На следующее утро Габо и Мерседес в сопровождении Кармен Балсельс прилетели в Барселону. Они остановились в гостинице «Принцесса София», где будут отсыпаться до самого Нового года. Правда, они нанесли еще один визит новому премьер-министру Испании. В своей еженедельной колонке, для которой Гарсиа Маркес продолжал регулярно писать, невзирая ни на кого и ни на что, он добросовестно отметит, что за последние две недели он дважды посещал вместе с Мерседес и Гонсало дворец Монклоа, дабы поболтать с молодым «Фелипе», который больше был «похож на студента», чем на президента, и с его женой Кармен¹. Было ясно, что новоявленный лауреат Нобелевской премии намерен быть менее сдержанным и более развязным, чем обычно. В своей следующей статье он писал: «Я не выношу церемоний — и горжусь этим... и до сих пор не могу привыкнуть к тому, что мои друзья становятся президентами; до сих пор не могу побороть свое благоговейное отношение перед правительственными дворцами». Международная знаменитость была уверена, что Фелипе, понимавший Латинскую Америку «лучше других нелатиноамериканцев», «решительно повлияет на отношения между Латинской Америкой и Европой». Мы не знаем, считал ли так сам Фелипе, но совершенно очевидно, что Гарсиа Маркес надеялся склонить испанца к тому, чтобы тот поддержал его инициативы с далеко идущими последствиями в отношении Кубы, Карибского региона и Латинской Америки в целом, и не постеснялся сообщить об этом всему миру.

Тем не менее во время их неформального общения с прессой Гонсалес первым делом дал понять: «статус Кубы в пределах региона и необходимость заключения соглашения о безопасности для всех стран» — это не обязательно то, что Гарсиа Маркес имеет в виду. Колумбиец заявил, что любовь — решение всех мировых проблем, и добавил, что намерен вернуться к этой теме в очередном романе: лучше бы премию ему вручили в следующем году, тогда он успел бы дописать свою книгу².

29 декабря новоявленный лауреат отправился в Гавану, сказав, что по-прежнему хочет основать собственную газету, дабы доставить себе удовольствие, занимаясь «старым благородным делом распространения новостей». Это, пожалуй, звучало несколько неуклюже, как признак некоего инстинкта посредника, для которого в испанском языке есть менее приятное слово — correveidile (сплетник). В предстоящие годы его главной заботой станет ось Мадрид — Гавана, хотя даже ему не удастся урегулировать разногласия между Кастро и Гонсалесом.

Говоря о Нобелевской премии по литературе, часто повторяют две общеизвестные истины. Во-первых, что эту награду обычно присуждают писателям, которые уже завершили свой творческий цикл и больше не знают, о чем писать. Во-вторых, что даже в случае с относительно молодыми писателями цель присуждения этой премии — рассеять их внимание, отнять у них время, отвлечь от творческой деятельности. Совершенно очевидно, что первая истина к Гарсиа Маркесу не относилась: он был одним из самых молодых нобелевских лауреатов, а также самым известным и самым популярным. Вторую озвучивали те, кто завидовал его славе, кого возмущал его успех, при этом они не учитывали, что широкая, небывало широкая известность, какой редко пользуются даже нобелевские лауреаты, к Гарсиа Маркесу пришла до того, как он получил эту престижную награду. Он был не из тех, кто почивает на лаврах, и к тому же уже имел опыт испытания подобной славой — в годы, последовавшие за изданием романа «Сто лет одиночества»: можно сказать, что первую Нобелевскую премию он получил уже тогда. Теперь, казалось бы, напротив, следует ждать, что он ощутит новый прилив энергии: станет больше писать, больше путешествовать, искать новые области для приложения своих сил и способностей. Так оно и вышло. Он был более чем готов к своему новому положению. И все же...

И все же в 1980 г. он уже решил, что будет жить по-другому — в соответствии со своим новым положением влиятельного и респектабельного господина. Он дружил с президентами: помимо Фиделя, пиратского капитана, с которым, по мнению многих, дружить ему было негоже, к числу своих друзей он добавил мексиканца Лопеса Портильо, венесуэльца Андреса Переса, колумбийцев Лопеса Микельсена и Бетанкура, француза Миттерана и, наконец, испанца Гонсалеса. Теперь он добился еще более широкой известности, обретя своего рода статус разъездного президента. («Да, конечно, — скажет Фидель Кастро, — Гарсиа Маркес все равно что глава государства. Только какого? Вот в чем вопрос».) Журналистам Гарсиа Маркес сказал, что взял годичный отпуск, но было ясно: он надеялся использовать свое растущее влияние на то, чтобы более эффективно играть роль посредника в контактах со своими новыми союзниками из числа президентов. Можно сказать, что его откровенно политический период длился примерно с 1959-го по 1979 г., причем в 1971—1979 гг. его политическая деятельность была особенно активной. После наступил более «дипломатический» период. Возникал вопрос: будет ли он в этот свой дипломатический период скрывать свои истинные политические убеждения, оставаясь «попутчиком», как он это делал в 1950—1979 гг., или он постепенно приспособится так, что будет ненавязчиво декларировать свою политическую позицию в процессе посреднической деятельности, тайных переговоров и осуществления культурных начинаний?

Возвращаясь в ореоле славы, летя через Атлантику, Гарсиа Маркес — даже он, осознанно или неосознанно всегда планировавший свою жизнь, — должно быть, чувствовал, как на его плечи ложится непосильный груз ответственности, которую налагает широкая популярность. Он добился того, чего хотел, но порой, как пела в своей знаменитой песне Мэрилин Монро, получив желаемое, начинаешь понимать, что тебе это совсем не нужно. К этому времени он уже был вынужден приспособиться к проявлениям низкопоклонства, что — пока с этим не столкнешься — почти немыслимо для серьезного писателя: ни много ни мало «сумасшествие славы»³. Теперь ему придется всю свою жизнь превратить в тщательно поставленный спектакль.

Люди, знавшие Маркеса большую часть его жизни, отметят, что после Нобелевской премии он стал более осторожным. Некоторые из его друзей были благодарны, что он по-прежнему одаривает их своим вниманием; другие обижались, считая, что он пренебрегает общением с ними. Многие говорили, что он стал непомерно тщеславен; другие удивлялись тому, что он умудряется оставаться обычным человеком. Его кузен Гог сказал, что он всегда держался как «новоявленный нобелевский лауреат»⁴; Кармен Балсельс, которая могла судить о нем более объективно, утверждала, что его успех и слава — «неповторимый феномен»⁵. («С таким писателем, как Гарсиа Маркес, можно основать политическую партию, новую религию или устроить революцию».) Сам Гарсиа Маркес позже скажет, что он всячески старался «оставаться самим собой», но после его поездки в Стокгольм все уже смотрели на него другими глазами. Слава, скажет он, — это «как постоянно включенный свет». Тебе говорят то, что ты хочешь слышать; столь престижная награда требует, чтобы ты вел себя достойно, ты уже не вправе «послать» кого-либо. Ты должен быть занятным и умным. Если начинаешь говорить на какой-нибудь вечеринке, даже в кругу старых друзей, все мгновенно умолкают и слушают только тебя. Но, как это ни забавно, «чем больше и больше людей тебя окружают, тем все незначительнее и незначительнее ты себя чувствуешь»⁶. Вскоре Гарсиа Маркес стал играть в теннис, потому что совершенно невозможно было выйти на улицу, чтобы прогуляться и размять ноги. В какой бы ресторан он ни пришел, официанты мгновенно мчались в ближайший книжный магазин, чтобы купить его книги и попросить автограф. Хуже всего было в аэропортах, потому что там ему негде было укрыться. Его всегда первым сажали в самолет, но даже там бортпроводники просили, чтобы он оставил свой автограф на книгах, журналах или салфетках. И все же по натуре он — застенчивый, робкий и во многих отношениях беспокойный человек⁷. «Теперь моя основная задача — быть самим собой. Вот это действительно трудно. Вы даже не представляете, как это тяготит. Но я сам напросился»⁸. Есть все основания полагать, что предстоящие годы для Гарсиа Маркеса окажутся более трудными, чем он это будет показывать, но у него ни разу не возникнет желания пожаловаться, как он это делал, когда работал над романом «Осень патриарха».

