Руперт Эверетт. В сентябре 1986 г. Мишель Брандо из газеты Le Monde опубликовал статью об этом фильме, в которой сами съемки, проходившие в туристических городах Картахене и Момпоксе, он обрисовал как некое эпохальное событие — столь же эпохальное, как сюжет фильма¹¹.

4 декабря 1986 г., во время проведения 8-го Гаванского кинофестиваля, состоялось открытие Фонда нового латиноамериканского кино. С речью выступил президент фонда Гарсиа Маркес; несколько слов сказал Грегори Пек, находившийся в то время в кубинской столице; Фидель Кастро, прежде не слывший большим любителем кино, дал интервью, которое было опубликовано во многих газетах. В своем выступлении Гарсиа Маркес упомянул, что в 1952—1955 гг. режиссеры Хулио Гарсиа Эспиноса, Фернандо Бирри, Томас Гутьеррес Алеа и он сам учились в Центре экспериментального кино в Риме. В те дни итальянский неореализм они воспринимали как образец того, «каким должно быть наше кино — кино, снятое с минимальными денежными затратами, но самое человечное во все времена»¹². Приветственные послания направили Ингмар Бергман, Франческо Рози, Аньес Варда, Питер Брук и Акира Куросава. 15 декабря открылась Международная школа кино и телевидения; ее директором стал давний друг Гарсиа Маркеса, Фернандо Бирри. Спустя неделю с небольшим было объявлено, что фонд собирается снять семь фильмов по сценариям самого Гарсиа Маркеса. В последующие несколько лет ближайшими партнерами писателя будут директор кинематографической организации Кубы Алькимиа Пенья и Элисео Альберто Диего (Личи), сын одного из величайших кубинских поэтов Элисео Диего. Личи будет не только вести вместе с новым президентом занятия — или «практические семинары», как называл их Гарсиа Маркес, — но еще и работать вместе с ним над разработкой и созданием целого ряда киносценариев. Маркес с головой окунется в деятельность, связанную с этими двумя институтами, своей энергичностью, энтузиазмом и целеустремленностью удивляя как своих соратников, так и многих гостей, что будут посещать его детища в последующие годы.

В самый разгар всех этих торжеств из Колумбии пришла трагическая весть, омрачившая праздничное настроение: 17 декабря в Боготе по выходе из редакции газеты El Espectador был убит ее руководитель Гильермо Кано. Война между медельинским наркобароном Пабло Эскобаром и колумбийской системой правосудия достигала решающей стадии. Эскобар уже занимал седьмое место среди богатейших людей планеты; в своей преступной деятельности он придерживался принципа «подкуп или пуля», пытаясь подкупить или уничтожить всякого, кто вставал на его пути, что приводило к дальнейшему росту коррупции и неэффективности старой колумбийской системы с ее махинациями и насилием. Его планы пролезть в высшие эшелоны государственной власти были сорваны, и газета El Espectador, всегда героически выступавшая против него, также поддерживала экстрадицию в США лиц, подозреваемых в переправке наркотиков. Теперь Кано поплатился за свой героизм. Эскобар уже расправился с министром юстиции, председателем верховного суда и начальником национального управления полиции, но убийство столь уважаемого журналиста особенно потрясло нацию. Сотрудник El Espectador Мария Химена Дусан рассказывала мне: «В следующий раз я увидела Гарсиа Маркеса на Кубе. Это было в декабре 1986 г., примерно в то время, когда был основан фонд кино. Через несколько дней он попытался связаться со мной и в конце концов нашел меня по телефону. "Гильермо Кано убили, — сообщил он. — Просто взяли и убили. Потому я и не хочу возвращаться в Колумбию. Там убивают моих друзей. Никто не знает, кто кого убивает". Расстроенная, я пришла к нему домой. Габо поприветствовал меня, сказав, что Гильермо Кано был единственным другом, который по-настоящему защищал его. Приехал Кастро, я плакала. Габо объяснил, что случилось. Фидель много говорил. Габо опять сказал мне, что он не вернется на родину, что ему очень горько. Я сказала: "Знаешь, ты должен выступить по поводу событий в Колумбии", но он ни в какую. Я пришла к выводу, что случай с Турбаем в 1981 г. сильно его задел»¹³. Гарсиа Маркес не сделал публичного заявления по поводу убийства Кано и не выразил соболезнований его вдове, Ане Марии Бускетс.

Несмотря на трагические известия из Колумбии, Маркес с энтузиазмом взялся за выполнение своих новых обязанностей в Гаване. На Кубе он оставался несколько месяцев, работая сразу в нескольких направлениях, решая все вопросы, принимая участие во всем. Во всех латиноамериканских и испанских газетах стали появляться статьи о деятельности Гарсиа Маркеса в области кино и о возможных экранизациях его книг¹⁴. Совсем другое дело! Кино — не литература, чьи творцы приговорены к одиночеству. Кино — коллективное творчество, предполагает общение, высокую активность; кино сексуально; кино — это молодость и развлечение. И Гарсиа Маркес наслаждался каждой минутой своей работы в кино. Его окружали красивые молодые женщины и энергичные, амбициозные, но почтительные молодые мужчины. Он был в своей стихии. Хотя это было дорогое удовольствие. С иронией в голосе он заметит, что Мерседес не одобряла его дорогостоящего хобби, но он игнорировал ее протест. «Когда мы были бедны, все наши деньги уходили на кино. Теперь деньги у нас есть, но я по-прежнему трачу их на кино. И посвящаю ему почти все свое время»¹⁵. Некоторые утверждают, что в тот год Гарсиа Маркес потратил на нужды школы 500 тысяч долларов из собственных средств и большую часть своего времени. Именно тогда, чтобы изыскать деньги для фонда кино, он начал просить за свои интервью у европейских и американских журналистов от 20 до 30 тысяч долларов, и те охотно выкладывали такие суммы, причем желающих было поразительно много.

В новой школе Гарсиа Маркес на регулярной основе читал курс по созданию прозаических произведений и сценариев — учил, как писать повести и рассказы, как переделывать их в сценарии. Следующие несколько лет в числе гостей и преподавателей школы будут Фрэнсис Форд Коппола, Джилло Понтекорво, Фернандо Соланас и Роберт Редфорд¹⁶. Отношения с Редфордом были особенно важны для Гарсиа Маркеса: возвращая свой долг красивому американскому радикалу, в августе 1989 г. он приедет в Юту и прочитает курс лекций в основанном Редфордом американском институте независимого кино «Сандэнс»¹⁷. Как правило, Маркес говорит, что его принцип: очень дорого продавать свои работы нелатиноамериканским режиссерам, а латиноамериканским — отдавать за бесценок или бесплатно. Некоторые свои книги, в частности «Сто лет одиночества», он не позволяет экранизировать, из-за чего несколькими годами раннее у него вышел конфликт с Энтони Куинном. (Говорят, Куинн предложил ему продать права за миллион долларов; по словам первого, Гарсиа Маркес согласился, но потом отменил сделку, что сам колумбиец всегда отрицает¹⁸.) Относительно других своих произведений Гарсиа Маркес не был столь категоричен. Например, он рассматривал возможность продать права на экранизацию романа «Любовь во время чумы» нелатиноамериканцу, хотя в свое время говорил, что отдаст его только латиноамериканскому режиссеру. Наконец в 2007 г. он остановил свой выбор на одном голливудском режиссере — англичанине Майке Ньюэлле. Тот должен был снять фильм по этой его книге в Картахене с Хавьером Бардемом в главной роли¹⁹. Ходили слухи, что Мерседес наконец-то надоела бесконечная филантропия мужа и она решила отложить немного денег для наследников. Как-никак это был «ее» роман.

Поскольку в литературном творчестве Гарсиа Маркес перешел от темы власти к теме любви, было логично, что любовь должна занимать главное место и в его кинопроектах. Наверно, мы никогда не узнаем, как расценивали этот шаг кубинцы, но следующие несколько лет в новом фонде кино только и будет разговоров что о кинематографических исследованиях Гарсиа Маркеса темы любви в отношениях между людьми, которые он проводил с помощью разных режиссеров. Эти исследования воплотятся в серию из шести фильмов под общим названием «Трудная любовь» («Amores dificiles»), позаимствованным у Итало Кальвино, — так называется малоизвестный сборник его рассказов (в США этот цикл показывали по общественному телевидению под названием «Опасная любовь»). Все фильмы, входящие в цикл, мрачнее, чем можно было бы предположить на основе рекламных материалов, и во всех так или иначе исследуется взаимосвязь между любовью и смертью²⁰.

