20. Возвращение в литературу: «История одной смерти, о которой знали заранее» и Нобелевская премия (1980—1982)

Удобно устроившись в парижской гостинице «Софитель», Гарсиа Маркес утро посвящал художественному творчеству, а после обеда участвовал в работе комиссии Макбрайда по линии ЮНЕСКО, к которой у многих было неоднозначное отношение. Задача комиссии, в соответствии с идеологиями стран третьего мира того времени, состояла в том, чтобы рассмотреть возможность создания нового «международного информационного порядка», призванного ослабить контроль западных информационных агентств над содержанием и способами подачи международных новостей¹. Должно быть, Гарсиа Маркес полностью поддерживал эту цель, но работа в комиссии, по сути, ознаменует конец периода его публичной воинственности. Вскоре он отойдет и от трибунала Рассела, и от комиссии Макбрайда, от Alternativa и «Воинствующей журналистики» (сборник его политических статей, опубликованный в Боготе в 1970-х гг.) и даже расстанется с организацией «Хабеас». Он решил больше не заниматься открыто политической деятельностью, а обратить свои стопы к дипломатии, взяв на себя роль неофициального посредника. И поскольку Пиночету в скором времени не грозило отлучение от власти, Гарсиа Маркес счел целесообразным нарушить свое слово и вернуться к созданию художественных произведений, которые в любом случае для него были наилучшей формой саморекламы. В сентябре 1981 г., не страдая от ложной скромности, Гарсиа Маркес заявит, что он «как писатель более опасен, чем как политик»².

Будучи одним из самых знаменитых прозаиков в мире, по большому счету почти за двадцать лет после выхода в свет «Недоброго часа» Маркес опубликовал всего два романа — «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха». Нужно было создать еще что-то столь же грандиозное, если он хотел, чтобы его считали одним из величайших писателей своей эпохи. Что касается политики, он, конечно, не отказался от Латинской Америки и от своих политических убеждений, но решил, что главным объектом его внимания станет Куба, его политический идеал. И Колумбия — быть может, все-таки есть надежда на положительные перемены в этой несчастной стране. Куба при всех ее политических и экономических недостатках для Гарсиа Маркеса символизировала нравственный триумф. И Фидель, латиноамериканец, был не неудачник, не побежденный; он был надеждой всего континента, олицетворением его достоинства. Гарсиа Маркес решил, что пора оставить попытки прошибить головой стену истории Латинской Америки. Он будет придерживаться позитивного настроя.

Незаметно отстранившись от прямого участия в решении проблем стран Латинской Америки, за исключением Кубы и Колумбии, Маркес стал проводить время в Париже и Картахене — двух городах, которые прежде недолюбливал. Именно в тот период он купит жилье в этих городах: на улице Станислас на Монпарнасе (в Париже) и в Бокагранде (в Картахене) — дом с видом на туристический пляж и его любимое Карибское море. В сентябре 1980 г. он окончит свою «литературную забастовку», написав рассказ «По следу твоей крови на снегу», в котором будет точно отражена эта новая экзистенциальная реальность: действие повествования начинается в Картахене и завершается в Париже (а также является еще одной аллегорией того отрезка его прошлого, когда он жил в Париже с Тачией)³. Почему именно Париж и Картахена? Как всегда, подсказала интуиция, вмешалась судьба. Ибо в этот период два его друга — Франсуа Миттеран и Джек Ланг — войдут в состав правительства Франции: первый станет президентом, второй — министром культуры. Третий, Режи Дебре — противоречивая фигура, — станет советником президента по международным делам. А Картахена благодаря улучшению работы системы авиаперевозок и постепенному изменению менталитета cachacos превратится в место отдыха и развлечений, куда на выходные будут приезжать богатые политические воротилы из Боготы.

Гарсиа Маркесу было уже за пятьдесят, и для человека, который мог смело утверждать, что он славно потрудился на благо революции, наступил вдохновляющий период, когда он снова почувствовал себя молодым. Родриго сначала уехал в Париж, где недолго осваивал мастерство приготовления блюда галльской haute cuisine^*, потом отправился в Гарвард, а Гарсиа Маркес стал подбирать музыкальное училище для младшего сына Гонсало. Элихио, несколько лет проживший в Париже, недавно перебрался в Лондон. В это же самое время в Париже находились молодые колумбийские журналисты — бывшие сотрудники Alternativa Энрике Сантос Кальдерон и Антонио Кабальеро, а также Мария Химена Дуран из газеты El Espectador; Плинио Мендоса работал в посольстве Колумбии. Связи Гарсиа Маркеса в высших сферах для них всех были бесценны⁴. Мерседес в Париже проводила меньше времени, чем Габо, но она опекала всех молодых колумбийцев, порой выступая в роли свахи, осушая их слезы, если у них что-то не складывалось в сердечных делах. Сам Гарсиа Маркес до поздней ночи вел со своими друзьями бесконечные беседы, на основе которых они пришли к выводу, что, возможно, тактика его и изменилась, но он остался верен своим убеждениям⁵.

Гонсало, живший в маленькой квартирке отдельно от родителей, вскоре, к разочарованию отца, утратил интерес к флейте. В 1981 г. девятнадцатилетний юноша занялся изучением изобразительного искусства и встретил свою будущую жену Пию Элисондо, дочь мексиканского писателя-авангардиста Сальвадора Элисондо, одного из бывших редакторов S.nob. В отсутствие родителей Гонсало над ним брала шефство Тачия, опекавшая юношу, словно тетушка. Она по-прежнему жила на бульваре Обсерватуар, напротив мрачной больницы поры их «недоброго часа». 6 сентября 1980 г. на страницах El Espectador появился рассказ «По следу твоей крови на снегу»; на фотографии, помещенной на обложке журнала Magazin Dominical, была запечатлена роза, с которой стекали капли крови.

Буквально через несколько недель после публикации этого рассказа с зашифрованным содержанием появилась одна из немногих статей о Мерседес, написанная сестрой Плинио, Консуэло Мендоса де Рьяньо. В ней открыто говорилось о парижской amour Габо в 1950-х гг., которую он, «возможно, сильно любил», а также содержался намек на то, что Мерседес не осведомлена об этом, как и о многом другом. Неясно, известен ли был Мерседес подтекст недавно опубликованного рассказа, но эти новые подробности, вероятно, стали для нее неприятным сюрпризом. Как бы то ни было, в конце интервью она пошла в контрнаступление. «Она не выразила досады по поводу поклонниц писателя, — сообщала Консуэло Мендоса. — Сказала: "Видишь ли, Габо обожает женщин, это видно и по его книгам. У него всюду есть друзья из числа женщин, которых он очень любит. Хотя большинство из них не писательницы. В конце концов, женщины-писательницы порой такие зануды, ты не находишь?"»⁶.