30 декабря 1982 г. в пять часов утра Гарсиа Маркес и Мерседес прилетели в Гавану, где они намеревались пробыть не один день. Их поселили в «протокольном доме»^* № 6, который через несколько лет станет их кубинским домом. Кастро недавно был на похоронах Брежнева в Москве, где с Индирой Ганди обсудил вопрос о приглашении Гарсиа Маркеса на конференцию представителей Движения неприсоединения в Дели, намеченную на март 1983 г. (Ганди упомянула, что она прочитала «Сто лет одиночества» после того, как Гарсиа Маркес стал лауреатом Нобелевской премии). Фидель закупил в Москве для Маркеса большое количество его любимой черной икры. Колумбиец со своей стороны привез ему сообщения от Фелипе Гонсалеса и Улофа Пальме, а также треску от четы Федучи и коньяк от Кармен Балсельс.

На той же неделе в Гаване был проездом Грэм Грин со своим другом из Панамы Чучу Мартинесом, одним из близких соратников Торрихоса, и 16 января Гарсиа Маркес написал об английском прозаике статью под названием «Двадцать часов Грэма Грина в Гаване». Они с Грином не виделись с 1977 г. Гарсиа Маркес сообщил читателям, что Грин с Мартинесом прибыли на Кубу в обстановке строгой секретности, Грина на один день поселили в самом шикарном «протокольном доме» и выделили ему правительственный «мерседес-бенц». В девятнадцать лет Грин как-то раз сыграл в русскую рулетку, и они с Кастро обсудили этот знаменитый эксперимент. Статья заканчивалась словами: «Когда мы расстались, я проникся тревожной уверенностью в том, что рано или поздно кто-нибудь из нас, а может, и все мы непременно расскажем о той встрече в своих мемуарах»⁹. С Гарсиа Маркесом становилось опасно вести беседу — не пройдет и сорока восьми часов, как ваше имя появится в международной прессе, — и некоторые задавались вопросом, прилично ли нобелевскому лауреату интервьюировать других знаменитостей и выступать в роли журналиста.

Статья о Грэме Грине возмутила кубинского эмигранта Гильермо Кабреру Инфанте, и он отозвался на нее безжалостно критичной статьей «Знаменитости в Гаване»:

Я знаю, что среди южноамериканцев (и испанцев) есть читатели (и писатели), которые, читая еженедельную колонку Гарсиа Маркеса, громко смеются, воспринимая его заявления с высокомерным презрением, как если бы слушали болтовню невежи или разглагольствования какого-нибудь métèque^**... Что это — верх глупости или просто черновой набросок, над которым еще работать и работать? Посвященный читатель каждую еженедельную статью Гарсиа Маркеса в El País воспринимает как обещанный frisson nouveau^***. Но не я. К этому писателю я отношусь очень серьезно. И эта моя статья — тому доказательство. Возможно, некоторые оспорят мое мнение, придумывая исключительные оправдания: послушай, не стоит, не бери в голову, никто не обращает внимания. А мне не безразлично. Я считаю — и здесь я согласен с Гольдони, — что с помощью слуги любой может побить хозяина¹⁰.

Латиноамериканские правые, и кубинские эмигранты в особенности, обозленные тем, что Гарсиа Маркеса отметили столь престижной наградой, запаниковали. Возможно, они надеялись на то, что Нобелевский комитет, зная, что он «красный», почти коммунист, никогда не присудит ему премию. Или, быть может, теперь, когда его престиж был столь высок, они сочли, что ничего не потеряют, а только выиграют, открыто выступая против него. Или они просто не могли смириться с его успехом, с его очевидной популярностью, что явно доставляло ему удовольствие. Конечно, едва отказавшись от воинствующей журналистики, Гарсиа Маркес сам более года афишировал свои личные отношения с Фиделем. И теперь — если это было не ясно раньше — стало очевидно, что Фидель в Гарсиа Маркесе нуждается больше, чем колумбиец нуждается в нем. Как бы то ни было, сомневаться не приходится: благодаря Нобелевской премии Гарсиа Маркес получил доступ в самые высшие сферы политического и дипломатического влияния, но при этом он вызвал беспрецедентную волну враждебности со стороны правых, и эта волна ни на мгновение не успокаивалась следующие два десятилетия (но, как ни удивительно, большого вреда ему не нанесла), в то время как во всем остальном мире, даже на неолиберальном Западе, нобелевский диплом респектабельности защищал колумбийского писателя от нападок самых непримиримых — или самых решительных — критиков.

Дабы Мексика не сочла, что он пренебрегает ею ради дружбы с Бетанкуром, Миттераном, Гонсалесом и Кастро, Гарсиа Маркес написал теплую хвалебную статью о большом значении этой страны в его жизни. Она называлась «Возвращение в Мехико» и появилась в печати 23 января¹¹. При всей своей симпатии к мексиканской столице он не постеснялся назвать его «сатанинским городом», в уродливости уступающим лишь Бангкоку. Теперь у него на руках был расклад из пяти влиятельных политиков, представляющих все страны, кроме Венесуэлы, которые сыграли важную роль в его жизни (Колумбия, Куба, Франция, Испания и Мексика). И не было совпадением то, что именно на эти страны он должен был опираться, если хотел исполнять свою миссию на международной политической арене, о которой мечтал. Будет интересно посмотреть, как долго он сможет удерживать на руках эти пять карт, удастся ли ему улучшить свой расклад и сумеет ли он удачно заменить использованные карты новыми картами такого же достоинства.

30 января, со всеми пятью тузами на руках, Гарсиа Маркес опубликовал статью о Рональде Рейгане под названием «Да, волк действительно приближается»¹². В статье он описывал свой опыт столкновения с американским империализмом во время операции в заливе Свиней. Во всех пяти странах господствовали плохо завуалированные антиамериканские настроения, что и послужило толчком к объединению как раз в тот момент, когда упадок и нарастающее бессилие Советского Союза в мире стали воспринимать как должное. Гарсиа Маркесу просто не повезло, что в столь благоприятное для него лично время международная ситуация оказалась столь неблагоприятной для его политических «интересов». Несмотря на недавнюю встречу министров иностранных дел государств, входящих в так называемую Контадорскую группу (Колумбия, Мексика, Панама и Венесуэла), он был уверен, что усилия США по дестабилизации положения в регионе принесут свои плоды в течение года. И конечно, он оказался прав.

Придя к власти, Белисарио Бетанкур объявил, что Колумбия будет стремиться к тому, чтобы вступить в Движение неприсоединения, председателем которого на тот момент являлся Фидель Кастро¹³. В начале марта 1983 г. кубинская делегация вылетела в Дели. На борту самолета находились Кастро, Гарсиа Маркес, Нуньес, Карлос Рафаэль Родригес, Хесус Монтане, лидер гренадского движения «Совместные усилия в области социального обеспечения, образования и освобождения» Морис Бишоп (через полгода он будет казнен, а его остров оккупируют Соединенные Штаты) и зловещий Дезире Делано Боутерсе, глава Национального военного совета Суринама. Хотя Кастро храбрился, его репутация как президента данной организации была сильно подмочена в связи с вводом советских войск в Афганистан, и он был только рад передать свои полномочия человеку, менее тесно ассоциировавшемуся с СССР. После официальной церемонии все кубинцы отправились к месту проведения встречи, в отель «Ашок», но Гарсиа Маркес снял особый люкс в «Шератоне», где он мог принимать своих старых друзей, которых надеялся увидеть. На следующее утро Нуньес застал его в хаосе. По всему номеру была разбросана одежда, так как Маркес пытался подыскать для себя подходящий наряд для приема. Обычно его гардеробом занималась Мерседес. «Если б мужчины понимали, — сказал он Нуньесу, — что брак — это огромное благо, незамужних женщин вообще бы не осталось, и это была бы катастрофа»¹⁴. 21 марта они с Мерседес отметят двадцать пятую годовщину совместной жизни.