Спустя шесть лет, в 1996 г., Гарсиа Маркес, опять-таки в содружестве с Хорхе Али Трианой, создаст фильм абсолютно в духе произведений Софокла под названием «Алькальд Эдип» («Edipo Alcalde»; по аналогии с трагедией «Царь Эдип»). Сценарий к фильму написал сам Гарсиа Маркес в соавторстве с бывшей студенткой Гаванского института кино Стеллой Малагон. Это фильм об алькальде небольшого городка, не только столкнувшемся со всеми зверствами и ужасами Колумбии XX столетия, но еще и переживающем старую как мир собственную трагедию: Эдип убивает своего отца, спит со своей матерью, роль которой исполнила все еще эффектная испанская актриса Анхела Молина. Многие критики нещадно ругали фильм, но он имеет важные достоинства, и его по справедливости можно считать провалом героической попытки: в нем отражена вся сложность проблем Колумбии и некоторые мрачные стороны ее внутренней обстановки, и Триане удалось сбалансировать мифологические мотивы с политическим контекстом. Он также хотел экранизировать повесть «Полковнику никто не пишет», и, наверно, у него это получилось бы неплохо, но, ко всеобщему удивлению, Гарсиа Маркес отдал проект Артуро Рипштейну, с которым у писателя всегда были непростые отношения (говорят, Рипштейн был рассержен тем, что Триана снял ремейк его фильма «Время умирать»). В 1999 г. картина наконец-то вышла на большой экран, но этот фильм, несмотря на международную славу Рипштейна и великолепный актерский состав, в который входили такие звезды мировой величины, как Фернандо Лухан, Мариса Паредес и Сальма Хайек, считается наименее убедительной из всех экранизаций произведений Гарсиа Маркеса²¹.

Эта не вполне удачная работа подтвердила слова Гарсиа Маркеса, которые он часто повторял: что его отношения с кино — это своего рода несчастливый брак. Он и кино не уживаются вместе, но жить друг без друга не могут. Пожалуй, было бы точнее — хотя это и более жесткая оценка — сказать, что его любовь не взаимна (одностороннее зеркало, как гласит название одного из его мексиканских телевизионных фильмов): он не может жить без кино, зато кино прекрасно без него обходится. И все же правда состоит в том, что на него часто возлагают вину за окончательные варианты фильмов, хотя как автор оригинального текста он не может нести ответственность за конечный продукт. Мел Гуссов, американский театральный и кинокритик, написал в The New York Times, что Гарсиа Маркесу нужен режиссер такого же уровня, какого он сам достиг в литературе, режиссер, наделенный столь же уникальным гением, как Бунюэль²². (Быть может, поэтому работа «Лето мисс Форбс» Эрмосильо, птенца гнезда Бунюэля, оказалась более удачной, чем фильмы других режиссеров по сценариям Маркеса.) Сын писателя, Родриго, сказал мне, что его отец «безнадежен» по части диалогов даже в своих романах; но композиция сценария к фильму «Время умирать» — это бесспорный шедевр, и все его фильмы весьма интересны по концепции, хотя диалоги плохие. Какая жалость, что Феллини не рискнул ставить его произведения и что Акира Куросава, в те годы крайне взволнованный возможностью экранизации «Осени патриарха», так и не сумел сдвинуть свой проект с мертвой точки.

Несмотря на все его успехи и бурную деятельность на Кубе, те годы были крайне трудными для Гарсиа Маркеса. Даже он был вынужден признать, что взвалил на свои плечи непосильную ношу и разбрасывается своим талантом, нерационально растрачивает свои силы. Он подвергался нападкам со стороны своих недругов справа, был вовлечен в многочисленные споры и дискуссии, в ту пору мало его интересовавшие, не говоря уже про скандалы и близкие к скандальным ситуации, сопровождавшиеся злобными сплетнями, что не совсем подобало человеку, которому скоро должно было исполниться шестьдесят лет. В марте 1988 г. он отмечал свое шестидесятилетие и тридцатую годовщину совместной жизни с Мерседес (21 апреля) в Мехико и Куэрнаваке. На торжестве присутствовали Белисарио Бетанкур и еще тридцать друзей со всего мира. Колумбийская пресса изгалялась: так ему шестьдесят или шестьдесят один? (Конечно, он справлял свой шестьдесят первый день рождения.) Газеты пестрели заголовками типа «Гарсиа Маркесу снова шестьдесят». Он не сможет долго терпеть этот фарс, хотя большинство писателей, в том числе авторы аннотаций из издательств, публикующих его книги, будут указывать 1928 г. в качестве даты его рождения аж до 2002-го — а некоторые и после, — пока не выйдут его мемуары «Жить, чтобы рассказывать о жизни».

В этом же месяце Гарсиа Маркес опубликует свой часто переиздаваемый точный — написанный забавно, но с огромной симпатией — портрет Фиделя Кастро «Преклонение перед словом». В этой зарисовке он делает упор не на достоинствах Кастро как военного, а восхваляет его умение обращаться со словом. Он отмечает, что его другу свойственны «железная дисциплина» и «необыкновенная способность обольщать». Что «невозможно представить другого человека, который был бы столь привержен привычке вести беседу». Что, когда Кастро устает говорить, он «отдыхает разговаривая». Что он «ненасытный читатель». Маркес сообщает читателям, что Фидель — «один из тех редких кубинцев, которые не поют и не танцуют», и с восхищением добавляет: «Не думаю, что на всем белом свете найдется более невезучий неудачник». Но кубинский лидер также «человек аскетических привычек и неиссякаемых надежд, получивший основательное образование в старых традициях, осторожный в словах, с изящными манерами... На мой взгляд, он — один из величайших идеалистов нашего времени, и это, пожалуй, его величайшее достоинство, хотя оно и таит для него огромную опасность». И все же, когда Гарсиа Маркес однажды спросил его, чего бы ему хотелось сделать больше всего на свете, великий лидер ответил: «Просто поторчать на углу какой-нибудь улицы»²³.

Теперь наступил такой момент, когда Гарсиа Маркес на время обратил свой взор к театру. В январе 1988 г. было объявлено, что аргентинская актриса Грасиэла Дуфау сыграет главную роль в постановке по произведению Гарсиа Маркеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине»²⁴. Маркес скажет, что спектакль — cantaleta, скучная нудная тирада, и само это слово подразумевает, что зануда — обычно, конечно же, женщина — не получает и не ждет ответа от объекта своего внимания. (Всю свою взрослую жизнь Гарсиа Маркес говорил, что с женщинами спорить бесполезно.) Эта тема, эта форма жила в его сознании на протяжении многих лет, и вообще-то когда-то он вынашивал идею написать «Осень патриарха» в форме отповеди, которую дает диктатору одна из главных женщин в его жизни²⁵.

Премьеру спектакля в Национальном театре имени Сервантеса в Буэнос-Айресе перенесли с 17 на 20 августа. В итоге Гарсиа Маркес, по его собственным словам, «нервничавший, как дебютантка», не смог справиться с волнением и заставить себя поехать на премьеру спектакля, поставленного по его произведению. Он остался в Гаване, послав вместо себя на растерзание буэнос-айресским критикам — которые слыли самыми требовательными и безжалостными в Латинской Америке — Мерседес, Кармен Балсельс и ее двадцатичетырехлетнего сына Мигеля (он был фотографом). На премьере присутствовал весь политический и культурный бомонд Буэнос-Айреса, в том числе несколько правительственных министров. Из важных персон не пришли только президент Альфонсин и сам прославленный драматург. К сожалению, возвращение на большую театральную сцену Буэнос-Айреса не было столь успешным, как его первое появление там в 1967 г. Спектакль был встречен сдержанными аплодисментами; овацию стоя публика не устраивала. Отзывы буэнос-айресских театральных критиков были самые разные, но в целом отрицательные. Общее мнение выразил авторитетный критик из La Nation Освальдо Кирога: «Трудно узнать автора "Ста лет одиночества" в этом длинном монологе женщины, уставшей жить без любви... Это свидетельствует о том, что он совершенно не владеет драматургическим языком. Нельзя отрицать, что "Любовная отповедь..." — поверхностная, скучная, утомительная мелодрама»²⁶.