19 марта 1980 г., находясь с визитом на Кубе, Гарсиа Маркес объявил, что закончил — «на минувшей неделе» — роман под названием «История одной смерти, о которой знали заранее». Почти никто не знал, что он над ним работал. Это, сказал Гарсиа Маркес, «своего рода фальшивый роман и фальшивый репортаж». Позже он будет утверждать, что по стилю это произведение «не так уж далеко от американской "новой журналистики"». Он в очередной раз привел в пример свой любимый образ: писать рассказы — это все равно что мешать раствор, а создавать романы — это класть кирпичи. Потом добавил новое сравнение: «Роман — как брачные узы: их можно укреплять день за днем; а рассказ — это любовная связь: если партнеры не нашли общего языка, тут уж ничего не поправишь»⁷.

Не всем новый Гарсиа Маркес был симпатичен, как он того добивался. Когда Маркес попытался объяснить проблему кубинских беженцев, недавно наводнивших перуанское посольство в Гаване, кубинский писатель-диссидент Рейнальдо Аренас, словно показывая, что уж его-то Гарсиа Маркес не одурачил, написал статью под названием, представляющим собой непереводимую игру слов, которой все же мы попробуем подыскать эквивалент: «Габриэль Гарсиа Маркес: дурак или сволочь?» В частности, говоря о якобы критических заявлениях Гарсиа Маркеса в отношении вьетнамских и кубинских беженцев, Аренас пишет:

Просто возмутительно, что такой писатель, как сеньор Гарсиа Маркес, который живет и пишет на Западе, где его творчество пользуется огромной популярностью и оказывает колоссальное воздействие на умы, что обеспечивает ему определенный образ жизни и интеллектуальный престиж, писатель, защищаемый свободой и возможностями, что предоставляет ему такой мир, использует их для оправдания тоталитаристского коммунизма, превращающего интеллектуалов в полицейских, а полицейских — в преступников... Пора всем интеллектуалам стран свободного мира (а в других таковых нет) выступить против столь беспринципного пропагандиста коммунизма, который, прячась за гарантиями и возможностями, что дает свобода, способствует тому, чтобы задушить ее⁸.

В мае в интервью Алану Райдингу из The New York Times Гарсиа Маркес, «приехавший в Гавану в этом месяце, когда особенно остро встала проблема кубинских беженцев на территории США», объяснил, что он основал «Хабеас», дабы «заниматься урегулированием особых проблем, для решения которых необходимо контактировать как с левыми, так и с представителями истеблишмента и иногда содействовать освобождению жертв, похищенных герильей»⁹. По сути, это значило «и нашим и вашим». Что касается его долгожданной книги о Кубе, Маркес сказал: «Все двери для меня были открыты, но теперь я понимаю, что книга эта очень критична и может быль использована против Кубы, поэтому я отказываюсь ее публиковать. Хотя кубинцы настаивают». «Несмотря на свои частые поездки в Гавану, — писал Райдинг, — он говорит, что не мог бы жить там постоянно: "Я не смог бы жить на Кубе, потому что я не был непосредственным участником развития процесса. Сейчас мне было бы очень трудно здесь адаптироваться. Мне не хватало бы многих вещей. Я не смог бы жить в информационном вакууме. Слишком люблю я читать международную прессу". Но Маркес также считает, что он не может жить и в Колумбии. "Там у меня нет личной жизни, — сказал он. — Все меня задевает. Я всюду сую свой нос. Если президент смеется, я вынужден выразить свое мнение по поводу его смеха. Если он не смеется, я должен это как-то прокомментировать". Так что мистер Гарсиа Маркес, — заключает Райдинг, — почти постоянно живет в Мехико с 1961 г.».

Как обычно, новая книга, в итоге получившая название «История одной смерти, о которой знали заранее», на самом деле оказалась старым проектом: повесть, основанная на реальном событии — убийстве близкого друга Маркеса, Каетано Хентиле, в Сукре тридцать лет назад. Примечательно, что идея этого произведения зародилась под влиянием политического террора в начале 1950-х гг., его тема вполне вписалась бы в контекст «Недоброго часа», и все же писатель, последние семь лет посвятивший политике, сдвинет временной план глубже в прошлое, в менее политически взрывной период колумбийской истории. И вину за события, описанные в повести, он возложит не на капитализм и даже не на далекое, хотя и жестокое правительство консерваторов, как он это сделал в «Недобром часе», а на сложившуюся гораздо раньше сложную общественную систему, в которой немаловажную роль играет католическая церковь и преобладающее значение имеют не идеологические и политические различия, а нравственные и социальные. В этом смысле данное произведение отражает огромные перемены в литературном мировоззрении автора, которые едва ли заметны читателям и критикам.

События реальной истории развивались следующим образом. В январе 1951 г. в маленьком городке Сукре молодой человек по имени Мигель Паленсиа в день своей свадьбы получил записку, в которой говорилось, что его невеста Маргарита Чика Салас не девственница. Жених с позором вернул невесту ее родным. 22 января ее братья Виктор Мануэль и Хосе Хоакин Чика Салас на центральной площади на глазах у всего городка убили ее бывшего возлюбленного Каетано Хентиле Чименто за то, что тот якобы соблазнил, обесчестил и бросил Маргариту¹⁰. Убийство было совершено с особой жестокостью: Хентиле фактически разрезали на куски¹¹. Мать Хентиле была доброй подругой (и comadre) Луисы Сантьяга Маркес, а Каетано — близким другом Габито, его брата Луиса Энрике и его старшей сестры Марго. Весь предыдущий день Луис Энрике провел с Каетано, а Марго видела его за несколько минут до убийства; одиннадцатилетний Хайме стал свидетелем его смерти. С того самого дня Габито задался целью написать об истинных обстоятельствах этой ужасной смерти, но, поскольку он и его родные близко знали всех участников данной истории, мать попросила его не делать этого, пока живы родители главных героев. (Это убийство, конечно, вынудило семью Гарсиа Маркес уехать из Сукре в феврале 1951 г.) К 1980 г., когда Габито начал работу над повестью, те, кого это произведение могло бы особенно оскорбить, уже умерли, поэтому он был волен манипулировать фактами и характерами людей, которых он знал, с той же бесцеремонностью, к какой он прибегнул в «Осени патриарха», наделяя центральный персонаж собственными чертами¹².

Окончательную форму в творческом воображении Гарсиа Маркеса книга приняла, когда он вместе с семьей возвращался из кругосветного путешествия в 1979 г. В аэропорту Алжира он увидел арабского принца с соколом, и это внезапно навело его на мысль о том, как он должен представить конфликт между Каетано Хентиле и братьями Чика. Хентиле, итальянский иммигрант, станет арабом Сантьяго Насаром, то есть по происхождению он будет ближе к семье Мерседес Барча. Маргарита Чика, подруга Мерседес Маркес, будет выведена в образе Анхелы Викарио. Мигель Паленсиа превратится в Байардо Сан Романа. Виктор Мануэль и Хосе Хоакин Чика станут братьями-близнецами Педро и Пабло Викарио. Большинство других деталей в книге соответствуют реалиям действительности или взяты прямо из жизни. Характер некоторых отношений, в частности классовых, модифицирован. И естественно, Гарсиа Маркес переписал всю драматическую историю с точки зрения магического постижения действительности.