Наконец 11 апреля Гарсиа Маркес в очередной раз «вернулся» в Колумбию, где он не появлялся почти полгода с тех пор, как был удостоен Нобелевской премии. В прессе активно обсуждался его визит. Не поднимался только вопрос о его личной безопасности, но Бетанкур настоял на том, чтобы в Колумбии писатель имел команду телохранителей, подобранную и оплачиваемую правительством. Через несколько дней после своего прибытия Гарсиа Маркес в своей колонке опубликовал статью под заглавием «Возвращение к гуайяве»¹⁵. Разумеется, читатели в Боготе сразу поняли, что «гуайява» — это кодовое слово, означающее, что он вернулся не в Колумбию вообще, а в свой любимый регион северовосточного побережья. Хотя по его статьям (теперь они в меньшей степени напоминали дневник, а больше были похожи на отдельные главы мемуаров и эксцентричные истории) было трудно определить, где он находится, на самом деле большую часть своего «годичного отпуска» Маркес проводил в Боготе, полагая, что Нобелевская премия дала ему преимущество перед олигархией и теперь они просто вынуждены преклоняться перед ним или хотя бы относиться к нему с почтением. Однако многие по-прежнему были настроены к нему скептически, а некоторые издания почти сразу же обрушились на него с критикой¹⁶.

В конце мая Гарсиа Маркес прилетел в старый колониальной город Картахену, которая вскоре станет для него главным местом назначения в Колумбии и местом действия большинства его будущих книг. В 1982 г. там в районе гавани открыли конференц-центр, и в этом историческом городе стало возможным проводить важные международные встречи. Теперь Картахена отмечала 450-ю годовщину со дня своего основания; в это же время там проходил Картахенский кинофестиваль. Главным иностранным гостем, приглашенным на торжества, был не кто иной, как андалусец Фелипе Гонсалес, и Гарсиа Маркес, одетый в свой теперь уже знаменитый ликилики, шел в веселящейся толпе вместе с испанским лидером, время от времени танцуя с кем-нибудь из своих поклонников¹⁷. Гарсиа Маркес наслаждался «магией» и «хаосом» города, в котором жили его родные. Как и Бетанкур, Гонсалес, направлявшийся на переговоры в США, считал своим долгом активно поддерживать так называемый контадорский процесс, направленный на установление мира в Центральной Америке, и, находясь в Картахене, встречался с министрами иностранных дел четырех стран, обеспечивавших проведение переговоров¹⁸.

В конце июля Гарсиа Маркес в составе официальной колумбийской делегации приехал в Каракас на празднование двухсотлетия со дня рождения Боливара. В Венесуэле он не был пять лет. Они с Мерседес вновь встретили там ныне находившегося в эмиграции аргентинского писателя и журналиста Томаса Элоя Мартинеса, с которым Гарсиа Маркес надеялся основать новую ежедневную газету El Otro. Проект они обсуждали в придорожном кафе у одной из автострад Каракаса, где Маркес, теперь уже слишком знаменитый и узнаваемый, мог остаться незамеченным. Мартинес вспоминает:

Мы встретились примерно в три часа ночи. Мерседес, ужинавшая вечером в компании президента Венесуэлы и испанского короля Хуана Карлоса, пришла в роскошном длинном платье, на которое сонные водители грузовиков даже не взглянули. Хромой официант принес нам пиво. Неожиданно разговор коснулся прошлого...

но Мерседес быстро вернула нас в реальность. «Ужасное место, — возмутилась она. — Ничего лучше не могли найти?» — «Вини популярность своего мужа, — ответил я. — В любом другом каракасском баре нас бы постоянно прерывали». — «Нужно было пойти в "Притон", как в Буэнос-Айресе в тот первый раз», — сказал Гарсиа Маркес. «Уголок влюбленных, — поправил я его. — Боюсь, его уже там нет». Мерседес хитро подмигнула: «Разве ты мог тогда представить, что Габо станет таким знаменитым?» — «Конечно. Я своими глазами видел, как слава спускается на него с небес. Я был в тот вечер в Буэнос-Айресе, в театре. Если слава рождается таким образом, то это уж на века». — «Ошибаешься, — возразил Гарсиа Маркес. — Слава пришла ко мне гораздо раньше». — «Что, в Париже? Когда ты закончил "Полковника..."? Здесь, в Каракасе, когда ты увидел улетающий белый самолет Переса Хименеса и черный Перона? Или еще раньше, — саркастически говорил я, — в Риме, когда Софи Лорен, проходя мимо, улыбнулась тебе?» — «Гораздо раньше, — отвечал он со всей серьезностью. На улице светлело, за горами занималась заря. — Я был знаменит уже тогда, когда получил bachillerato^**** в Сипакире, а то и еще раньше, когда мои дед с бабушкой привезли меня из Аракатаки в Барранкилью. Я всегда был знаменит, с самого рождения. Только никто, кроме меня, об этом не знал»¹⁹.

В октябре, упорно пытаясь в очередной раз организовать для себя продолжительный визит в Боготу, Гарсиа Маркес размышлял о Нобелевской премии по литературе, которую вручили «нудному» англичанину Уильяму Голдингу, и Нобелевской премии мира, лауреатом которой стал борец за свободу и лидер «Солидарности» Лех Валенса. В это время пришла печальная новость: 19 октября в Гренаде был свергнут и казнен президент Морис Бишоп²⁰. Пять дней спустя США оккупировали остров, тем самым подтвердив все страхи Гарсиа Маркеса относительно американской политики в Карибском регионе. 28 октября ООН осудила вторжение, но это не дало никаких результатов, равно как не возымел эффекта и протест «железной леди» Маргарет Тэтчер, выразившей недовольство по поводу оккупации американцами одного из государств Британского Содружества. 23 октября Гарсиа Маркес в своей колонке поместил некролог убитому президенту и воспоминания о конференции Движения неприсоединения в Дели. В предстоящие недели Бетанкур выступит посредником между Кубой и США по вопросу о возвращении кубинских заключенных, арестованных на острове. Он постоянно был на связи с Гарсиа Маркесом, как последний сообщит о том колумбийцам в интервью в первых числах ноября²¹.

Как Гарсиа Маркес ни старался, он не был счастлив в Боготе. В прессе постоянно строились предположения по поводу того, трудно ли ему адаптироваться в Колумбии. Однако дело было не в Колумбии, а в Боготе. Прозаик Лаура Рестрепо рассказала мне об инциденте, случившемся в то лето: Гарсиа Маркес, буквально несколько месяцев назад помогший боготскому журналисту Фелипе Лопесу получить доступ к Фиделю Кастро, теперь вызвался дать несколько уроков сотрудникам журнала Semana, которым руководил Лопес, сын Альфонсо Лопеса Микельсена. Они стали разбирать тему заголовков. В какой-то момент полный энтузиазма Гарсиа Маркес спросил, как бы присутствующие озаглавили сообщение о том, что его застрелили на улице по выходе из редакции их журнала. «Costeño убит», — быстро сориентировался Фелипе Лопес, едва заметно улыбнувшись²². В Боготе звание лауреата Нобелевской премии не защищало от смертоносных выпадов олигархии и ее представителей.

В конце года Гарсиа Маркес отвлекся от текущих дел, чтобы выполнить обещание и в последний раз вернуться в Аракатаку. Это будет одна из его самых значительных поездок. Шестнадцать лет прошло со времени его предыдущего визита. Это путешествие фактически положит конец его «годичному отпуску». Спустя неделю он напишет любопытный репортаж о своей поездке под заголовком «Возвращение к истокам», подспудно перекликавшийся со знаменитым рассказом Алехо Карпентьера под таким же названием²³. Гарсиа Маркес признал, что его удивил оказанный ему там теплый прием (симптом вины? его всегда критиковали за то, что он не «спас» Аракатаку от экономической отсталости). Он сказал, что ничего не забыл; его обступили лица из прошлого, множество лиц, такие же, каким было его собственное, когда туда приезжал цирк. Но потом он заметил, что сам он никогда не мифологизировал Аракатаку, никогда не испытывал по ней ностальгии (как и по всему остальному, тем самым намекал он)²⁴. Слишком много говорилось о сходстве Макондо с Аракатакой, но теперь, возвратившись в город своего детства, Маркес убедился, что эти два города еще меньше похожи один на другой, чем когда-либо. «Трудно вообразить место более забытое, более заброшенное, более удаленное от путей Господних. Как тут не почувствовать, что твою душу раздирает возмущение?»