Пьеса представляет собой одноактный монолог. Действие, как и в романе «Любовь во время чумы», происходит в безымянном городе, в котором безошибочно узнается Картахена. «Нет на свете ничего более похожего на ад, чем счастливый брак!» — это первые слова Грациэлы, несколько измененные после того, как их впервые процитировал Гарсиа Маркес. В романах ирония заключена в самом повествовании, а в пьесах — в драматургии сюжета, что требует от автора творческой интуиции совершенно иного рода, которой Гарсиа Маркес, очевидно, не обладает. Но самое печальное не это и даже не отсутствие драматургического действия. Самый большой недостаток пьесы — это почти полное отсутствие серьезных размышлений и анализа. Как и в романе «Любовь во время чумы», в «Любовной отповеди...» выведен конфликт между супругами (как, впрочем, и в повести «Полковнику никто не пишет», написанной более тридцати лет назад)²⁷, и центральная идея — что традиционный брак не подходит для большинства женщин — сама по себе, несомненно, важна и интересна, только вот шестидесятилетний автор, пожалуй, недостаточно современен, чтобы дать ей радикальное или даже содержательное осмысление. К сожалению, «Любовная отповедь...» — однобокое произведение, которое в отличие от романа «Любовь во время чумы» мало что привносит в копилку мировой классики о любви. Незадолго до премьеры спектакля Гарсиа Маркес сказал, что он никогда не хотел быть кинорежиссером, потому что не любит проигрывать²⁸. Театр оказался еще более рискованным предприятием. Здесь в кои-то веки он проиграл. И пытать счастья второй раз уже не станет.

После триумфа «Любви во время чумы» Гарсиа Маркес, несмотря на мучительное, изводящее ощущение недолговечности успеха, которое постоянно его тревожило, хотя он находился в зените славы, с удвоенной энергией окунулся в работу — казалось, нет предела его работоспособности, — занимаясь разными видами деятельности. И все же налицо были явные признаки творческого износа. Было заметно, что «Приключения Мигеля Литтина, нелегально побывавшего в Чили» написаны в спешке; «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» — эксперимент в той области, где он не чувствует себя в своей стихии; работа одновременно над шестью киносценариями — непосильная нагрузка для любого человека. Ко всему прочему, он уже начал писать новое большое произведение, ни много ни мало роман о самом выдающемся герое Латинской Америки всех времен — о Симоне Боливаре.

Гарсиа Маркес с самозабвением занимался делами фонда и школы кино, но в последние месяцы все меньше времени уделял международной политике и своей роли посредника в урегулировании политических проблем. Обстановка в Центральной Америке была не радужная, но Куба, казалось, переживала один из самых благоприятных моментов в своей истории. Однако и там ситуация начала меняться. Гарсиа Маркес видел, что его короткий период отдыха от политики и дипломатии скоро закончится, ибо над Кубой и Колумбией сгущались тучи, которые не рассеются до конца столетия.

В июле 1987 г. он был почетным гостем на Московском международном кинофестивале. 11 июля его принял в Кремле Михаил Горбачев, и он настоятельно посоветовал советскому лидеру, инициировавшему проведение радикальных реформ, посетить Латинскую Америку. В то время Горбачев слыл самым популярным политиком на планете, все только о нем и говорили. Они обсудили, как сообщалось в официальном коммюнике, «реорганизацию, проводившуюся в СССР, ее международное значение, роль интеллектуалов и значение человеческих ценностей в современном мире»²⁹. Горбачев сказал, что, читая книги Гарсиа Маркеса, видишь, что в них нет нечестивых замыслов; они — продукт любви к человечеству. Гарсиа Маркес сказал, что «гласность» и «перестройка» — великие слова, подразумевающие огромные исторические перемены — может быть! Некоторые — вне всякого сомнения, он думал о Фиделе Кастро — весьма скептичны на этот счет, добавил он.

А сам Маркес тоже сомневался? Да, он не был уверен в положительных результатах реформ, и об этом можно судить по его более поздним комментариям, в которых он признается, что выразил Горбачеву свое беспокойство по поводу некоторых политиков — предположительно он имел в виду Рейгана, Тэтчер, папу Иоанна Павла II, — предупредив советского лидера, что они, возможно, попытаются извлечь выгоду из его шагов доброй воли, и это таит в себе опасность. По его словам, ему было очевидно, что Горбачев с ним абсолютно искренен, и сам он, Гарсиа Маркес, эту встречу расценивает как самое важное событие в его жизни за последние годы³⁰. На этот раз он, возможно, не преувеличивал.

К концу следующего года Гарсиа Маркес близко сойдется с людьми, стоящими у власти в Мексике, в стране, в которой он в общей сложности прожил более двадцати лет. В декабре 1988 г. президентом был избран Карлос Салинас де Гортари, и колумбийский писатель поспешил подружиться с новым лидером. В предстоящие годы они будут тесно взаимодействовать в области международной политики. Из Мексики Гарсиа Маркес отправился в Каракас, чтобы присутствовать на инаугурации венесуэльца Карлоса Андреса Переса, ставшего президентом во второй раз, — он выполнял обещание, которое дал в то время, когда только он один верил, что этот энергичный популист способен вернуться к власти.

Над романом о Боливаре Гарсиа Маркес начал работать почти сразу, как закончил «Любовь во время чумы». Хотя все его романы были основаны на глубоком понимании латиноамериканской и мировой истории и сам он, создавая «Осень патриарха», много читал о диктаторах и диктатурах, ему никогда не приходилось прибегать к методам исследования и написания истории как таковой. Теперь, поскольку центральный персонаж был лицом историческим и при этом весьма известным политическим деятелем, Маркес считал, что каждое событие в романе должно соответствовать историческим фактам и каждая мысль, каждое утверждение и каждое слабое место Боливара в книге должны быть результатом тщательного исследования фактического материала и грамотно увязаны с контекстом. Для этого ему придется прочитать десятки книг о Боливаре и о том времени, когда он жил, тысячи его писем, а также консультироваться с целым рядом представителей власти, в том числе с несколькими авторитетными знатоками жизни и эпохи великого Освободителя³¹.

Создавая своего Патриарха в 1970-х гг., Гарсиа Маркес был волен выбирать любую грань любого диктатора, дабы смоделировать собирательный образ, вписывающийся в общий замысел его повествования. С Боливаром дело обстояло иначе: хотя каждый историк имел свое видение этой исторической фигуры, основополагающий материал представлял установленные данные, и вскоре Маркес выяснил, что интерпретация каждого историка базировалась на более чем одном факте, а в большинстве случаев на совокупности множества фактов, и то, что получалось в конечном счете, являло собой лишь вершину айсберга³². Так или иначе, Маркесу пришлось перерабатывать огромный объем информации, но с учетом собственного творческого потенциала, чтобы представить на суд читателя освеженный портрет Боливара, а не нечто застывшее, погребенное под горой сухих фактов.

Конечно, хотя Освободитель написал и надиктовал десять тысяч писем и существует бессчетное количество мемуаров, написанных о нем его соратниками и теми, кому случалось с ним общаться, есть целые периоды его жизни, о которых известно очень мало. Относительно неизученная область — его личная жизнь и особенно его отношения с женщинами. Гарсиа Маркеса больше всего заинтересовало — по причинам личного характера и в литературном плане — последнее путешествие Боливара по реке Магдалене, фактически не освещенное ни в письмах, ни в мемуарах, что открывало перед писателем огромное поле деятельности: он мог сочинять свои собственные истории, не заботясь об их исторической достоверности.

Роман будет посвящен Альваро Мутису, которому принадлежала идея его создания. Он даже сам написал короткий фрагмент первого варианта, «Последний лик», когда находился в мексиканской тюрьме в конце 1950-х гг. В итоге Гарсиа Маркес уговорил его не доводить свой проект до конца и уступить ему свою идею. Название «Генерал в своем лабиринте» было дано роману почти сразу же, как Гарсиа Маркес приступил к работе над ним.

Симон Боливар родился в Каракасе (Венесуэла) в 1783 г. и был выходцем из среды креольской аристократии. В то время весь континент — территория, которую мы ныне называем Латинской Америкой, — находился в руках Испании и Португалии. Под владычеством этих государств Латинская Америка оставалась почти три столетия; Англия и Франция контролировали по нескольку островов в Карибском море. Тогда во всех странах Латинской Америки, как и в недавно обретших независимость Соединенных Штатах, существовало рабство. К тому времени, когда Боливар умер (в 1830 г.), почти вся Латинская Америка освободилась от пут иностранных государств, рабство было официально осуждено, в некоторых странах отменено. И все эти перемены произошли в первую очередь благодаря Боливару.