Если в модернистской повести «Палая листва», самом автобиографичном произведении Гарсиа Маркеса, отсутствуют какие-либо детали, напрямую связанные с личностью автора, то в постмодернистской «Истории одной смерти, о которой знали заранее» автобиографический план обозначен довольно четко. Рассказчик — Габриэль Гарсиа Маркес, и хотя имя его не упоминается, мы точно знаем, что это он: у него есть жена Мерседес (и автор, судя по всему, подразумевает, что мы должны знать, кто она такая), мать Луиса Сантьяга, братья Луис Энрике и Хайме, сестра Марго, еще одна сестра — монахиня (в повести она остается безымянной) и даже — впервые — присутствует отец (тоже безымянный). Здесь Гарсиа Маркес заигрывает с читателями и с реальностью, ибо подробности, касающиеся его семьи и его собственной жизни, большей частью — хотя и не все — правдивы: например, Луиса Сантьяга, Луис Энрике, Марго и Хайме действительно в день убийства находились в Сукре, а вот Габито, Габриэля Элихио, Айды и Мерседес там не было; и тетушка Венефрида, появляющаяся в самом конце повести, уже много лет покоилась на кладбище Аракатаки. Родные Гарсиа Маркеса выведены в книге под своими собственными именами, их характеры и манера речи соответствуют тем, какие они есть в жизни. Рассказчик упоминает, что он сделал Мерседес предложение руки и сердца, когда она была ребенком, — так оно и было на самом деле. Но он также включает в повествование местную проститутку, Марию Алехандрину Сервантес, носящую имя женщины из Сукре, с которой он действительно был знаком, и в повести он много времени проводит с ней в постели. Что касается безымянного городка, в котором происходит действие, там и впрямь протекает такая же река, как в Сукре; и дом семьи рассказчика стоит на ее берегу, на удалении от центральной площади, в манговой роще — именно в таком месте находился и дом семьи Гарсиа Маркес в Сукре, хотя в Сукре в отличие от города, описанного в повести, никогда не заходили большие пароходы, и автомобилей там тоже сроду не было, и Картахена, конечно же, вдали не виднелась. Но во многих других отношениях город почти полностью идентичен оригиналу, с которого он списан.

Эта книга сознательно задумывалась как образец писательского мастерства. Совершенно очевидно, что автор здесь другой человек, другой писатель, абсолютно другая личность — матадор, готовящийся убить быка в незабываемой манере, одновременно эффектно и красиво. В результате получилось понятное, захватывающее, мощное произведение, как, скажем, «Болеро» Равеля. И в той же мере самопародийное, что перевешивает все его недостатки. Как бы высмеивая концепцию удерживания читателя в напряжении, автор сообщает о смерти своего персонажа в первой же строчке первой главы, сообщает о ней еще несколько раз в следующих главах и потом, наконец, — что, пожалуй, в своем роде уникально, — главный герой сам, поддерживая руками вываливающиеся внутренности, будто неся букет роз, объявляет о своей смерти на последней странице: «Меня убили, Вене, голубушка»^**. Бедняга падает как подкошенный, и повесть на том кончается. Таким образом, говоря в названии о «смерти, о которой знали заранее», Гарсиа Маркес сразу обозначает и характер повествования, и выбранный им способ подачи материала. Все это вкупе с такими элементами, как ироничность и двойственный подход, оформлено в короткое произведение, которому присуща необычайная сложность, умело скрытая от глаз читателей, и опытный писатель уверенно, без всяких усилий ведет их через лабиринт перипетий своей истории.

Когда Байардо Сан Роман, обнаружив, что его невеста не девственница, в первую брачную ночь возвращает Анхелу Викарио ее родным, та говорит, что ее обесчестил Сантьяго Насар. Ее братья, мстя за позор сестры, убивают Насара, потом прячутся в церкви и говорят священнику: «Мы убили намеренно, но мы невиновны»^***. Адвокат близнецов утверждает, что убийство было совершенно «в целях законной защиты чести»^****. Братья Викарио не раскаиваются в содеянном, но, похоже, они делают все возможное, чтобы предупредить Насара, хотят, чтобы им кто-нибудь помешал совершить злодеяние, поджидали его там, где меньше всего ожидали его встретить и где их мог видеть весь город. «Не случалось смерти, о которой бы столько народу знало заранее»^*****, — отмечает рассказчик. По мнению всего города, в этой истории был только один потерпевший — обманутый жених Байардо Сан Роман. Загадочная личность, он ничего не говорит рассказчику, когда они снова встречаются по прошествии двадцати трех лет. Невероятно, но с того момента, как он отвергает Анхелу, которая, в общем-то, и не жаждала выйти за него замуж, та без памяти влюбляется в него. Наконец, когда они оба постарели, он появляется на пороге ее дома с двумя тысячами нераспечатанных писем и приветствует ее лаконично: «Ну, вот и я».

Честь, позор, мужская агрессия — центральные темы романа, как, впрочем, и многих произведений испаноязычной литературы начиная с золотого XVII в. до пьес Лорки, созданных в XX в. (Этот выбор сам по себе указывает на обращение к традиционности со стороны автора.) Возможный вывод, к которому приходит Гарсиа Маркес: мужчины заслуживают того, чтобы учинять насилие друг над другом, ибо они заставляют страдать женщин.

Должно быть, случай с полковником Маркесом и Медардо не шел у Гарсиа Маркеса из головы, пока он работал над этой повестью. До какой степени мы ответственны за свои поступки, контролируем свою судьбу? Вся книга пронизана иронией: абсурдность ситуации состоит в том, что Сантьяго Насар, возможно, и не был виновен в том, за что его убили, да и вообще братья Викарио на самом деле не хотели его убивать. Вмешательство судьбы и людские ошибки, но прежде всего совокупность того и другого стали причиной смерти этого человека.

«История одной смерти, о которой знали заранее», пожалуй, одно из самых популярных названий произведений Гарсиа Маркеса, обыгранное в тысячах газетных заголовках и упоминаемое во множестве журнальных статей. Причина, конечно, заключается в следующем: оно подразумевает, что любое предсказанное событие можно предотвратить и что в мире все предопределяет человеческий фактор (хотя в повести, как это ни смешно, похоже, выдвигается обратная идея). В целом более раннее творчество Гарсиа Маркеса подразумевает, что от человеческого фактора зависит очень многое, гораздо больше, чем думают латиноамериканцы; в его более поздних работах вопрос о том, на что влияет человеческий фактор, трактуется более скептически и, как правило, получается, что от него мало что зависит. Как ни парадоксально, более ранние работы писателя представляются пессимистичными, но на самом деле они пронизаны оптимизмом социалистической перспективы, призваны производить переворот в убеждениях и чувствах. Позднее творчество по настроению гораздо более радостно, но в основе его лежит мировосприятие, которое недалеко от отчаяния.