По окончании своего невеселого годичного отпуска он отправился встречать Новый год, как обычно, в Гавану. На этот раз Гарсиа Маркес пригласил Режи Дебре. Тот остановился в гостинице «Ривьера» вместе с ним и их старым другом Максом Марамбио (в прошлом личный телохранитель Альенде, он теперь исполнял важную роль посредника в интересах кубинских торговых организаций). По мнению Дебре, Гарсиа Маркес был все тот же и, «как всегда, в нем боролись два чувства: привязанность (к своему старому приятелю-латину) и сарказм (к слишком французскому французу, заносчивому и настороженному), при этом он поил меня "Вдовой Клико", погружал в мир кино и песен Брассенса»²⁵.

1984 г. выдался более удачным для Маркеса и крайне неудачным — опять — для Колумбии. Едва новогодние праздники закончились, он даже снял с себя обязанности дипломата, действующего в интересах Кубы, и принялся осуществлять ряд перемен: положил конец своему «годичному отпуску» и занялся настоящим делом — творчеством; бросил писать для своей еженедельной колонки и продолжил работу над романом, который начал писать летом того года, когда ему присудили Нобелевскую премию; из Боготы, где ему всегда приходилось тяжело, перебрался жить в Картахену, на северо-восточное побережье.

Визит в Аракатаку, как и ожидалось, вызвал у Маркеса противоречивые чувства. С одной стороны, это было возвращение в городок, который под названием Макондо он перенес в его наиболее любимые читателями произведения, в городок, вдохновивший его на создание первой книги «Палая листва» и романа «Сто лет одиночества». В то же время эта поездка подтвердила, что он был прав, пытаясь забыть тот период своей жизни: он фактически свел на нет свои отношения с Аракатакой, как во многом отверг и сам роман «Сто лет одиночества».

Теперь он собирался переписать свою жизнь — переписать переписанное — и заполнить некоторые бреши. Конечно, вряд ли нобелевского лауреата до сих пор мучили полученные в детстве психологические травмы и, в частности, эдипов комплекс, который развился у него вследствие того, что вместо отца его растил и воспитывал дед. До сего времени в своих произведениях он попросту опускал некоторые структурные факты и затушевывал проблему, вплетая в канву литературного повествования откорректированные реалии. Теперь ему предстояло вписать в историю своего дважды отвергнутого отца. Сам Габриэль Элихио приезжал в Аракатаку за год до того, как его сына наградили Нобелевской премией, и, как это часто бывало, постарался привлечь к себе всеобщее внимание. (Если Маркес что и унаследовал от отца, так это его кипучую энергию.) Но он также неподдельно радовался успеху Габито и впервые публично грелся в отблесках его славы.

В тот день, когда Гарсиа Маркеса назвали лауреатом Нобелевской премии, он объявил в прессе, что хотел бы построить дом своей мечты в Картахене. Надо сказать, что эта новость не была воспринята с восторгом в традиционалистской Картахене, где всегда предпочитали сохранять старые дома, а не строить новые, и у многих его возвращение вызвало смешанные чувства и даже протест²⁶. Сам он стряхнул с себя хандру, навеянную Боготой, и освежил свой имидж. Или, быть может, он просто чувствовал себя лучше на побережье Карибского моря. А возможно, сказалось то, что теперь он полностью посвятил себя любви. Как бы то ни было, перед друзьями и журналистами предстал новый Гарсиа Маркес. Теперь уже в традиционном для этого региона белом костюме, похудевший на пять килограммов, с аккуратной стрижкой, ухоженными ногтями, надушенный дорогим одеколоном, он прогуливался по улицам старой Картахены, по набережной в Бокагранде, по проспектам Манги, если, конечно, не гонял с ревом по городу в своем новом красном «мустанге»²⁷.

Он вставал в шесть часов утра, читал газеты, работал с девяти до одиннадцати, потом медленно поднимался (как придуманный им воздушный шар — и в книге, которую он писал, и в фильме по его сценарию «Письма из парка»). Замечательно то, говорил Габо, что он «вновь обрел свою Колумбию». В полдень Мерседес приходила на пляж и вместе с друзьями ждала его появления. Потом они ели на обед креветок или омара и устраивали сиесту. Часов в пять-шесть он общался с родителями и каждый вечер гулял по городу или беседовал с друзьями, а потом «все это на следующий день описывал в романе»²⁸.

В методах работы Гарсиа Маркеса наметился новый переход — он встал на путь технического прогресса, даром что жил в здании, которое из-за его формы прозвали «пишущей машинкой»²⁹. Оно, может, и слава богу, что он уже написал первые главы своего следующего романа, «Любовь во время чумы», что, в общем-то, и помогло ему благополучно пережить шумиху с Нобелевской премией. Теперь он решил пересесть за компьютер и попросил машинистку перенести в него существующую рукопись. И это дало ему, человеку, с маниакальным упорством выбрасывавшему каждую страницу с опечаткой, возможность работать гораздо быстрее, а также, вероятно, помогло избежать творческого тупика, который на несколько лет выбивал из колеи многих писателей после присуждения им Нобелевской премии. Изменился ли из-за новой технологии его стиль? В лучшую или в худшую сторону? Эти вопросы широко обсуждались критиками.

И все же самой значительной переменой в жизни Гарсиа Маркеса, по крайней мере в психологическом плане, стал сдвиг в его отношениях с отцом. За свои почти шестьдесят лет он редко общался с Габриэлем Элихио. Теперь сын примирился с отцом настолько, что почти ежедневно ездил через мост в Мангу, чтобы побеседовать с ним и с Луисой Сантьяга — как правило, по отдельности — об их молодости и романе. Конечно, на первый взгляд Гарсиа Маркес собирал материал для своего нового романа, но есть основания полагать, что он наконец-то был готов к сближению с Габриэлем Элихио и что благодаря этой книге он сумел не поступиться гордостью и начал избавляться от чувства вины, которое, несомненно, испытывал перед этим человеком, своим отцом. Буквально три года назад в «Истории одной смерти, о которой знали заранее» он писал о героине, которая внезапно сделала открытие относительно своей матери: «И в этой улыбке — в первый раз со дня своего рождения — Анхела Викарио увидела мать такой, какой она была на самом деле: несчастной женщиной, посвятившей всю себя культу собственных недостатков^*****»³⁰. Вероятно, теперь, когда все его трудности были позади, Гарсиа Маркес смог столь же непредубежденно взглянуть на Габриэля Элихио и дать ему объективную, хотя, пожалуй, и менее жестокую оценку.

Сделать это было нелегко. Сначала Габриэль Элихио отнял у него мать, потом, вернувшись через много лет, увез его от любимого деда, от полковника, который — как это видел Габито — во всем превосходил его отца. Габриэль Элихио, конечно же, не был жестоким отцом, но он всегда, казалось, грозил насилием, дабы подчинить домочадцев своей весьма сомнительной власти; исповедуя патриархальный уклад, он держал взаперти свою многострадальную жену, а сам часто уезжал из дома и вовсю ей изменял, порой самым скандальным образом. Да, наверно, в целом его способность содержать большую семью — кормить, одевать, давать образование детям — можно считать необычайным достижением, но, с точки зрения его старшего сына, непредсказуемость отца, его безумные затеи, вечная смена планов, глупые шутки, которым все должны были смеяться, упертый политический консерватизм, порой огромная пропасть между его реальными успехами и завышенной самооценкой — все это жутко раздражало Гарсиа Маркеса, тем более что в нем с детства жила глубоко укоренившаяся обида на отца.