Отец Боливара, землевладелец, умер, когда его сыну было два с половиной года; его мать умерла, когда ему не было и девяти лет. В двенадцать лет он взбунтовался против приютившего его дяди и переселился в дом своего наставника Симона Родригеса. В девятнадцать лет, после поездки в Европу, он женился на молодой женщине, которая умерла менее через восемь месяцев после свадьбы. В тот момент он, похоже, решил, что его удел — одиночество. (Больше он не женится, хотя у него будут связи с десятками женщин. Самая известная из них — отважная эквадорка Мануэла Саэнс, к тому времени сама почти легендарная личность; она не раз спасала ему жизнь.) По возвращении в Европу Боливар присутствовал на коронации Наполеона в Париже в декабре 1804 г. Его воодушевляли успехи Наполеона как освободителя Европы, но решение последнего стать монархом вызывало у него неприятие. Вернувшись в Латинскую Америку, он поклялся посвятить свою жизнь борьбе за освобождение от испанского колониального ига, поступил на военную службу и в конце концов прославился на весь континент, завоевав почетный титул «Освободитель». Все остальные лидеры освободительного движения, даже такие великие генералы, как Сан-Мартин, Сукре, Сан-тандер, Урданета и Паэс, один за другим неизбежно терялись в лучах его славы.

Даже если оставить в стороне вопрос о количестве военных побед и поражений, а просто рассмотреть статистику военных походов Боливара по континенту, через Анды и по могучим рекам, протекающим по незаселенным территориям, факты и цифры его двадцатиоднолетней кампании ошеломляют. Но при этом он ни разу не был серьезно ранен. Свою первую военную экспедицию по реке Магдалене в Колумбии он совершил в двадцать девять лет; в тридцать его провозгласили освободителем Венесуэлы; в тридцать восемь он был избран президентом Колумбии, в которую тогда входили территории современных Венесуэлы и Эквадора. В этот период он написал ключевые документы о самобытности Латинской Америки. Самый знаменитый из них — «Письмо с Ямайки» (1815), в котором он доказывает, что у всех латиноамериканских регионов больше сходства между собой, чем различий, и что главная особенность Латинской Америки, которую необходимо принять и признать, — это ее многонациональный характер.

Однако, как только испанцы были изгнаны, местные лидеры принялись отстаивать свои местные и региональные интересы; началось дробление освобожденных республик. Возникла угроза анархии, диктатуры, крушения иллюзий. Сокровенная мечта Боливара — единство Латинской Америки — начала угасать. Он стал помехой, рупором непрактичного идеализма. Пусть другие не могли похвастать столь великими подвигами, какие совершил Боливар, зато они теперь, на их взгляд, более реально, чем он, оценивали ситуацию, сложившуюся с наступлением постколониального периода. И в первую очередь колумбиец Франсиско де Паула Сантандер — главный враг Боливара и, в глазах Гарсиа Маркеса, типичный cachaco. Роман начинается с того момента, когда Боливар осознает, что в Колумбии у него, несмотря на все его победы и непоколебимый авторитет, нет будущего, и готовится к отъезду из Боготы — по сути, отказывается от свой грандиозной мечты. В сорок шесть лет, больной, полный разочарований, великий Освободитель отправился по реке Магдалене в изгнание, хотя Гарсиа Маркес допускает, что Боливар никогда не терял надежды и все еще намеревался организовать очередную освободительную кампанию, если это будет возможно.

Роман состоит из восьми глав и — опять — делится на две половины. В первой части (главы 1—4) говорится о путешествии по той самой великой реке, по которой плавал сам Гарсиа Маркес более века спустя, направляясь в школу³³. В случае с Боливаром это его последнее путешествие длилось с 8 по 23 мая 1830 г. Вторая часть романа (главы 5—8) повествует о последних шести месяцах жизни Боливара, которые он провел у моря, на северо-восточном побережье, там же, где позже пройдут детство и почти вся юность Гарсиа Маркеса. Одно из его самых любимых испанских стихотворений, «Строфы на смерть отца», написанное Хорхе Манрике в конце эпохи Средневековья, известно прежде всего строками: «Ведь наши жизни — лишь реки, / И путь им дан в океан, / Который — смерть...»^*, а также еще одной, в которой говорится, что смерть — это «ловушка», «западня», в которую мы попадаем. Или в «лабиринт», как сказал бы Гарсиа Маркес, идя по стопам Боливара. И хотя писатель не упоминает Манрике, в его романе прослеживается абсолютно та же логика, что и в знаменитом стихотворении испанского поэта.

«Генерал» в названии романа обозначает власть, но концепция «лабиринта» дает понять еще до того, как начинается само повествование, что даже сильные мира сего не способны контролировать свою судьбу, неотвратимость. Конечно, такое бессилие можно рассматривать как оправдание поступков людей, стоящих у власти, и даже сочувствие к ним, которое, вероятно, испытывал маленький Гарсиа Маркес к своему деду, ибо полковник Николас Маркес был единственным «могущественным» — влиятельным, респектабельным, надежным — человеком, которого он знал. Значит, все творчество Маркеса — это своего рода размышление о невозможности удержать того старика, о душевных муках ребенка, у которого старенький, слабый здоровьем «отец», и посему самый важный урок его детства — это то, что его единственная надежа и опора, его любимый дедушка должен «скоро» умереть? Такой урок показывает, что власть желанна, необходима, но непрочна, фальшива, скоротечна и иллюзорна. В современной мировой литературе, пожалуй, один только Гарсиа Маркес и симпатизирует людям, наделенным властью. И, хотя он всегда был социалистом, в его произведениях неизменно присутствует нотка аристократичности, что, возможно, и объясняет, почему его книги сами по себе обладают необъяснимой властью: разумеется, трагедия воспринимается как нечто более масштабное, глубокое, пронзительное, если главные герои возвеличены властью, обособленностью, одиночеством и, не в последнюю очередь, влиянием на судьбы миллионов людей и на саму историю.

К тому времени, когда Гарсиа Маркес начал писать роман «Генерал в своем лабиринте», он уже был близко знаком с Фиделем Кастро — первым кандидатом на героя номер два после Боливара в списке великих людей Латинской Америки. И он по праву считается великим, хотя бы потому, что является долгожителем на политическом Олимпе: находится у власти почти полвека. Фидель — «король», сказал мне однажды Гарсиа Маркес. Сам писатель, напротив, всегда утверждал, что у него нет ни таланта, ни склонности, ни желания — еще меньше способности — выносить такое одиночество. Да, серьезный писатель очень одинок, говорил он, но одиночество по-настоящему великого политического лидера — это нечто совсем другое. Тем не менее здесь, в этом романе, характер Боливара представлен как совокупность слабостей и недостатков, присущих Боливару, Кастро и самому Гарсиа Маркесу, хотя, конечно же, в целом образ главного героя фактически скомпонован из черт, свойственных Освободителю.

Соответственно центральная тема здесь — власть, а не тирания. Иными словами, книги Гарсиа Маркеса, написанные порой с точки зрения сильных мира сего, порой с позиции бесправных, не призваны внушать ненависть к тирании или «правящему классу» в отличие от сотен обличительных произведений латиноамериканской литературы. В его книгах постоянно переплетаются одни и те же темы: ирония истории (власть, превращающаяся в бессилие, жизнь — в смерть), судьба, неотвратимость, случай, удача, дурное предзнаменование, предчувствие, совпадение, совмещение во времени, мечты, идеалы, честолюбивые замыслы, ностальгия, страстное стремление, сущность, воля и загадка человеческой натуры. В названиях его произведений всегда есть намек на власть (полковник, патриарх, генерал, Великая Мама), на власть, которой в той или иной форме обычно бросают вызов («никто не пишет», «одиночество», «осень», «похороны», «лабиринт», «смерть, о которой знали заранее», «похищение»), и на различные формы изображения реальности в плане понимания и организации времени в контексте истории или повествования («никто не пишет», «сто лет», «во время», «история», «известие», «вспоминая»). В его произведениях почти всегда есть тема ожидания, а ожидание — это, конечно же, просто другая сторона власти, проявление бессилия. Например, на протяжении всего этого романа Боливар объявляет о своем отъезде сначала из Боготы, потом из Колумбии, но на самом деле он уходит из власти, убеждая самого себя, что он ничего не покидает и уж конечно не расстается с жизнью, хотя ничто не может отсрочить неизбежного ухода. Посему ожидание здесь — очень значимая тема; но отсрочка (то, что сильные мира сего, например Кастро, могут и любят делать) — тема еще более значимая (Боливар оттягивает свой отъезд из Колумбии, медлит расставаться с властью и славой, не спешит принять реальность, смерть...).