В конце того длительного периода (1973—1979), когда он занимался политической деятельностью и пропагандой, Гарсиа Маркес, готовясь к надвигающемуся будущему, взял на себя роль, которую прежде отвергал: он стал знаменитостью. Сразу же по завершении работы над «Историей одной смерти...», предвидя свое возвращение в Колумбию, он договорился с друзьями, работающими в прессе, что он займется другим видом журналистики. Его новые статьи были возвращением к тому, что он писал в 1940—1950-х гг. в Картахене и Барранкилье, — ближе к литературе, чем к журналистике¹³. Они представляли собой записки культурно-политического характера, некую серию мемуаров, еженедельное письмо друзьям, информацию для поклонников, своего рода публичный дневник¹⁴. Но дневник не безвестного журналиста, нуждающегося в псевдониме, чтобы как-то обозначить себя, а скорее дневник Известной Персоны.

Свои статьи Гарсиа Маркес публиковал в боготской газете El Espectador и в испанской El País, а также в других изданиях Латинской Америки и Европы. Что особенно поражало в этих статьях: все они, начиная с самой первой, были написаны с совершенно иной точки зрения. Хоть многие из них были посвящены политике, в них абсолютно отсутствовала ярко выраженная левая окраска. Эти статьи писал Великий Человек, столь же выдающаяся личность, как какой-нибудь прозаик XIX в., уже добившийся мирового признания и ставший классиком. Он по-прежнему был дружелюбен — вообще-то для читателя это привилегия, когда столь влиятельный человек дружелюбен с ним (и то и другое ясно по тону статьи), — но это дружелюбие теперь не имело ничего общего с фамильярностью, присущей молодому Септимусу, писавшему для рубрики «Жираф», или с панибратством журналиста, недавно работавшего в Alternativa. Смещение ракурса и измененный тон стали одним из его самых эффективных рекламных трюков, Маркес выполнил его с ловкостью профессионального фокусника. Совершенно очевидно, что этот спокойный размеренный голос, который все знает и ничего не требует, не вызвал бы нездоровой шумихи, если бы его обладатель не вернулся в Боготу, где его статьи печатались каждое воскресенье.

Эти статьи начали выходить в сентябре 1980-го и регулярно появлялись на страницах газет фактически до марта 1984 г. За этот период, один из самых творчески активных в жизни писателя, всего было опубликовано 173 статьи¹⁵. Просто невероятно! Но что еще более удивительно, первые четыре из них были посвящены Нобелевской премии¹⁶. И они показывают — тем, кто умеет читать между строк, — что Гарсиа Маркес провел тщательные исследования в этой области, неплохо знал Стокгольм и, главное, был знаком с одним из самых влиятельных членов Шведской академии, Артуром Лундквистом, бывал у него дома. Он проанализировал структуру Нобелевского комитета, систему отбора и процедуру награждения. Маркес отмечает, что Шведская академия, как смерть, всегда поступает неожиданно. Но не в его случае!

С самого начала он внушал читателю, что они получили доступ в мир «богатых и знаменитых» с «реками шампанского и икорными берегами»¹⁷. Гарсиа Маркес постоянно рассказывал не только о своей текущей жизни и образе жизни известных людей, но также вспоминал свое прошлое, словно то его прошлое само по себе представляло интерес для читателей всего мира. Казалось, каким-то образом двадцать пять лет миновало с момента выхода последней его статьи в Alternativa в 1979 г. и появления первой в El Espectador в сентябре 1980 г.; такое «тайное чудо» могло бы случиться с одним из персонажей Хорхе Луиса Борхеса. В то же время с позиции высоких идеалов он умудрялся непрерывно выступать против неоимпериалистической кампании администрации Рейгана в Центральной Америке и странах Карибского региона, при этом его высказывания не шли вразрез с традиционным мнением либеральной международной общественности. Это было примечательное достижение, которое повлечет за собой смещение внимания на друзей и знакомых из числа революционеров (таких, как Петкофф из MAC и лидер партизанского движения M-19 costeño Хайме Батеман), а также уважаемых политиков-демократов — Гонсалеса, Миттерана, Карлоса Андреса Переса и Альфонсо Лопеса Микельсена.

Читатели узнали, что этот великий человек жутко боится летать на самолетах. И не только он. Маркес доверительно сообщил им, что другие знаменитости — Бунюэль, Пикассо и даже много путешествующий Карлос Фуэнтес — тоже подвержены этой фобии. И все же, несмотря на страх, он, похоже, постоянно в разъездах и каждое свое увлекательное путешествие живо описывает своим поклонникам: где он побывал, с кем встречался, что это за люди, какие у них слабости (ведь у каждого человека есть свои недостатки). А еще он суеверен и, судя по всему, понимает, что за это его любят даже больше. Ему свойственно сомневаться, он бывает не уверен в себе: в декабре 1980 г., рассуждая в Париже об убийстве Джона Леннона и о ностальгии, у многих поколений ассоциирующейся с музыкой «Битлз», Гарсиа Маркес сетует: «Сегодня днем, глядя в хмурое окно на падающий снег, я размышлял обо всем этом, о том, что у меня за плечами более пятидесяти лет, а я так толком и не знаю, кто я такой, какого черта я здесь делаю, и мне подумалось, что с момента моего рождения мир не менялся до тех пор, пока не появились "Битлз"»¹⁸. Он подчеркнул, что Леннон прежде всего олицетворяет любовь. А он сам — должно быть, подумали читатели — ассоциируется с властью, одиночеством, отсутствием любви, но это скоро изменится.

Статья о Джоне Ленноне была зашифрованным сообщением. Париж, Европа — это не ответ. Ему требовалось, как Гарсиа Маркес в ту пору неоднократно заявлял в интервью, вернуться в Колумбию, где происходило действие его последнего произведения. Он годами обещал вернуться. Но к началу 1980 г., когда был закрыт журнал Alternativa, Колумбия снова стала погружаться в хаос: новая волна насилия, новая волна наркоторговли, новые партизанские отряды, помешанные на зрелищных операциях.

Именно такой была обстановка в Колумбии при репрессивном реакционном режиме Турбая, когда Гарсиа Маркес и Мерседес вернулись на родину в феврале 1981 г. Габито организовал в Картахене большое торжество, на котором воссоединилась вся семья. На этом празднике блистала тетя Эльвира (тетушка Па), всех присутствовавших удивившая своей необыкновенной памятью¹⁹. После он погрузился в работу в квартире, которую недавно приобрел в Бокагранде для своей любимой сестры Марго. Вскоре после прибытия Гарсиа Маркеса в Картахену его навестил Хуан Густаво Кобо Борда. Ему позволили забрать с собой рукопись «Истории одной смерти...», которую он прочитал за два часа на девятнадцатом этаже находившегося поблизости отеля²⁰. Кобо Борда сообщил, что писатель ежедневно работал в квартире Марго, потом спускался с четвертого этажа на первый и отправлялся к матери в Мангу, где слушал «непонятные шутки отца».