При таких отношениях почти любая мелочь только усугубляет взаимную неприязнь. Гарсиа Маркес как-то сказал, что, несмотря на свою громкую славу, он всегда помнит: он — всего лишь один из шестнадцати детей телеграфиста из Аракатаки. Эти его слова очень любят цитировать в Латинской Америке. Габриэль Элихио, услышав их, разразился яростной бранью: телеграфистом он работал совсем недолго, а теперь он профессиональный врач, а еще поэт и прозаик³¹. Его уязвляло, что всем известно влияние на его сына полковника, вдохновившего Гарсиа Маркеса на создание самых незабываемых персонажей его книг, в то время как его самого, Габриэля Элихио, Габито ни разу не упомянул в своих произведениях, умышленно предал его забвению, а теперь еще и оскорбил.

К концу августа 1984 г. Гарсиа Маркес написал три главы — более двухсот страниц — из шести запланированных, и книга начала обретать форму. Он беседовал со своими родителями, чтобы получить общее представление об эпохе поры их молодости, и — в качестве живого примера — выяснял подробности истории их любви. Во всяком случае, он так говорил. Газете El País он сказал, что содержание романа можно резюмировать одним предложением: «Это история мужчины и женщины, которые страстно любят друг друга, но не могут пожениться в двадцать лет, потому что еще слишком молоды, и не могут пожениться в восемьдесят, после всех жизненных перипетий, потому что уже слишком стары». Гарсиа Маркес сказал, что это рискованный проект, ибо он задействует все элементы массовой народной культуры: пошлость и вульгарность, присущие мелодраме, мыльной опере и болеро. Роман, написанный также под влиянием французской литературной традиции XIX в., начался с похорон и завершится на пароходе. И будет иметь счастливый конец³². Предположительно поэтому Гарсиа Маркес и решил перенести время действия повествования в прошлое: возможно, даже он чувствовал, что любовную историю со счастливым концом, разворачивающуюся в конце XX столетия, никто не воспримет серьезно.

В итоге, когда книга была наполовину написана, в конце лета он покинул Картахену, оставив экземпляр рукописи Марго с указанием уничтожить ее, как только он благополучно доберется до Мексики. «И вот я села, положила на колени пустой противень и стала рвать страницу за страницей, а после все сожгла»³³. Осенью того же года Гарсиа Маркес съездил, не очень охотно, по делам в Европу, а потом его настигло печальное известие. 13 декабря 1984 г. в картахенской больнице Бокагранде после десятидневной болезни скоропостижно скончался — вскоре после своего дня рождения (ему исполнилось восемьдесят три года) — Габриэль Элихио. Йийо (Элихио Габриэль), которого обычно считали самым нервным в семье, вспоминал: «Когда отец умер, все перевернулось вверх дном. Я приехал в тот же день, и в доме царил хаос, никто не способен был принимать решения. Помнится, было пять часов дня, и ни Хайме, ни Габито еще не объявились. Мне пришлось взять на себя заботу о семье, вытащить их из болота, запустить механизм. На следующий день мы собрались и стали решать, как все организовать. Это был сущий ад. Никто ни с кем не соглашался»³⁴.

В кои-то веки Габито присутствовал на похоронах. Он летел в Картахену с несколькими пересадками десять часов и прибыл к концу панихиды, как раз когда гроб собирались выносить из районного Дома культуры Манги. (Густаво, летевший из Венесуэлы, на службу опоздал.) Габито приехал вместе с губернатором департамента Боливар Артуро Матсоном Фигероа. Они оба помогали нести гроб. Губернатор был в черном костюме с галстуком, Габито — в клетчатом пиджаке, черной рубашке с открытым воротом и черных брюках. По словам Хайме, «похороны были катастрофой. Все мужчины были абсолютно раздавлены, превратились в кучку плачущих детей, совершенно не способных решать практические вопросы. К счастью, женщины всё сами организовали»³⁵. (Состояние абсолютной раздавленности не помешало братьям нанести традиционный визит в бордель — в память о былых временах, — где они, правда, только пили и общались.)

Так уж случилось, что едва Гарсиа Маркес возобновил свои отношения с отцом, он неожиданно его потерял, причем навсегда. В принципе в последнее время он сблизился вообще со всеми родными, но, естественно, со смертью Габриэля Элихио возникла совершенно новая ситуация. «Через несколько дней после кончины отца, — вспоминал Йийо, — моя мать, как истинная гуахиро, сказала Габито: "Теперь ты — глава семьи". Он взорвался: "Что я тебе сделал? Зачем ты загоняешь меня в угол?" Беда в том, что мои братья и сестры, которых, кроме всего прочего, очень много, совершенно неуправляемы»³⁶. Всемирно известный писатель теперь стал главой очень большой семьи. Он и до этого уже всячески помогал своим братьям и сестрам — устраивал на работу, оплачивал медицинские счета, учебу, закладные, — а теперь на него также легла ответственность за материальное благополучие матери. Весьма кстати, что это случилось именно в тот период, когда его постепенное «возвращение» в Колумбию шло полным ходом и он работал над романом, в основе которого лежали события, заложившие ядро семьи Гарсиа Маркес.

Кончина отца и страдания овдовевшей матери заставили Гарсиа Маркеса задуматься не только о любви и сексе, но еще и в очередной раз о старости и смерти. Хотя он всегда говорил, что писал «Любовь во время чумы» в счастливый период своей жизни, в ту пору жилось ему не так сладко, как это могло показаться на первый взгляд. Писатель с трудом привыкал к новым обязанностям, которые возлагало на него положение лауреата Нобелевской премии. Он тяжело переживал смерть Габриэля Элихио, еще тяжелее ему было наблюдать, как страдает его мать, и весь этот травматический процесс Гарсиа Маркес, конечно же, отразил в своем романе, особенно в начальных и последних главах. Из-за его неискоренимой привычки уничтожать рукописи и все следы работы над ними мы лишены возможности наблюдать завораживающий процесс того, как жизнь преображается в искусство, а искусство разворачивается на полотне действительности. Конечно, с появлением компьютера изменился не только весь процесс создания литературной композиции, но и стало труднее отслеживать этапы ее развития.

Гарсиа Маркес всегда ставил перед собой цель написать этот роман как размышление не только о любви, но и о старости, хотя любовь вышла на первый план после того, как ему присудили Нобелевскую премию. Летом 1982 г. он опубликовал статью о «моложавой старости Луиса Бунюэля», из которой явствует, что он не только глубоко размышлял на эти темы — включая вопрос, пристойно ли пожилым людям влюбляться и заниматься сексом, — но еще и читал классическое произведение Симоны де Бовуар «Старость»³⁷. В феврале 1985 г., уже снова находясь в Мехико, он сказал журналистке Марлиз Симоне, что как-то прочитал о двух стариках, убитых лодочником, и, когда задумал написать этот роман, первый образ, который нарисовало ему воображение, — это два старика, спасающиеся бегством на лодке³⁸. Прежде, объяснил Маркес, он писал о стариках потому, что своих деда с бабушкой он понимал лучше, чем кого бы то ни было; теперь он сам стоит на пороге старости. В повести Ясунари Кавабаты «Спящие красавицы» есть строчка, которую он часто вспоминает: «Старым — смерть, молодым — любовь, смерть — один раз, любовь — много^******»³⁹. Эта строчка помогает понять сущность всех произведений поздней поры творчества Маркеса.