В какой-то степени толчком к написанию романа «Генерал в своем лабиринте», вероятно, послужила работа Гарсиа Маркеса над его нобелевской речью, в которой он, как и многие до него, счел своим долгом выступить не от лица одной страны, а от континента в целом. Многое из того, что он сказал тогда, было «в духе Боливара», и многие из озвученных им идей потом нашли отражение в романе; в принципе его нобелевская речь является ключом к пониманию данной книги. И в общем-то, в этом есть своя ирония, ибо Гарсиа Маркес, как мы видели, прошел довольно долгий путь, прежде чем обрел «латиноамериканское самосознание»; даже живя в Европе, он не сразу осознал себя латиноамериканцем. Лишь посетив центр капитализма и центр коммунизма, он понял — несмотря на свою тягу к социализму, который привлекал его и в теоретическом, и в моральном плане, — что ни та ни другая система не подходят для Латинской Америки, ибо на практике обе системы функционировали главным образом в интересах тех стран, которые их пропагандировали. Латинская Америка должна идти своим путем, а этот путь предполагает объединение. В романе у Боливара совершенно четкие взгляды относительно разных европейских народов: он, разумеется, благоволит к англичанам, поскольку Великобритания в то время поддерживала южноамериканские освободительные движения, недолюбливает французов, а США, по его собственным словам, «всемогущие и ужасные... много говорят о свободе, а сами в конце концов ввергнут нас всех в нищету»^**.

Таковы темы, рассматриваемые в романе, и центральные проблемы, формирующие его структуру. Но сколь бы глубокие исследования ни проводил Гарсиа Маркес, сколь бы логически последовательны ни были идейный замысел и художественное построение произведения, роман не удался бы, если б центральный персонаж не получился живым. А он живой. Гарсиа Маркес дает свою интерпретацию образа самого знаменитого и известного латиноамериканца, причем тот предстает перед читателем поразительно правдоподобным и естественным. Пусть это не самое великое произведение писателя, зато, пожалуй, самое великое достижение, ибо, работая над романом о Боливаре, он ставил перед собой сложнейшую задачу. Любой читатель, знакомый с биографией Освободителя, прочитав эту книгу, наверняка придет к заключению, что портрет, созданный Гарсиа Маркесом почти на трехстах страницах, повествующих о последних шести месяцах жизни Боливара, отныне будет неотделим от того образа — каким бы он ни был, — который дойдет до потомков.

Боливар жив, хотя смертельно болен. Роман открывается сценой, в которой он принимает утреннюю ванну. Обнаженный, он лежит — можно сказать, погребен — под толщей воды. Его нагота шокирует многих читателей. Точно так же они будут шокированы, читая, как он давится рвотой, пускает газы, совокупляется, сквернословит, мухлюет в карты или капризничает, словно ребенок, — в общем, ведет себя совсем не так, как должен себя вести идеал, созданный латиноамериканской агиографией. И все это портрет трогательно благородного, мужественного человека: несчастья, предательство, близкая смерть повергают его в уныние, но он не сдается, не теряет надежду даже в самые страшные минуты безысходности. Нельзя отрицать, что в этом романе Боливар — типичный персонаж Гарсиа Маркеса; но величие писателя состоит в том, что он задолго до того, как обратиться к образу Боливара, запечатлел и увековечил в своих произведениях «латиноамериканский характер», и великий Освободитель выведен здесь как олицетворение типичных латиноамериканцев, страдающих, борющихся и порой терпящих поражения в этом неидиллическом царстве под названием «мир». Хотя Гарсиа Маркес был подвержен столь чудовищным стрессам, которые мало кто из писателей способен даже вообразить, он при всех своих недостатках — тщеславии, порой заносчивости — сумел справиться с поставленной задачей, сложнейшей и в эстетическом, и в историческом плане, причем сделал это с изяществом и галантностью, доступной не многим романистам. И поэтому книга оставляет неизгладимое впечатление у большинства читателей.

О публикации романа СМИ раструбили за несколько недель до его выхода в свет. Гарсиа Маркес всегда хвалится, что не посещает презентации своих книг, и говорит, будто считает для себя унизительным навязывать людям в качестве коммерческого продукта то, что для него является в первую очередь эстетическим творением, независимо от его цены на капиталистическом книжном рынке. Но на самом деле даже роман «Сто лет одиночества» был разрекламирован задолго до того, как его издали. И с тех пор публикации каждой из новых книг Маркеса непременно предшествовала шумиха — раз от раза все более громкая. Вот почему годы спустя писателю дадут прозвище Гарсиа Маркетинг.

19 февраля появилась первая реакция на роман — письмо от самого экс-президента Колумбии Альфонсо Лопеса Микельсена, прочитавшего книгу в рукописи. Его отклик «Твою последнюю книгу я прочел на одном дыхании», опубликованный в El Tiempo, был использован в качестве рекламы книги еще до того, как роман вышел в свет³⁴. Лопес заявил, что Гарсиа Маркес продемонстрировал поразительную разносторонность: являясь представителем магического реализма, он создал произведение в стиле натурализма, которое мог бы написать Золя, будь у него столько же таланта. Лопес не мог оторваться от книги, пока не дочитал ее до конца. Сказал, что, хотя история Боливара известна каждому в Латинской Америке, ее читаешь с упоением, как детектив. Утверждение Гарсиа Маркеса о том, что Боливар даже на смертном одре все еще надеялся вернуться в политику, правдоподобно, ибо «это — история каждого из нас, кто ушел из власти». Позже выяснится, что экс-президент Бетанкур тоже прочитал роман (его отзыв был менее восторженным, поскольку, конечно же, образ, раскрытый с «либеральной» точки зрения, ему, консерватору, импонировал меньше, чем Лопесу)³⁵. И тогдашний президент Колумбии Вирхилио Барко тоже, как оказалось, не ложился спать, пока не дочитал роман до конца³⁶. Даже Фидель Кастро, большой поклонник Хосе Марти, которого объявят освободителем Кубы, прочитал роман и, как говорят, сказал, что Боливар в нем изображен «язычником»³⁷. Никто толком не понял, что он имел в виду: хорошо это или плохо.

Газеты и журналы всего испаноязычного мира печатали бесчисленные рецензии на книгу. Это был не просто новый роман знаменитого испаноязычного писателя, но еще и портрет самой значимой фигуры во всей истории Латинской Америки, чей образ дорог миллионам людей, в том числе и защитникам славы Боливара, будь то серьезные историки, идеологи или демагоги. В большинстве своем отзывы были положительными, но — что необычно в случае Гарсиа Маркеса, хотя и неудивительно, — встречались и решительные попытки разгромить его творение. Некоторые авторитетные критики, благо их было не много, заявляли, что Гарсиа Маркес слишком высокого о себе мнения, упивается собственной славой и это наложило отпечаток на созданный им образ: вместо того чтобы адекватно передать субъективизм Боливара, он заполнил свое повествование лингвистическими красотами, устроил этакий салют в собственную честь, и вплел в рассказ целый ряд клише и эпизодов, подлинная функция которых — привлечь внимание к персоне самого Гарсиа Маркеса; и на поверку вышло, что этот роман — мавзолей самому писателю, а не его главному герою³⁸.

Как и ожидалось, пожалуй, наиболее негативная реакция последовала от издавна ненавистной ему газеты El Tiempo, которая ни много ни мало в передовице назвала его роман антиколумбийским произведением:

У книги ярко выраженный политический фон. На протяжении всего повествования из 284 страниц автор даже не пытается скрывать свою философию, особенно в том, что касается идеологии. Он откровенно говорит о своей ненависти к Сантандеру, о своей глубокой неприязни к Боготе и ее классическому продукту — cachacos. В то же время, описывая личные качества Боливара, он делает упор на том, что тот является уроженцем Карибского региона и это во многом помогло ему прославиться. Тонко, мастерски он подчеркивает властность натуры Боливара, его креольское происхождение и приземленность характера, тем самым ненавязчиво проводя аналогию с Фиделем Кастро³⁹.