20 марта в Боготе Гарсиа Маркес посетил прием в честь кавалеров ордена Почетного легиона, организованный посольством Франции, и потом Кобо Борда присутствовал при «встрече между мерзким cachaco и вульгарным costeño», как они оба договорились ее называть. Кобо Борда отметил, что он впервые видел, чтобы его интервьюируемый был столь счастлив в Колумбии. Гарсиа Маркес недолго пребывал в приподнятом настроении: они с Кобо Бордой беседовали в тот день, когда президент объявил о разрыве отношений с Кубой. Но это еще не все. Гарсиа Маркес начал получать информацию о том, что правительство пытается уличить его в связях с партизанским движением M-19, которое, в свою очередь, связывали с Кубой. Ходили даже слухи, что писателя могут убить. Позже Гарсиа Маркес сказал мексиканским журналистам, что он слышал четыре версии о том, как колумбийские военные планировали его убить²¹. 25 марта, сопровождаемый друзьями, собравшимися вокруг него для охраны, он попросил убежища в мексиканском посольстве и провел там ночь²². Вечером следующего дня, в десять минут восьмого, он полетел на север под защитой посла Мексики в Колумбии Марии Антонии Санчес-Гавито. В аэропорту Мехико его встретили много друзей и еще больше журналистов. Мексиканское правительство немедленно приставило к нему телохранителя.

В самолете Гарсиа Маркес имел долгую беседу с колумбийской журналисткой Маргаритой Видаль, которая позже напишет подробный отчет об этой драме²³. Пока они летели над Карибским морем, Гарсиа Маркес заверил ее, что ни Кастро, ни Торрихос не поставляют оружия колумбийской герилье: Кастро заключил соглашение с Лопесом Микельсеном, обязуясь не оказывать военную помощь повстанцам, и держал свое слово. Он, Гарсиа Маркес, вернется в Колумбию, когда Лопес Микельсен снова станет президентом. Он сказал, что является ярым противником терроризма: единственное перспективное решение — это революция, каких бы жертв она ни стоила, но он пока не видит, как этого можно достичь. Колумбия всегда была страной с низким национальным самосознанием, всегда отдавала предпочтение популизму, а не революции. Колумбийцы теперь уже ни во что не верят, политика никогда ни к чему хорошему их не приводила, и теперь они придерживаются принципа «каждый сам за себя», что чревато полным разложением общества. «Страна без организованных левых сил, с левыми, не способными никого ни в чем убедить, страна, которая всю жизнь только тем и занимается, что рвет себя на части, — такая страна ничего не сможет добиться».

Все это было удивительной декорацией для публикации повести под названием «История одной смерти, о которой знали заранее». Можно представить, как несколькими днями раньше колумбийские офицеры, сидя в своих казармах, посмеивались над тщеславным леваком-costeño, для которого они приготовили неприятный, каверзный сюрприз. В итоге птичка улетела, и торжество по поводу подарка Колумбии — нового произведения, который Маркес приурочил ко времени своего возвращения на родину, — пройдет в Боготе без него.

Читатели обнаружили, что «История одной смерти...» — это повествование о драматическом событии. И все же это одна из тех книг, у которых после публикации начинается своя драматическая история. Повесть была издана одновременно в Испании (издательством «Бругера»), в Колумбии («Овеха Негра»), в Аргентине («Судамерикана») и в Мексике («Диана»), и поначалу продажи были астрономические. 23 января 1981 г. Excelsior сообщила, что в испаноязычном мире напечатано более миллиона экземпляров — по 250 000 в обложке в каждой из четырех стран и 50 000 в переплете в Испании. Сообщалось, что «Овеха Негра» закончила печатать тираж только в апреле. В истории латиноамериканского романа еще не было такого, чтобы один тираж какой-то одной книги печатался столь долго. 26 апреля Excelsior написала, что в одной только Мексике на рекламу этой повести было потрачено 140 000 долларов. «Историю одной смерти...» стали переводить на тридцать один язык. Продавцы газет и жующие жвачку уличные торговцы продавали ее по всей Латинской Америке.

Вскоре после публикации повести журналисты взяли интервью у директора издательства «Овеха Негра» Хосе Висенте Катараина²⁴. Как оказалось, был напечатан не один миллион экземпляров, а два: один миллион в Колумбии, еще один — в Испании и Аргентине (хотя Катараин всегда мухлевал с цифрами — уже одно название его издательства, которое переводится как «Паршивая овца», говорит само за себя). Если прежде в Колумбии самый крупный тираж первого издания насчитывал 10 000 экземпляров, то первое издание новой книги Гарсиа Маркеса по тиражу превзошло все когда-либо публиковавшиеся художественные произведения в мире. Два миллиона экземпляров — это 200 тонн бумаги, 10 тонн картона и 1600 килограммов типографской краски. Понадобилось сорок пять «Боингов—727», чтобы развезти эти экземпляры по одной только Колумбии. А тут еще и сам Гарсиа Маркес 29 апреля заявил во всеуслышание, что «История одной смерти...» — его «лучшее творение». Правда, 12 мая некоторые колумбийские критики сказали, что эта книга — «чистое надувательство», произведение чуть более длинное, чем рассказ, и не является новым словом в творчестве писателя²⁵. Однако «История одной смерти...» стала самой продаваемой книгой в Испании, где ее неизбежно сравнивали с драмой «Фуэнте Овехуна» Лопе де Веги, и занимала первую строчку в списках продаж до 4 ноября. В Испании в 1981 г. повесть стала бестселлером. И Габо, великий прозаик, вновь был на коне.

7 мая боготский адвокат Энрике Альварес предъявил Гарсиа Маркесу иск на полмиллиона долларов за то, что в своей повести он оклеветал братьев Чика: те были признаны невиновными, а в книге они представлены убийцами. Вопиющее оскорбление для писателя, принимая во внимание, что тридцать лет назад братья и впрямь убили (хоть закон их и оправдал), возможно, невинного беднягу Каетано Хентиле²⁶. Некоторые из других центральных персонажей книги, люди, ставшие прототипами или считавшие, что являются прототипами, а также члены их семей, собрались в Колумбии — некоторые прилетели аж из других частей света, — чтобы выразить свое недовольство. Они будут разочарованы: им не удастся отщипнуть ни крошки от астрономического дохода Гарсиа Маркеса, ибо в судах Колумбии работают по большей части профессионалы, имеющие помимо юридического хорошее литературное образование. Они видят тонкую грань между исторической правдой и художественным вымыслом и не позволят покуситься на творческую свободу автора.

«История одной смерти...» — одно из самых популярных у читателей и даже у критиков произведений Гарсиа Маркеса; раз прочитав его, уже не забудешь. И в то же время это, пожалуй, одна из самых пессимистичных его работ. Очевидно, в силу того, что его политическая деятельность в 1974—1980 гг. принесла ему разочарование, да и Колумбия в конце того периода тоже не очень его радовала.