Весной 1985 г. в Мехико Гарсиа Маркес встретился с колумбийской журналисткой Марией Эльвирой Сампер, чтобы побеседовать с ней о последних событиях в своей жизни (Semana утверждает, что «прошло ровно два года с тех пор, как он последний раз дал в прессе большое интервью»). Ей писатель сказал, что сам он не чувствует себя старым — просто замечает признаки старения и объективно оценивает реальность. Он обнаружил, что с возрастом вдохновение приходит чаще, только теперь он понимает, что это не вдохновение — просто ты в форме и пишется хорошо какое-то время, «как будто плывешь». Сегодня, «прежде чем сесть за работу над каким-то романом, я уже знаю, каким предложением он будет заканчиваться. Когда я начинаю писать, книга у меня в голове, словно я уже ее прочитал, ведь я обдумывал ее много лет». Ему кажется, что у него «нет корней», потому что, где бы он ни находился, он не испытывает привязанности к данному месту и в результате чувствует себя «сиротой». Потом неожиданное заявление: «Все мои фантазии сбылись одна за другой. То есть я давно знал, что все будет именно так, как есть. Естественно, я вношу свою лепту и мне приходится переступать через себя». Себя он считает «очень сильным» человеком, хотя, как и Че Гевара, убежден, что нельзя давить в себе «мягкость». Все мужчины от природы нежные создания, но их спасает и оберегает «суровость» женщин. Он до сих пор любит женщин; с ними ему «спокойно», он чувствует, что о нем «заботятся». Но теперь, продолжал Гарсиа Маркес, он неожиданно осознал, что разговоры почти со всеми, кроме друзей, его утомляют; он с трудом заставляет себя слушать собеседника. «Я самый раздражительный и вспыльчивый из всех, кого я знаю. Потому и самый сдержанный»⁴⁰.

Разумеется, он также говорил о любви и сексе. Хотя слово «секс», как отмечалось, редко фигурирует в произведениях Гарсиа Маркеса. Для обоих понятий он использует слово «amor» («любовь»), в его книгах эти понятия слиты воедино, что создает удивительную атмосферу, придает особую пикантность и даже, пожалуй, очарование его повествованию на эту тему.

Новый роман, последнее слово о любви, посвящался «конечно же, Мерседес». Но, когда его издадут в переводе на французский язык, в посвящении будет указано имя Тачии...

Действие романа «Любовь во время чумы» разворачивается в период между 1870-ми гг. и началом 1930-х в городе на побережье Карибского моря, в котором мгновенно узнается Картахена. Это книга о любви и сексе, семейной жизни и свободе, молодости и старости. В основе сюжета — любовный треугольник: импозантный аристократ доктор Хувеналь Урбино, обидно непривлекательный экспедитор Флорентино Ариса и прекрасная парвеню Фермина Даса. В Хувенале нашли отражение черты Николаса Маркеса, хотя его прототипом в первую очередь является местный врач Энрике де ла Вега (он был семейным доктором Гарсиа Маркеса, врачевал Габриэля Элихио перед его смертью и сам умер пять месяцев спустя). Главный герой, Флорентино, наделен чертами Габриэля Элихио и самого Габито — весьма любопытное, поразительное сочетание. Фермина — это удивительная смесь Мерседес (от нее взято очень много), легкого налета Тачии и внешних черт Луисы Сантьяга в пору ее девичества, когда она еще только встречалась со своим будущим мужем. Роман состоит из шести частей. Первая и последняя, образующие структурную основу композиции, посвящены старости; вторая и третья — молодости, четвертая и пятая — зрелости. Роман из шести частей структурно разделен на две половины — по три главы, что весьма символично для романа, повествующего о «парах и тройках»^*******, о треугольнике, который постоянно грозит превратиться в пару. В общем и целом, в романе подспудно подразумевается, что, приближаясь к порогу старости, Гарсиа Маркес наконец-то решил для себя четыре большие проблемы: примирился с Францией и прежде всего с Парижем (где Хувеналь и Фермина были особенно счастливы); с Тачией, которую он любил там в 1950-х гг.; с Картахеной — реакционным городом колониальной эпохи; и, самое главное, со своим отцом, который всегда стремился утвердиться в Картахене.

Действие начинается в День Святой Троицы, в воскресенье, в начале 1930-х гг., вскоре после того, как к власти после почти полувекового перерыва пришла Либеральная партия. Хувеналь Урбино, которому на тот момент уже было за восемьдесят, падает с лестницы и разбивается насмерть при попытке поймать домашнего попугая в тот самый день, когда он хоронит старого друга и узнает о нем шокирующую правду. На похоронах Урбино бывший возлюбленный его жены Фермины, Флорентино Ариса, пытается возродить отношения, которые связывали их, когда они были совсем юными, более полувека назад. Остальное содержание представляет собой серию аккуратно вкрапленных в повествование ретроспекций: история любви Флорентино и Фермины, вмешательство Хувеналя, бракосочетание Фермины и Хувеналя, их отъезд в Париж, профессиональная карьера Хувеналя, поднявшегося до высот ведущего картахенского авторитета в вопросах медицины, особенно в том, что касалось борьбы с чумой. Параллельно мы следим за судьбой менее светского незаконнорожденного Флорентино, в котором текла и индейская кровь: он решает, что тоже должен стать респектабельным горожанином, и постепенно продвигается по служебной лестнице в речном пароходстве, основанном его дядей. В то же время, так как он решил ждать Фермину, сколько б ни пришлось, — пока ее муж не умрет, если придется, — он начинает вести жизнь заправского донжуана, меняя женщин как перчатки. Среди его пассий главным образом проститутки и вдовы, а также четырнадцатилетняя племянница, Америка Викунья, которая кончает жизнь самоубийством, когда он в конце романа бросает ее ради овдовевшей Фермины. Хувеналь, напротив, только раз завел интрижку, с эффектной мулаткой с Ямайки, и это едва не разрушило его брак.

К концу третьей главы, в середине романа, Фермина Даса, колумбийка из низов среднего класса, отвергает истинного колумбийца Флорентино Арису, делая выбор в пользу «офранцузившегося» аристократа Хувеналя Урбино. Как и Хувеналь, она познакомилась с Европой, в то время как Флорентино Ариса никогда не покидал Картахену и не имел такого желания. Хувеналь Урбино представляет картахенское высшее общество, для которого в каком-то смысле Гарсиа Маркес и писал свой роман. Таким образом, в середине книге провозглашается торжество Европы и современности над миром отсталого колумбийского низшего класса, состоящего из незаконнорожденных метисов. Потом, во второй половине романа, направление повествования меняется: Флорентино поднимается по социальной лестнице и наконец-то добивается «девушки».

Хотя Хувеналь Урбино — это частично Энрике де ла Вега, частично полковник и частично Габриэль Элихио — «врач», все в нем говорит о том, что он принадлежит к высшим слоям общества, к кругу людей, которые вызывали у Гарсиа Маркеса зависть, восхищение, возмущение и презрение. Это — правящая элита Боготы и Картахены, в восприятии писателя смешавшаяся за последние двадцать пять лет. Боготская элита, как считал Гарсиа Маркес, отвергла его, картахенская — отвергла и его, и его отца. Тем не менее примечательно, что эта книга ни в коем случае не о конфликте или соперничестве между мужчинами, а об отношениях между разными мужчинами и женщинами.

В эпиграф вынесены слова из песни слепого исполнителя вальенато Леандро Диаса: «Эти селенья уже обрели свою коронованную богиню». В одной этой сложной по содержанию строке, вызывающей в воображении картины Древней Греции, величественной испанской монархии и колумбийских народных гуляний, блестяще отражены конфликты культур, рассматриваемые в романе. Название книги, на первый взгляд наименее удачное из всех придуманных Гарсиа Маркесом для своих произведений, завоевало любовь и восхищение читателей. Оно говорит и о любви, и о времени: о любви, которая зачастую предстает в книгах Гарсиа Маркеса как непреоборимая болезнь, хворь; о времени как о необратимом течении истории и самой худшей из болезней, пожирающей всех и вся. И все же повествование завершается на радостной ноте: время, пусть и ненадолго, побеждено.