Эта резкая критическая статья показывает, что защитники национальной самобытности Колумбии оскорблены якобы непочтительным отношением Гарсиа Маркеса к Боливару: он, что называется, «нажал на все кнопки», и автор передовицы потерял самообладание. Гарсиа Маркес, несомненно, испытывавший удовлетворение воина, выкурившего врага из его логова, отвечал в том же стиле: «Я и раньше говорил, что El Tiempo — психически нездоровая газета, пользующаяся своей безнаказанностью... Она пишет что хочет, выступая против кого заблагорассудится, не думая ни о последствиях, ни о том, какой вред она может нанести в политическом, общественном или личном плане. Почти никто не осмеливается ответить ей из страха перед ее огромной властью... Нам необходимо открыть себя, — заключает Гарсиа Маркес. — Мы не хотим, чтобы Колумб оставался нашим первооткрывателем». Ответ от El Tiempo не заставил себя долго ждать. 5 апреля в статье «Нобелевский лауреат сердится» газета заявила, что «Гарсиа Маркес принимает только похвалу», и назвала его «бароном Макондо»⁴⁰.

Было ясно: что-то происходит и с самим Гарсиа Маркесом, и с его репутацией. Его отношения с сильными мира сего крепли — такие политические лидеры, как Кастро, Салинас и Перес, явно считали, что они в нем нуждаются гораздо больше, чем он в них, — но весь остальной мир начал замечать перемены, кое-где к нему стали относиться менее снисходительно. Гарсиа Маркес неожиданно столкнулся с нарастающим давлением: его критиковали за симпатии к Кастро и Кубе; в газетах появлялись необоснованные намеки на некие любовные интрижки; он чувствовал, что стареет; его мучил страх, что его популярность падает и что скоро он может лишиться и политического влияния. Посему он был склонен особенно остро реагировать на нападки и недружелюбную критику. Казалось, впервые он слегка растерялся. Колумбийские газеты писали и еще напишут, что слава ударила ему в голову, что он просто реагирует с высоты своего тщеславия, самовлюбленности и сверхчувствительности.

Но, конечно, все было гораздо сложнее. Дело в том, что игра в холодную войну, в которую Гарсиа Маркес играл лучше остальных, почти завершилась, хотя мало кто из обозревателей предвидел ее скорый конец — в ноябре 1989 г. Климат заметно изменился; маневры, которые предпринимал Гарсиа Маркес, стали менее уверенными, уравновешенными. Журналисты это интуитивно чувствовали, хотя сами, возможно, не видели будущее так ясно, как он, и, разумеется, реагировали на меняющуюся атмосферу.

Роман Гарсиа Маркеса о Боливаре, самом значимом политике в истории Латинской Америки, вызвал огромный резонанс (ни об одной из опубликованных книг о великом Освободителе не говорили так много), и писатель оказался вовлеченным — как он, должно быть, и предчувствовал — в жаркие политические споры в разных местах и на разных уровнях. Тем временем его бывший друг Марио Варгас Льоса превратился в настоящего политика: выдвинул свою кандидатуру на президентских выборах в Перу от неолиберального Демократического фронта. В конце 1960-х гг. они с Гарсиа Маркесом радикально разошлись в вопросе о политическом положении в Перу. Тогда Гарсиа Маркес, как и многие латиноамериканцы левых взглядов, условно поддержал прогрессивный военный режим генерала Хуана Веласко, против которого выступал Варгас Льоса. Последний недолюбливал военных во все времена; а Гарсиа Маркес, реалист по натуре, хоть и был противником насилия, понимал, что ни одна страна, ни одно государство и ни один режим не способны выжить без армии, а значит, к военным должно проявлять уважение в той или иной форме. В конце марта Гарсиа Маркес, хотя и с оговорками, пожелал удачи бывшему другу: «В Латинской Америке любой, кто имеет определенную общественную аудиторию, неизбежно начинает заниматься политикой — это в порядке вещей. Но никто не пошел так далеко, как Марио Варгас Льоса. Надеюсь, к тому его вынудили не обстоятельства, а вера в то, что он действительно может разрешить ситуацию в Перу. Остается пожелать ему — даже если вы во многом расходитесь с ним на идеологической почве, — чтобы он оказался хорошим президентом (при условии, что его изберут) и принес пользу Перу»⁴¹. Знаменитый человек, добавил он, «не должен быть наивным, дабы никто не мог использовать тебя». В итоге, к разочарованию большинства своих поклонников, Варгас Льоса проиграл выборы малоизвестному популисту Альберто Фухимори, который стал одним из самых печально известных правителей конца XX в. в Латинской Америке.

В марте Испания подтвердила то, что Гарсиа Маркес гневно предсказывал на протяжении многих месяцев: в марте она приняла правила ЕС, и это означало, что отныне латиноамериканцам не будут автоматически выдаваться визы для въезда на Пиренейский полуостров. В приступе раздражения и мономании, напоминающем его поведение тогда, когда он потерпел фиаско от Пиночета, писатель заявил: «Я никогда не вернусь в Испанию»⁴². Конечно, потом ему придется переменить тон, однако он был оскорблен до глубины души. У испанцев не было виз, когда они прибыли в Латинскую Америку в 1492 г., фыркнул писатель. Даже Франко давал латиноамериканцам испанское гражданство. Он предупреждал Фелипе Гонсалеса, как сообщил Гарсиа Маркес журналистам, о том, что «вы отвернетесь от Латинской Америки», когда Испания войдет в Европейский союз. Так оно и вышло⁴³. Дело в том, что в его отношения с Гонсалесом, хоть они и были достаточно близкими, постоянно вмешивались два неустранимых раздражителя. Гонсалес прошел долгий путь от нелегальной деятельности, направленной на свержение режима Франко, до членства в ЕС и даже в НАТО, и посему интересы Испании больше не совпадали с интересами Латинской Америки, как утверждали испанцы, — теперь они были антагонистическими: впервые в современной истории Испания стала частью Запада, как заявил сам Гонсалес вскоре после того, как Испания направила свои войска для участия в войне в Персидском заливе против Ирака в 1991 г. Во-вторых, Гарсиа Маркес постоянно требовал, чтобы Гонсалес помог Кубе вернуться в международное сообщество наций, и последний был бы только рад удовлетворить его просьбу, но считал, что политика диктатуры Кастро неприемлема и недопустима в том мире, в котором он теперь вращался. Гонсалеса также раздражало то, что он воспринимал как неисправимое упрямство Кастро и его неспособность жить по законам современного мира. (Разумеется, Кастро, в свою очередь, был уверен, что Гонсалес предал идеи международного социализма.)

Тем временем на Кубе разворачивалась своя собственная драма. В конце 1988 г. так называемый «Комитет 100» направил письмо Кастро, в котором осуждал политику его страны в отношении прав человека и требовал освободить всех политических заключенных: «1 января 1989 г. исполнится тридцать лет, как вы находитесь у власти. При этом вы ни разу не проводили выборы, на которых кубинцы подтвердили бы, что по-прежнему желают видеть вас президентом республики, председателем Совета министров, председателем Государственного совета и главнокомандующим вооруженных сил страны. Опираясь на недавний пример Чили, где после пятнадцати лет диктатуры народ получил возможность свободно выразить свои взгляды на политическое будущее страны, мы просим в этом письме провести плебисцит, дабы кубинцы посредством тайного голосования сказали, хотят ли они, чтобы вы оставались у власти»⁴⁴.

Это письмо появилось спустя девять месяцев после того, как Гарсиа Маркес опубликовал свой портрет Фиделя Кастро — приятного собеседника и доброго друга. Письмо подписали в Париже целый ряд знаменитостей и интеллектуалов, хотя, по сути, зачинщиками опять явились создатели журнала Libre в содружестве — опять — с их главными французскими союзниками. Это была их первая крупная акция после «дела Падильи», дополнительным толчком к которому послужил развал коммунистической системы в Европе. Среди подписавшихся были и американцы, но их имена не особо впечатляют, за исключением Сьюзан Зон-таг; не было громких имен и среди латиноамериканцев (ни Карлоса Фуэнтеса, ни Аугусто Роа Бастоса и т. д.). И все же это можно расценить как серьезный вызов.