21 мая Гарсиа Маркес вместе с Карлосом Фуэнтесом, Хулио Кортасаром и вдовой Сальвадора Альенде Ортенсией присутствовал на инаугурации Франсуа Миттерана. Это была первая из многих подобных церемоний, которые он посетит в последующие годы, первая из многих, срежиссированных его друзьями, хотя ни одна не была столь впечатляющей, помпезной и даже возвышенной, как то удивительное зрелище, что устроил Миттеран — политик, обладающий высоким самосознанием и хорошо разбирающийся в исторических процессах. Представить только, какой длинный путь прошел Гарсиа Маркес с той поры, когда он был почти что парижским клошаром!²⁷ В следующем месяце он окажется в Гаване и остановится в отеле «Ривьера», где по распоряжению кубинских властей на его имя был постоянно забронирован номер. Его отношения с Фиделем вошли в определенную колею. Они ежегодно отдыхали вместе в резиденции Кастро на острове Кайо-Ларго, где иногда в узком кругу, иногда в обществе друзей плавали на его быстроходном судне «Акуарамас». Особенно довольна была Мерседес, ибо Кастро умел очаровывать женщин: он всегда был обходителен, по-старомодному галантен, что ей льстило и доставляло удовольствие.

Теперь Габо и Фидель чувствовали себя непринужденно в обществе друг друга, и колумбиец играл роль недовольного младшего брата. Неспортивный, угрюмый, он вечно сетовал по поводу своих обязанностей, жаловался на голод и прочие невзгоды, что неизменно вызывало смех у Кастро. Конечно, слабости его товарищей не всегда забавляли команданте, но в отношении Гарсиа Маркеса он делал исключение. И на то были причины. Габо не только вел себя как младший брат и был с ним почтителен; он также знал, когда можно подурачиться, выступить в роли придворного шута, но никогда не переступал грани дозволенного. Фидель не благоговел перед писателями, не считал, что обязан уважать их свободу, но он умел ценить лучших в своем деле.

Был человек, который почитал Гарсиа Маркеса даже больше, чем Кастро, и относился к нему как к старшему, более мудрому и столь же дерзкому брату. Этим человеком был панамский генерал Торрихос. Фелипе Гонсалес рассказывал мне, что ему особенно запомнилось, как Торрихос и Гарсиа Маркес однажды проводили время в одном из домов генерала. Они бражничали, дурачились, хохмили, а потом вдруг начался тропический ливень. Они бегом покинули балкон, где распивали бутылку виски, и под проливным дождем стали кататься по газону, дрыгая в воздухе ногами, хохоча во все горло, будто мальчишки, которым нравится играть вместе²⁸. Гарсиа Маркес навестил Торрихоса в конце июля. Он приехал вместе с венесуэльцем Карлосом Андресом Пересом и Альфонсо Лопесом Микельсеном. Маркес надеялся, что последний победит на очередных выборах, которые должны были состояться в следующем году. Вчетвером они провели выходные на чудесном острове Контадора. Гарсиа Маркес пробыл у своего друга-военного несколько дней, а потом вернулся в Мексику. Тогда как раз вся планета, даже Латинская Америка, раскрыв рот, смотрела по телевидению трансляцию проводившейся в Лондоне церемонии бракосочетания принца Чарльза и леди Дианы Спенсер. Однако 31 июля Гарсиа Маркес получил известие, самое страшное со времени гибели Сальвадора Альенде в 1973 г., которое стало для него и глубоко личным потрясением: сообщалось, что Торрихос погиб в авиакатастрофе в горах Панамы. Гарсиа Маркес лишь в последний момент решил не лететь вместе с ним.

В прессе строились предположения, что, возможно, Торрихоса убили, и также — в последние четыре дня — журналисты гадали, будет ли Гарсиа Маркес присутствовать на похоронах. К их удивлению и разочарованию, он не поехал. Его объяснение тут же вошло в список канонических изречений Гарсиа Маркеса: «Я не хороню своих друзей»²⁹. Надо признать, весьма странное заявление со стороны автора повестей «Палая листва» и «Полковнику никто не пишет» — двух произведений, в которых описываются похороны и утверждается, что достойные проводы усопшего — это наш моральный долг, пожалуй, самое малое, что можно потребовать от нашего вечно нерешительного человечества — как в «Антигоне».

Гарсиа Маркес не хоронил своих друзей, но он продолжал их восхвалять: 9 августа, пока он был на галисийской ярмарке в Ла-Корунье, в El Espectador вышла его поминальная статья «Торрихос»³⁰. Некоторые считают, что он проявил бессердечие, противореча самому себе. И все же смерть Торрихоса потрясла его до глубины души. Позже Мерседес рассказывала: «Они с Торрихосом были большими друзьями, он по-настоящему его любил. И был очень расстроен его смертью, так что даже заболел. Ему так его не хватает, что он с тех пор ни разу не был в Панаме»³¹. Сам Гарсиа Маркес позднее, рассуждая о гибели друга, заметил: «На мой взгляд, Торрихос слишком много летал, иногда и без надобности: не сиделось ему на месте. Он слишком часто испытывал судьбу, постоянно провоцировал ее, как и своих врагов. В верхах ходят слухи, что один из его помощников перед самым отлетом оставил на столе рацию. Говорят, что, когда охранник вернулся за рацией, на ее месте уже лежала другая, начиненная взрывчаткой. — Но, будучи Гарсиа Маркесом, он добавил: — Может, это и не правдивая история, но для писателя весьма привлекательная»³².

В Колумбии это был год выборов, и Лопес Микельсен при поддержке Гарсиа Маркеса выдвинул свою кандидатуру от Либеральной партии, став соперником Белисарио Бетанкура, кандидата от Консервативной партии. 12 марта Гарсиа Маркес заявил, что Лопес Микельсен — единственная надежда на демократию в Колумбии³³. Спустя два дня в своей колонке он сообщил, что сам он находится в черном списке группировки MAC^******, основанной правым крылом эскадрона смерти (не путать с политической партией Петкоффа в Венесуэле). Также в этом списке числилась Мария Химена Дусан, которая двумя неделями раньше брала интервью у партизан M-19. Гарсиа Маркес обвинил военных и правительство в тайном сговоре с MAC и сказал, что он всегда надеялся умереть «от рук какого-нибудь ревнивого мужа», но уж никак не из-за глупых действий «самого непутевого правительства в истории Колумбии»³⁴.

Несмотря на то что Маркес поддержал Лопеса Микельсена, большинство из 55% электората, принявшего участие в выборах, предпочли консерватора Белисарио Бетанкура, набравшего 48,8% голосов против 41,0%, отданных за Лопеса. Консерваторам победу на выборах фактически обеспечил либерал-диссидент Луис Карлос Галан, набравший 10,9% голосов. Побежденный Турбай отменил чрезвычайное положение, которое в стране Макондо постоянно вводили и отменяли на протяжении тридцати четырех лет. Родной сын Бетанкура, Диего, вел кампанию против отца от лица маоистской Революционной рабочей партии. Придя к власти, Бетанкур сразу объявил амнистию для участников партизанского движения и впервые в современной истории начал вести с ними серьезные переговоры о перемирии.