Как уже говорилось, по приближении к порогу старости Гарсиа Маркес, ныне умопомрачительно популярный писатель, примирился со многим, что прежде считал неприемлемым, в том числе — пусть в пародийном и постмодернистском смысле — и с самим буржуазным романом, и даже с буржуазным правящим классом Колумбии, хоть он его высмеивал и критиковал. Конечно, он писал не совсем в стиле Стендаля, Флобера или Бальзака (скорее в духе Дюма или Ларбо, разумеется пародируя их⁴¹). Но этот роман «знает» о них всех и обо всем том и ведет совершенно иную игру. Вся книга с самой первой строчки пронизана особыми ароматами, уносящими нас в прошлое и неизбежно напоминающими нам о безответной любви. Произведение изобилует элементами, присущими дешевым любовным романам или даже «мыльной опере» и латиноамериканской народной музыке, как намекает автор. Но им противопоставляется традиционализм буржуазного брака, порой вызывающий taedium vitae^********, и условности буржуазного общества. Здесь Гарсиа Маркес сильно рисковал своей творческой репутацией. В целом роман — это любопытная смесь безвкусицы и пошлостей с безжалостной реалистичностью и глубоким психологизмом. Он исследует самые известные клише, которые можно найти в письмах, адресованных в раздел газеты, дающей советы читателям по личным вопросам, и банальные трюизмы, обычно выдаваемые в ответ: «Чужая душа потемки. Не суди других. Некоторые способны менять свое поведение и до некоторой степени меняться сами; другие остаются неизменными до конца своих дней. Никогда не знаешь, что произойдет. Жизнь начинаешь понимать только тогда, когда уже слишком поздно — и даже тогда ты, возможно, пересмотришь свои взгляды, если проживешь еще какое-то время. Очень трудно морализировать на темы любви и секса. Очень трудно провести грань между любовью и сексом. Очень трудно отличить настоящую любовь от привычки, благодарности и своекорыстия. Можно любить сразу несколько человек. Есть много видов любви, и любить можно по-разному. Невозможно определить, что лучше: холостяцкая жизнь или брак, богемность или традиционализм. Как невозможно сказать, что предпочтительнее: надежное благополучие или авантюризм; но за все нужно платить. С другой стороны, живешь только раз, второго шанса не дается. Жить никогда не поздно. И все же, и все же: и все же одна жизнь ничем не лучше другой». Все эти темы обозначены в первой части романа и затем переплетаются и всесторонне исследуются во второй.

В романе «Сто лет одиночества» читатели выясняют, что комната Мелькиадеса функционирует как само литературное пространство и что историю, которую мы читаем, Мелькиадес написал за сто лет до этого. В конце романа «Любовь во время чумы» Флорентино Ариса пишет длинное письмо Фермине Даса, которое само по себе mise en abyme^*********: это не любовное письмо как таковое, а «пространное размышление о жизни, основанное на его личном опыте отношений между мужчиной и женщиной»^**********, которое она восприняла как «размышления о жизни, о любви, о старости, о смерти»^***********. Масштабность данного произведения вкупе с его поразительной доступностью для читателя означает, что в некоторых отношениях эта книга — продолжение романа «Сто лет одиночества», которым так и не стал роман «Осень патриарха».

Гарсиа Маркес закончил книгу фразой «Всю жизнь» и отослал рукопись в Барранкилью Альфонсо Фуэнмайору, чтобы тот прочитал ее вместе с Херманом Варгасом. Кармен Балсельс получила экземпляр рукописи в Лондоне и, как говорят, два дня, читая роман, лила слезы. Гарсиа Маркесу нужно было встретиться со своим агентом, чтобы обсудить деловые вопросы, но он решил заехать в Нью-Йорк по пути в Европу. Его давний друг Гильермо Ангуло находился в Нью-Йорке в качестве колумбийского консула; там же был и фотограф Эрнан Диас. Гарсиа Маркеса переполняло волнение: мало того что он только что закончил очередной роман, который служил для него новой отправной точкой, он еще и осваивал компьютер на заре компьютерной эры. Ты сделал резервное копирование? А дискеты надежные? Как их уберечь от порчи и хищения? Он остро сознавал, что он один из первых всемирно известных писателей — возможно, первый, — написавший крупное произведение на компьютере. В сопровождении Мерседес, Гонсало и племянницы Алехандры Барча он вылетел в Нью-Йорк. Дискеты, на которых хранился его роман, он повесил на шею — ни дать ни взять Мелькиадес, нашедший философский камень, с которым он не в силах расстаться ни на минуту⁴².

Гарсиа Маркес повел младшего сына в «Скрибнерс» — один из самых известных нью-йоркских книжных магазинов, мимо которого в 1961 г. он каждый день ходил на работу. Эрнан Диас был в шоке, не увидев в магазине романов его знаменитого друга, но, как выяснилось, они все стояли в отделе классики. Работники магазина, сообразив, кем является тщедушный человечек в клетчатом пиджаке, бросились к нему за автографами. На улице прохожие подходили к нему, пока он с наслаждением ел под оком фотографа традиционный нью-йоркский хот-дог. Потом он пошел в специализированный магазин, где за несколько минут распечатал на принтере первые шесть экземпляров своей книги — и это привело его полное изумление, как будто впервые в жизни увидел лед⁴³.

Таким образом, осенью 1985 г. с дискетами на шее Гарсиа Маркес прилетел в Барселону и отдал лично в руки свою рукопись Кармен Балсельс. Писатель остановился в гостинице «Принцесса София». Как он и опасался, его номер взломали и обворовали, но журналистам он сказал, что, по его мнению, грабители охотились не за рукописью романа «Любовь во время чумы».

Гарсиа Маркес все еще находился за пределами Колумбии, когда там наступил один из определяющих политических моментов в ее истории XX в. Нарастала напряженность в отношениях между правительством и Движением 19 апреля. 3 июля группировка M-19 заявила о прекращении перемирия, которое заключил с герильей Бетанкур, и над страной нависла угроза катастрофы. (Многие повстанцы считали, что Бетанкур не стремится к длительному мирному процессу, а заманивает их в историческую ловушку.) 9 августа Гарсиа Маркес сам сказал, что министр обороны, Мигель Вега Урибе, должен подать в отставку из-за обвинений в применении пыток. 28 августа полиция убила нового лидера M-19 Ивана Марино Оспину, возглавившего движение недавно, после гибели друга Гарсиа Маркеса, Хайме Батемана. Наконец, 6 ноября боевики M-19 захватили Дворец правосудия в Боготе, в котором размещался верховный суд, тем самым дав толчок череде событий, которые ужаснут телезрителей по всему миру, наблюдающих за развитием драмы на телеэкранах. Несчастный брат президента, Хайме, недавно ставший жертвой похищения, снова оказался на виду. Колумбийская армия ввела в город танки и тяжелую артиллерию, положив конец двадцатисемичасовой осаде, за которой в оцепенении наблюдал весь мир. Во время штурма погибли до ста человек, в том числе председатель верховного суда Альфонсо Рейес Эчандиа. Судье Умберто Мурсиа, когда он пытался бежать, прострелили ногу, после чего он отбросил эту ногу — она оказалась деревянной — и убежал из объятого пожаром внутреннего двора. Наряду со многими другими были убиты и лидеры повстанческого отряда, в частности Андрее Альмаралес. Ходили упорные слухи, что не Бетанкур, а военные стояли во главе этих событий — споры по этому поводу не утихают и по сей день, — и позже Бетанкур сказал мне, что молчание Гарсиа Маркеса он расценивает как «дружественный акт»⁴⁴. А неделю спустя Колумбию встряхнуло еще одно бедствие — извержение вулкана Невадо-дель-Руис, в результате которого был погребен под потоком грязи, снега и пирокластических веществ город Армеро и погибли как минимум двадцать пять тысяч человек.

Трагедия во Дворце правосудия стала последней каплей для Гарсиа Маркеса. Незадолго до этого он купил в Боготе новую квартиру, куда перевез значительную часть своего гардероба и других вещей, но сам еще не переселился. В тот самый момент, когда в колумбийской столице начались боевые действия, он собирался вернуться в Боготу, но вместо этого улетел в Париж. Там он обо всем хорошенько поразмыслил, отказался от плана возвращения в Колумбию и вернулся в Мехико, где недавнее землетрясение вызвало большие разрушения, но морально воодушевило его обитателей. К этому времени у Гарсиа Маркеса уже созрел новый проект — роман о Боливаре; в сентябре 1985 г. он провел первую встречу с историком Густаво Варгасом.