В действительности это была единственная значимая словесная атака на Кастро и Кубу с 1971 г., тем более эффектная, что речь шла не о каком-то одном событии или одной проблеме, а о кубинской политической системе в целом. В числе подписавшихся было очень много авторитетных интеллектуалов, которых никак нельзя было назвать «правыми». Рейган и Тэтчер при поддержке папы римского и пособничестве фактически капитулировавшего перед ними Горбачева вели наступление на коммунизм, в результате чего международная ситуация быстро менялась. В конечном счете это необратимо изменит весь мир. Больше всех пострадает Куба Фиделя. 1989 г. будет годом апокалипсиса. И пока тучи сгущались, Гарсиа Маркес — невероятно! — почти все время сидел в Гаване и писал роман о последних днях жизни еще одного латиноамериканского героя — единственного, кто мог соперничать с Кастро и который, по мнению некоторых историков, на закате своей политической карьеры превратился в диктатора.

Разочаровывающие события на Кубе, должно быть, укрепили Гарсиа Маркеса в желании вернуться в Колумбию. Когда Марио Варгас Льоса начал свою донкихотскую кампанию за президентский пост в Перу, на Кубе был арестован (9 июня) и предан суду генерал Арнальдо Очоа, один из величайших кубинских героев африканской кампании, которую освещал Гарсиа Маркес, что позволило ему сблизиться с Фиделем, Раулем и революцией. Также суду были преданы два хороших друга Гарсиа Маркеса: полковник Тони ла Гуардиа, этакий кубинский Джеймс Бонд, и его брат-близнец Патрисио. В те дни Гарсиа Маркес находился на Кубе, вел занятия в школе кинематографии. Подсудимых признали виновными в торговле наркотиками и соответственно в измене кубинской революции. Очоа, Тони ла Гуардиа и еще двоих приговорили к смертной казни, приговоры были приведены в исполнение 13 июля 1989 г. Патрисио ла Гуардиа был приговорен к тридцати годам тюремного заключения.

Почти в самом конце романа «Генерал в своем лабиринте» уставший от бесцельного ожидания Боливар, до глубины души пронзенный отголосками прошлого, затерявшегося в дожде, плачет во сне. На следующий день он бежит от одного из своих самых ужасных воспоминаний — казни генерала Мануэля Пиара, расстрелянного в Ангостуре. Пиар, мулат из Кюрасао, выступая за интересы негров и метисов, постоянно сопротивлялся власти белых, в том числе и самого Боливара. Игнорируя советы даже самых близких друзей, Боливар приговорил его к смерти за непокорность. Потом, с трудом сдерживая слезы, отказался присутствовать на казни. Рассказчик комментирует: «В любом случае более жестоко он не поступал за всю жизнь, но только эта жестокость позволила ему укрепить свои позиции: он снова сосредоточил управление страной в своих руках и уверенно пошел по дороге славы^***»⁴⁵. И вот годы спустя, глядя на своего слугу Хосе Паласиоса, Боливар говорит: «Я бы и сейчас так поступил»^****. (Полагают, что именно эти слова произнес полковник Маркес после убийства Медардо Пачеко в Барранкасе.) Гарсиа Маркесу не было необходимости помещать этот эпизод — акт беспримерной жестокости, совершенный в интересах государства, — в конце предпоследней главы, где он становится последним значимым драматическим событием, последним повествовательным действием (хотя и произошло это за тринадцать лет до кончины Боливара и описано как воспоминание). Но он это сделал. И опять нас потрясает необычайная способность Гарсиа Маркеса предвидеть важные события. Фидель Кастро, должно быть, прочитал этот эпизод за считаные недели до того, как устроил суд над Очоа. Помнил ли он о нем, когда решал судьбу генерала?⁴⁶

Один из близких друзей Гарсиа Маркеса казнил другого его близкого друга. (Естественно, Кастро заявил, что он не мог повлиять на решение суда.) Казнь глубоко потрясла писателя и привела в крайнее замешательство, внесла сумбур в его политические взгляды. Семья Тони ла Гуардиа просила Маркеса вмешаться. Он обещал вступиться за него перед Фиделем. Если и вступился, просьба его не была удовлетворена.

Гарсиа Маркес покинул Кубу до казни. В тот день, когда приговор был приведен в исполнение, он находился со своим другом Альваро Кастаньо в Париже, где познакомился с американской певицей Джесси Норман и министром культуры Франции Джеком Лангом. Тот делал последние приготовления к торжествам по случаю двухсотлетия другой революции, которая завершилась тем, что стала пожирать своих собственных детей. На следующий день Гарсиа Маркес присутствовал на праздничном банкете в честь двухсотлетия взятия Бастилии. Он боялся, что ему, возможно, придется сидеть рядом с Маргарет Тэтчер («глаза Калигулы, губы Мэрилин Монро», как отозвался о британском премьер-министре хозяин банкета Франсуа Миттеран), но, по счастью, его соседкой оказалась блистательная Беназир Бхутто, премьер-министр Пакистана. А сама Маргарет Тэтчер, провозгласившая, что Французская революция «предвосхитила язык коммунизма», выглядела, по выражению одной из британских газет, как «привидение на пиру»⁴⁷. На следующий день Гарсиа Маркес прибыл в Мадрид и сообщил, что виделся с Фиделем Кастро «на прошлой неделе» и сказал ему, что он «не только против смертной казни, но и против самой смерти». Он заявил, что казнь четырех солдат революции — «большое несчастье, трагедия, которую мы все глубоко переживаем». У него есть «достоверная информация», сказал он, что казненных судил военный трибунал, приговоривший их к смерти за измену, а не за наркоторговлю. А «измена карается смертью во всем мире»⁴⁸.

Возвращение в Колумбию было частью его новой амбициозной стратегии — смирился ли он или, как говорят французы, сделал шаг назад, чтобы дальше прыгнуть вперед? — но Колумбия вступала в новый кошмарный период своей истории, какого она еще, пожалуй, не знала. 18 августа 1989 г. Луиса Карлоса Галана, официального кандидата в президенты от Либеральной партии и, пожалуй, самого харизматичного колумбийского политика после Гайтана, постигла та же участь, что и его предшественника: он был убит во время политического митинга в пригороде Боготы наемными убийцами, подосланными Пабло Эскобаром. Даже привычная к ужасам Колумбия от отчаяния впала в ступор⁴⁹. В очередной раз Гарсиа Маркес послал сообщение Глории Пачон, журналистке, которая первой взяла у него интервью, когда он вернулся в Колумбию в 1966 г., но на следующий день заявил, что страна «должна поддержать президента Барко». Потом он публично обратился к наркоторговцам с просьбой «не превращать Колумбию в гнусную страну, где даже они, их дети и их внуки не смогут жить»⁵⁰.

В политическом плане это был удивительный год. И все же самому сенсационному событию еще только предстояло произойти: 9 ноября падет Берлинская стена. Возможно, как намекнула Маргарет Тэтчер и предсказал сам Гарсиа Маркес, подошла к концу двухсотлетняя история Запада. Развал СССР и гибель самого коммунизма были уже не за горами. В декабре Гарсиа Маркес, разумеется, никогда не раскрывавший подлинного содержания своих бесед с Кастро, доверительно сообщил всему миру: «Фидель опасается, что СССР заразится капитализмом и страны третьего мира будут брошены на произвол судьбы»⁵¹. Он сказал, что существование СССР до сих пор крайне необходимо в качестве противовеса США и что, если Советский Союз перестанет оказывать финансовую поддержку Кубе, — а к этому все и шло — для кубинцев это будет «равносильно второй блокаде». Он признал, что Куба нуждается в радикальных переменах, и некоторые из них начали осуществляться еще задолго до российской перестройки. Но враги Кубы по-прежнему препятствуют реинтеграции страны в «ее естественный мир» — в Латинскую Америку, — потому что народ воспримет это как триумф Фиделя Кастро. Слава богу, что в Испании, думал, должно быть, Гарсиа Маркес, Фелипе Гонсалес и его правительство ИСРП вновь победили на выборах 29 октября. Хоть одна хорошая новость.

Как видел Гарсиа Маркес, в мире рушился один из устоев прогрессивной мысли и политической деятельности. Затем последует беспрецедентный период экономических и социальных перемен. Но, если в прошлом переломным моментам, сколь бы дезориентирующими они ни были, находилось объяснение с точки зрения политических и общественных идеологий, теперь движущей силой являлись сами экономические перемены и связанная с ними идеология глобализации. И одновременно казалось, будто технико-биологический прогресс высасывает всякий смысл из существования. Отсюда отчаянное стремление вернуться к фундаментализму, порожденное беспокойством, страхом и безысходностью. Кое о чем из этого он размышлял, но вслух свои мысли почти не высказывал. Какие бы события ни происходили в материальном мире, Гарсиа Маркес был настроен найти нечто такое, что вселяло бы оптимизм. Именно так он реагировал на происходящее в самые мрачные моменты. Теперь он считал это своим долгом перед планетой.