Первая попытка Гарсиа Маркеса помочь демократии утвердиться в его родной стране не увенчалась успехом, а вскоре на Латинскую Америку свалилась еще одна напасть, вызвавшая у него разочарование. В начале того месяца аргентинская армия оккупировала Фолклендские (Мальвинские) острова в южной части Атлантики, и Великобритания направила туда военно-морское соединение, чтобы вернуть территорию, которую она считала своей. Фашистская военная хунта, но тем не менее латиноамериканский режим, бросила вызов европейской державе, что на протяжении всего следующего года явится серьезным испытанием для недавно обретенных Гарсиа Маркесом демократических идеалов. Он осознает, что, как и Фидель Кастро, отдает предпочтение латиноамериканским диктаторам перед европейскими колонизаторами. 11 апреля появился его первый комментарий по поводу этого события — статья под названием «С Мальвинами или без них»³⁵. В последующие недели, когда стало ясно, что аргентинские силы ждет унизительное поражение, на континенте усилились настроения растерянности и смятения.

В сущности, после победы сандинистов в 1979 г. политические известия, поступавшие в Латинскую Америку, были одно хуже другого. Потом возникли проблемы у коммунистического режима в Польше, где профсоюзы во главе с «Солидарностью» поставили под сомнение законность правительства. С точки зрения Гарсиа Маркеса, всё и всюду двигалось в неверном направлении. Сам он тем временем летал туда-сюда через Атлантику — и рассказывал читателям о своих поездках, — в том числе совершил путешествие на «конкорде» «в компании апатичных бизнесменов и сияющих дорогих проституток»³⁶. Он посетил «ужасный Бангкок» после того, как побывал в Гонконге, где взял напрокат «роллс-ройс» («ни у кого из моих друзей такого нет»), и в очередной раз убедился в том, что, «как всегда», даже в мировой столице секс-туризма «предаваться плотским утехам лучше всего в американских гостиницах, где воздух свежий, а простыни чистые»³⁷. Но, судя по всему, у него опять иссякли темы для художественных произведений. Теперь, когда социализм изживал себя, а одиночество и власть, о которых он всегда писал, торжествовали на всей планете, он чувствовал потребность найти новую тему, такую, чтоб пестовала его оптимизм и побуждала других следовать его примеру. Что бы это могло быть? Конечно, любовь! Габо станет Чарли Чаплином в мире литературы: он заставит читателей улыбаться и влюбляться.

Первым публичным шагом в этом направлении стала статья под названием «Пегги, поцелуй меня», на написание которой его вдохновила надпись, нацарапанная на стене одного из домов на улице, где он жил в Мехико³⁸. Гарсиа Маркес сказал, что его тронула эта наивная просьба, ведь он живет в мире, где всегда только одни плохие новости, особенно новости из Колумбии. Но он подозревал, что любовь возвращается в этот мир и ее возвращение желанно. (Буквально за четыре месяца до этого он признался читателям, что «никогда не отваживается писать», если на его письменном столе нет желтой розы, положенной туда, разумеется, его верной супругой)³⁹. Нет, против секса он ничего не имеет (он с ходу сообщил всему свету, что невинность утратил довольно рано — в тринадцать лет), но «секс хорош в комплекте со всем остальным, что и есть настоящая любовь». Снова поднялся спрос на любовные романы, и даже латиноамериканские болеро опять вошли в моду.

Посему, пожалуй, не случайно, что он наконец-то — после многочисленных отказов — согласился дать интервью журналу Playboy в Париже, мировой столице любви. Журнал направил к нему Клаудию Дрейфус, которая позже станет одной из самых успешных журналисток в мире, и ей удалось вызвать писателя на откровенный разговор и получить исчерпывающие ответы на все вопросы⁴⁰. Американским читателям Playboy Гарсиа Маркес объяснил свою политическую позицию, заявив, что с Фиделем он «говорит больше о культуре, чем о политике», что их и впрямь связывает просто дружба. Потом он перешел к вопросам любви и секса. Сказал, что ни один человек до конца не знает другого, и они с Мерседес в этом плане не исключение; он до сих пор понятия не имеет, сколько ей лет. Он объяснил, что в молодости он часто проводил время в компании проституток, но главным образом просто потому, что хотел общения и стремился избежать одиночества.

О проститутках у меня сохранились приятные воспоминания, и я пишу о них из сентиментальности... Бордели — дорогое удовольствие, посему это заведения для немолодых мужчин. Вообще-то первые сексуальные опыты приобретаются дома, со служанками. И с кузинами. И с тетушками. А проститутки для меня в пору моей молодости всегда были друзьями... С проститутками — включая и тех, с кем я не спал, — у меня всегда завязывались добрые дружеские отношения. Я мог спать с ними, потому что спать одному жутко. Мог не спать. Я всегда шучу, что женился, дабы не обедать в одиночестве. Конечно, Мерседес говорит, что я сукин сын.

Он сказал, что завидует своим сыновьям, ибо они живут в эпоху равенства между мужчинами и женщинами: по «Истории одной смерти...» можно проследить, как обстояли дела в пору его молодости. Наконец, он описал себя как человека, который отчаянно нуждается в любви. «Я самый застенчивый человек на свете. И самый добрый. На этот счет я даже спорить не стану, не потерплю возражений... Моя самая большая слабость? Ммм. Сердце. В эмоционально-сентиментальном смысле. Будь я женщиной, всегда говорил бы "да". Мне необходимо, чтобы меня любили. Я хочу купаться в любви, в этом моя большая проблема. Поэтому я и пишу».

Playboy: Вы говорите как нимфоман.

Гарсиа Маркес: В общем-то, да — только я нимфоман с повышенным интересом к сердечным делам... Не стань я писателем, я хотел бы быть пианистом в баре. Тогда я мог бы способствовать тому, чтобы влюбленные еще больше любили друг друга. Если мне удается добиться как писателю, чтобы мои книги пробуждали в людях любовь друг к другу, — думаю, это и есть смысл того, чего я хочу в жизни.

И конечно же, теперь он попытается сеять любовь в людях посредством своих книг о любви, а в странах — выступая в качестве миротворца.

Незадолго до этого знаменитого интервью — оно появится в печати почти через год — вышла в свет одна из самых известных книг о Гарсиа Маркесе, которая будет расходиться большими тиражами многие годы. «Запах гуайявы» — это одолжение Плинио Мендосе, для которого снова наступили тяжелые времена. Книга представляла собой откровенный, тщательно продуманный и грамотно организованный диалог, дающий полное представление о жизни и творчестве Гарсиа Маркеса; в ней он высказывал свое мнение обо всем — от политики до женщин⁴¹. Вполне можно предположить, что порой поразительные инсинуации по поводу сексуальных увлечений и возможных связей на стороне указывают на появление новой тематики в творчестве писателя, для которого выражение любви в художественной форме прежде, казалось, всегда ассоциировалось с насилием и трагедией.

Итак, Гарсиа Маркес подтвердил свое решение вернуться к литературному труду, от которого он больше не отступит, пока будет в состоянии писать. До недавнего времени художественное творчество для него было призванием, манией, тягой, порой мучением. Теперь он начал получать истинное удовольствие от него. Многие годы назад, во время своей «литературной забастовки», в одном интервью он сказал с некоторым сожалением, что начал сознавать, что он по-настоящему счастлив именно в те минуты, когда он творит⁴². Теперь наконец-то у него появилась идея нового произведения: книги о любви и примирении. С наступлением весны в Европе он начал делать заметки.