И вот 5 сентября, после ряда бедствий в Колумбии, вышел в свет роман «Любовь во время чумы». Эта книга поразила читателей и критиков всего мира, ибо она олицетворяла нового Гарсиа Маркеса, писателя, который каким-то образом трансформировался в современного романиста XIX столетия, прозаика, который теперь писал не о власти, а о любви и о власти любви. Опубликованный почти через двадцать лет после «Ста лет одиночества» роман «Любовь во время чумы» стал второй его книгой, доставившей критикам и читателям почти абсолютное удовольствие. Успех этого произведения подтолкнул Гарсиа Маркеса переключиться в своем творчестве на сферу человеческих и личных отношений и сделать эту тему средоточием своей возобновленной деятельности в области кино⁴⁵. Благодаря роману «Любовь во время чумы» его имя стало ассоциироваться не только с любовью, привязанностью, цветами, музыкой, едой, друзьями, семьей и т. п., но также с ностальгией по прошлому, с дорогами и реками ушедшей эпохи: запахом гуайявы и ароматом воспоминаний. Поскольку он писал об общечеловеческих ценностях, ему удавалось в своем завораживающем повествовании исследовать более темные стороны жизни, которые он всегда имел в виду.

Даже El Tiempo была обезоружена: в номере от 1 декабря, еще до того, как «Любовь во время чумы» была издана, газета предсказала, что эта книга «принесет любовь в чумную страну». Немногие из критиков — очень немногие — встретили роман отрицательно. В целом произведение имело бешеный успех. Взять хотя бы необычайно хвалебный отзыв — и это была типичная реакция — Томаса Пинчона, самого большого скептика из всех знаменитых писателей, когда «Любовь во время чумы» появилась на английском языке. Пинчон сказал, что нужно иметь невероятное мужество, чтобы писать про любовь в нынешнее время, но Гарсиа Маркес «великолепно справился с задачей»:

И — о боже! — как же здорово он пишет! Со страстной сдержанностью, с маниакальной безмятежностью... А последняя глава — просто чудо. Никогда не читал ничего подобного. Настоящая симфония. Там есть все — и динамика, и темп. Скользит, словно пароход, — его автор и лоцман, имеющий за плечами опыт всей своей жизни, уверенно ведет нас через препоны скептицизма и милосердия — по этой реке, что мы все знаем, и без движения этой реки не было бы любви; а если плыть по ней против течения, попытка возвратиться вспять достойна лишь одного благородного названия — воспоминание. В лучшем случае получаются произведения, возвращающие нам наши измотанные души. И к числу таких произведений, безусловно, принадлежит «Любовь во время чумы» — восхитительный, душераздирающий роман⁴⁶.

Пятнадцать лет спустя Гарсиа Маркес скажет мне:

— Недавно листал «Любовь во время чумы» и, честно говоря, был удивлен. В этом романе проявился весь мой характер, даже не знаю, как мне это удалось — написать обо всем этом. И я горжусь собой. Ведь я пережил... переживал не самые лучшие времена.

— До того как вышел «Сто лет одиночества»?

— Нет, после Нобелевской премии. Мне часто казалось, что я скоро умру; что-то было там такое, в глубине, нечто темное, лежащее под поверхностью⁴⁷.

Примечания

1. GGM, «Felipe», El Espectador, 2 enero 1983.

2. «Diálogo de Gabo con Felipe González», El Tiempo, 27 diciembre 1982.

3. См. Leo Braudi, The Frenzy of Renown: Fame and Its History (New York, Vintage, 1986, 1997).

4. Sorela, El otro García Márquez, p. 259.

5. Roberto Pombo, «El año de GM, Semana (Bogotá), enero 1997.

6. David Streitfeld, «The intricate solitude of GGM», Washington Post, 10 April 1994.

7. Juan Cruz, «Relato de un tímido», El País (Madrid), 11 enero 1993.

8. Rodolfo Braceli, «El genio en su labertinto», Gente (Buenos Aires), 15 enero 1997.

9. GGM, «Las veinte horas de Graham Greene en La Habana», El Espectador, 16 enero 1983.

10. Воспроизведена в книге Guillermo Cabrera Infante, Mea Cuba (London, Faber & Faber, 1994), p. 210.

11. GGM, «Regreso a México», El Espectador, 23 enero 1983.

12. GGM, «Sí: ya veine el lobo», El Espectador, 30 enero 1983.

13. См. Alfonso Botero Miranda, Colombia, ¿no alineada? De la confrontación a la cooperción: la nueva tendencia en los No Alienados (Bogotá, Tercer Mundo, 1995).

14. Núñez Jiménes, «GM y la perla de las Antilla».

15. GGM, «Regreso a la guayaba», El Espectador, 10 abril 1983.

16. Очень необычно ГГМ отвечает на нападки в статье «Con amor, desde el mehor oficio del mundo», El Espectador, 24 abril 1983.

17. GGM, «Cartagena: una cometa en la muchedumbre», El Espectador, 5 junio 1983.

18. GGM, «Contadora, cinco meses después», El Espectador, 10 julio 1983.

19. Tomás Eloy Martinez, «El día en que emprezó todo», Página 12 (Buenos Aires), 21 agosto 1988.

20. См. GGM, «Bishop», El Espectador, 23 octubre 1983.

21. См. María Teresa Herrán, «GM ante el mito de Gabo», El Espectador, 5 noviembre 1983.

22. Лаура Рестрепо, интервью (Богота, 1991).

23. GGM, «Vuelta a la semilla», El Espectador, 18 diciembre 1983.

24. См. Claudia Dreifus, «GGM», Playboy 30:2, February 1983, p. 172.

25. Régis Debray, Les Masques (Paris, Gallimard, 1987), p. 26—28.

26. Arango, Un ramo de nomeolvides, p. 247.

27. Ibid., p. 120.

28. См. Marlise Simons, «The best years of his life: an interview with GGM», New York Times Book Review, 10 April 1988.

29. «GGM usa escritura computarizada», Excelsior, 16 octubre 1984.

30. Chronicle of a Death Foretold, p. 93.

31. Arango, Un ramo de nomeolvides, p. 136.

32. Eric Nepomuceno, «GGM afronta en su nueva obra los peligros de la novella rosa», El País, 28 agosto 1984.

33. По словам Марго ГМ, Galvis, Los GM, p. 67.

34. Элихио ГМ, ibid. p. 285—286. Тогда организационными вопросами занималась тетушка Па. Сама он умрет годом позже.

35. По словам Хайме ГМ, ibid., р. 55.

36. По словам Элихио ГМ, ibid., р. 286.

37. GGM, «La vejel juvenile de don Luis Bu-ñuel», El Espectador, 1 agosto 1982. В этой статье видны зачатки не только романа «Любовь во время чумы» (1985), но и произведения «Вспоминая моих грустных шлюх» (2004).

38. Marlise Simons, «Sexo у vejes una charla con GM», El Tiempo, 14 abril 1985. В 1988 г. Саймоне снова возьмет у него интервью: Marlise Simons, «The best years of his life: an interview with GGM», op. cit

39. Yasunari Kawabata, La casa de las bellas durmientes (Barselona, Luis de Caralt, 2001), p. 79.

40. María Elvira Samper, «Habla Gabo», Semana, 13 mayo 1985.

41. Самая очевидная исходная точка — роман Валерии Ларбо «Фермина Маркес» (Париж, 1911) о прекрасной молодой колумбийке во Франции, покоряющей мужские сердца. Его название не могло не привлечь внимания ГГМ, да и сюжет пленил его воображение.

42. Semana, 9 diciembre 1985.

43. Hernán Díaz, «Una historia trivial antes del huracán», Revista Diners (Bogotá), setiembre 1985.

44. Белисарио Бетанкур, интервью (Богота, 1991). Именно к этим событиям обращается ГГМ в своей более поздней книге «Известие о похищении» (1996), когда обрисовывает политическую обстановку в стране в период 1990—1993 гг.

45. «It's taken me half a century to write about love», Excelsior, 17 enero 1986.

46. Thomas Pynchon, «The heart s eternal vow», The New York Books Review, 10 April 1988.

47. ГГМ, беседа (Мехико, 1999).

Предыдущая страница

К оглавлению

Следующая страница

Главная Обратная связь Ссылки

21. Сумасшествие славы и запах гуайявы: «Любовь во время чумы» (1982—1985)

Комментарии

Примечания