Комментарии

*. Пер. О. Савича.

**. Гарсиа Маркес Г. Генерал в своем лабиринте / пер. А. Борисовой // Собрание сочинений. Т. 6. М., 1998. С. 207.

***. Гарсиа Маркес Г. Генерал в своем лабиринте / пер. А. Борисовой // Собрание сочинений. Т. 6. М., 1998. С. 213.

****. Там же.

Примечания

1. GGM, «Colombia está al borde del holocausto», Excelsior, 28 julio 1986.

2. В том числе и в бразильском издании журнала Playboy; а также в споре с Понтером Грассом в последний день 45-го конгресса ПЕН-клуба в Нью-Йорке в январе 1986 г.

3. Núñez Jiménes, «GM у la perla de las Antilla».

4. Интервью с Фиделем Кастро, Томасом Гутьерресом Алеа, Фернандо Бирри, Алькимией Пенья, Качо Пальеро, Марией Луисой Бемберг, Элисео Альберто, Хорхе Али Трианой, Лисандро Дуке, Хайме Умберто Эрмосильо, Хорхе Санчесом, Игнасио Дураном, Марио Гарсиа Хойей, Бертой Наварро; беседы с Хулио Гарсиа Эспиносой, Долорес Кальвиньо, Стельей Малагон, Мартой Боссио, Мигелем Литтином.

5. Литтин известен прежде всего как режиссер фильма «Шакал из Науэльторо» (1971), но он также снял в Мексике в 1978 г. фильм по рассказу Гарсиа Маркеса «Вдова Монтьель» с Джеральдин Чаплин в главной роли.

6. GGM, Clandestine in Chile (Cambridge, Granta, 1989).

7. Из-за этого ГГМ стал отдаляться от Миттерана. Франция по-прежнему проводила испытания ядерного оружия в Тихом океане. В июле 1985 г. французскими агентами по приказу — теперь мы это знаем — самого Миттерана был затоплен корабль «Райнбоу Уорриор» — судно организации Гринпис.

8. «Con emotivo discurso de Gabo se instaló "reunion de los 6"», El Tiempo, 7 agosto 1986. См. речь на конференции в Икста-пе 1986 г. GGM, «El cataclismo de Dámocles» (Bogotá, Oveja Negra, 1986).

9. Гонсало и Пиа сочетаются браком в 1987 г., а в последних числах сентября у них родится сын Матео, первый внук Гарсиа Маркеса.

10. См. Andrew Paxman, «On the lot with GGM», Variety, 25—31 March 1996.

11. Michel Btandeau, «Le tournage de "Chronique dune mort annoncée"», Le Monde, juillet 1986.

12. Текст речи ГГМ см. в La Razón (Buenos Aires), 7 diciembre 1986.

13. Мария Химена Дусан, интервью (Богота, 1991).

14. См. Marlise Simons, «GM on love, plague and politics», The New York Times, 21 February 1988.

15. См. Hugo Colmenares, «El demonio persigue las cosas de mi vida», El Nacional (Caracas), 22 febrero 1989.

16. См. «Robert Redford es un admirador de GM», Excelsior, 15 octubre 1988.

17. О работе ГГМ в «Сандэнс» в августе 1989 г. см. Elias Miguel Muños, «Into the writers labyrinth: storytelling days with Gabo», Michigan Quarterly Review, 34:2, 1995, p. 173—193.

18. См. GGM, «Una tontería de Anthony Quinn», El Espectador, 21 abril 1982.

19. К тому времени Ньюэлл уже создал такие фильмы, как «Четыре свадьбы и одни похороны», «Донни Браско» и «Гарри Поттер и кубок огня».

20. См., например, Larry Rohter, «GM: words into film», New York Times, 13 August 1989.

21. См. El coronel no tiene quien le escriba, guión cinematográfico por Alicia Garciadiego (México, Universidad Veracruzana, 1999).

22. Excelsior, 7 agosto 1990: рецензии в The New York Times на постановку Сальвадора Таворы «Истории одной смерти, о которой знали заранее», представленной на Латинском фестивале. По словам Мела Гуссова, только режиссер, наделенный таким же талантом, как Бунюэль, способен достойно инсценировать произведения ГГМ.

23. GGM, «Fidel Castro, el oficio de la palabra», El País, 6 marzo 1988. См. «Plying the World», NACLA, 2 agosto.

24. GGM, Diatriba de amor contra un hombre sentado (Bogotá, Arango, 1994).

25. Osvaldo Soriano, «La desgracia de ser feliz», Páigna 12 (Buenos Aires), 21 agosto 1988.

26. Osvaldo Quiroga, «Soledades se un poeta que no acudió a la cita», La Nación (Buenos Aires), 21 agosto 1988.

27. Тогда говорили, что спектакль по этому произведению собиралась ставить в Риме Моника Витти. Позже пьесу поставят в Боготе, где роль Грасиэлы исполнит Лаура Гарсиа. В 2005 г. актриса и певица Анна Белен сыграет Грасиэлу в Испании, а в январе 2006 г. Грасиэла Дуфау, несмотря на все свои мучения, возродит пьесу на сцене Буэнос-Айреса. Критики очень сдержанно оценивают это произведение, но актрисам — это совершенно очевидно — очень нравится эта роль.

28. «GM solo quiere hablar de cine», Occidente, 3 diciembre 1989.

29. «Cordial entrevistas en Moscú de GM con Gorbachev», El Espectador, 11 julio 1987.

30. Excelsior, 21 julio 1987.

31. См. в опубликованных изданиях статью «От автора», где он выражает благодарность всем, кто оказал ему содействие в работе над романом.

32. См. Susana Cato, «El Gabo: "Desnudé a Bolívar"», Proceso (México), 3 abril 1989.

33. GGM, «El río de la vida», El Espectador, 25 marzo 1981.

34. «"Me devoré tu ultimo libro" López a Gabo», El Tiempo, 19 febrero 1989. 29 июля 1975 г. на праздновании 450-й годовщины со дня основания Санта-Марты в Сан-Педро-Алехандрино состоялась встреча Лопеса Микельсена с венесуэльцем Карлосом Пересом и панамцем Омаром Торрихосом. Главы трех стран посетят могилу Боливара, скончавшегося там в 1830 г. В следующее десятилетие все трое будут близкими друзьями и союзниками ГГМ.

35. Belisario Betankur, Páigna 12 (Buenos Aires), 2 abril 1989.

36. Excelsior, 21 marzo 1989.

37. María Elvira Samper, «Elgeneral en su laberinto: un libro vengativo. Entrevista exclusive con GGM», Excelsior, 5 abril 1989.

38. См., например, Oscar Piedrahita González, «El laberinto de la decrepitude», La República (Columbia), 14 mayo 1989; и Diego Mileo, «En torno al disfraz literario», Clarín (Buenos Aires), 22 junio 1989.

39. «El libro», El Tiempo, 19 marzo 1989.

40. «La rabieta del Nobel», El Tiempo, 5 abril 1989.

41. Excelsior, 28 marzo 1989. См. также «Mario ha ido demasiado lejos»: GM. «Admiro el valor de Vargas Llosa», Excelsior, 28 junio 1989.

42. «GM no volverá a España», El Espectador, 28 marzo 1989.

43. Excelsior, 28 marzo 1989.

44. Comité de la Carta de los Cien, «Open Letter to Fidel Castro, President of the Republic of Cuba», New York Times, 27 December 1988.

45. GGM, The General in His Labyrinth (London, Jonathan Cape, 1991), p. 230.

46. Это было коллективное решение, хотя враги Кастро считали, что последнее слово оставалось за ним; они также заявляли, что Очоа пришлось убить, дабы скрыть, что Фидель и Рауль Кастро были замешаны в торговле наркотиками в Карибском регионе.

47. В статье «Shabby ghost at the feast», Sunday Mirror, 16 July ее сравнивают с Марией Антуанеттой.

48. «El narco-escándalo cubano. Siguen rodando cabezas militares», El Espectador, 15 julio 1989.

49. См. Geoffrey Matthews, «Plague of violence scars land of magical beauty», The Guardian (London), 3 September 1989.

50. См. «GM: "Hay que apoyar al Presidente Barco"», El Tiempo, 20 agosto 1989.

51. «GM: "Castro le teme a la Perestroika"», Excelsior, 22 diciembre 1989.