Летом вместе с Мерседес они путешествовали по Старому Свету в сопровождении их друзей-колумбийцев — Альваро Кастаньо, владельца ведущей музыкальной радиостанции HJCK, и его жены Глории Валенсии, известной колумбийской телеведущей. Они посетили Париж, Амстердам, Грецию и Рим. Потом Габо и Мерседес вернулись в Мексику. К этому времени он уже обозначил для себя специфику нового произведения: в его основу ляжет — кто бы мог подумать! — любовный роман его родителей, который он так долго не признавал.

В конце августа Гарсиа Маркес и Мерседес снова отдыхали вместе с Фиделем Кастро на кубинском побережье. Родриго только что окончил Гарвардский университет и поехал вместе с родителями. Теперь он подумывал о карьере в кинематографе. Их большие друзья Федучи и Кармен Балсельс также проводили время с ними и команданте. Фидель не только организовал для них круиз на своей яхте «Акуарамас», что уже само по себе было высокой честью, но еще и пригласил их на ужин в свой дом на 11-й улице, где после смерти Селии Санчес редко бывали иностранцы. Кастро обожает готовить, и кулинария была одной из его любимых тем для разговора, особенно в ту пору, когда он развел бурную деятельность с целью производства кубинского камамбера и кубинского рокфора. Вечером следующего дня всей компанией они ужинали в доме Антонио Нуньеса Хименеса, и разговор с кулинарии перешел на деньги⁴³. Кастро подумывал о том, чтобы посетить Колумбию, и сказал, что Габриэль, как он всегда называл Гарсиа Маркеса, должен сопровождать его, добавив:

— Если ты не боишься, что тебя обвинят в том, что ты — кубинский агент».

— Это мы уже проходили, — ответил Гарсиа Маркес.

— Когда я услышала, что люди говорят, будто Кастро платит Гарсиа Маркесу, — сказала Мерседес, — я заметила, что пора бы нам увидеть эти деньги.

— Да, было бы неприятно, если б выставили мне счет, — сказал Кастро. — Хотя у меня есть железный аргумент: «Сеньоры, мы не можем платить Гарсиа Маркесу, потому что он слишком дорого стоит». Не так давно в разговоре с американцами, дабы не хвастать тем, что нас нельзя купить, я сказал: «Дело не в том, что мы не продаемся, как вы понимаете, просто у США не хватит денег, чтобы нас купить». Скромненько, да? То же самое и с Гарсиа Маркесом. Мы не можем его завербовать. И знаете почему? У нас не хватит денег, чтобы его купить. Он слишком дорого стоит.

— Когда я приехал в североамериканский университет, — заговорил до этого молчавший Родриго, — меня спросили, как мой отец сообразует свои политические идеи со своим богатством и образом жизни. Я ответил, как мог, хотя на этот вопрос трудно найти удовлетворительный ответ.

— А ты бы им сказал, — посоветовал Кастро, — «Это — проблема моей матери, а не отца. У моего отца в кармане нет ни су, деньгами распоряжается моя мать».

— А она дает мне деньги только на бензин, — вставил Гарсиа Маркес без тени улыбки на лице.

— Я предлагаю следующую тактику, когда речь заходит о твоих банковских счетах, — сказал Кастро. — Нужно говорить: социалистический принцип гласит: «От каждого по способностям, каждому по труду». И поскольку Габриэль у нас социалист — он еще не коммунист, — он отдает по своим способностям, а получает по труду. К тому же коммунистический принцип нигде не применяется.

Родриго оживился:

— Однажды ко мне подошел какой-то парень — не знаю, откуда он взялся — и заявил: «Твой отец — коммунист». Я спросил его: «И что это значит? Что у него партийный билет, он живет в коммунистической стране?»

— А ты бы сказал, — снова посоветовал ему Кастро, — «Мой отец коммунист только тогда, когда он бывает на Кубе, и ему там ничего не платят; он отдает по способностям, они напечатали примерно миллион его книг, и он получает по потребностям».

— Мне ничего не заплатили. Ни сентаво не заплатили за проданные экземпляры, — указал Габо.

Во время того визита Гарсиа Маркес и Кастро также обсуждали победу Бетанкура на выборах в Колумбии, что на первый взгляд не сулило ничего хорошего ни Гарсиа Маркесу, ни кубинской революции. Инаугурация Бетанкура состоялась 7 августа. Консерватор и бывший редактор реакционной газеты El Siglo, он тем не менее всегда пользовался репутацией «цивилизованного» политика, на досуге сочинял стихи, среди его друзей было много поэтов. Вскоре после выборов Гарсиа Маркес в прессе стал заигрывать с новым режимом, неизменно повторяя, что его снедает «тоска по родине».

Он отказался присутствовать на инаугурации нового президента, но в разговоре с Кастро одобрительно отзывался о Бетанкуре, заявляя, что он «мой хороший друг». Сын погонщика мулов, с Гарсиа Маркесом Бетанкур был знаком с 1954 г. Габо тогда работал в газете El Espectador, а Белисарио — в El Colombiano. С тех пор они всегда поддерживали связь друг с другом. «В Колумбии, — объяснял Гарсиа Маркес Кастро, — ты от рождения либо консерватор, либо либерал; не важно, что ты думаешь». Бетанкур, как сказал он, по своим убеждениям не настоящий консерватор, и в его правительстве много независимых людей. «Он — замечательный оратор, его речи задевают за живое, понятны народу. И вот она, награда — он постоянно спрашивает моего совета»⁴⁴.

Приближалась пора вручения Нобелевских премий, и, как в предыдущие годы, в связи с этим снова упоминалось имя Гарсиа Маркеса, только теперь более настойчиво. Тем более удивительно, что меньше чем за месяц до объявления лауреатов он обрушился с безжалостной критикой на израильского лидера Менахема Бегина, а заодно прошелся и по Нобелевскому фонду, вручившему тому Нобелевскую премию мира в 1978 г. В начале июня Бегин отдал приказ о вторжении израильских войск в соседний Ливан, а министр обороны в его правительстве, генерал Ариэль Шарон, не потрудился обеспечить безопасность палестинских беженцев, фактически создав условия для резни в лагерях Сабре и Шатиле в Бейруте 18 сентября. Гарсиа Маркес предложил наградить Шарона и Бегина Нобелевской премией смерти⁴⁵.

Но, судя по многочисленным фактам, он все-таки вел работу по своей кандидатуре. Когда чуть позже в том же году друг Маркеса Альфонсо Фуэнмайор спросил его, бывал ли он прежде в Стокгольме, Габо ответит с улыбкой: «Да. Я был здесь три года назад, приезжал договориться о том, чтобы меня выдвинули на Нобелевскую премию»⁴⁶. Естественно, он просто шутил, но вообще-то в 1970-х гг. он несколько раз посещал Стокгольм и из кожи вон лез, чтобы завести знакомство с Артуром Лундквистом, шведским академиком и выдающимся писателем, придерживающимся левых взглядов; во многом благодаря его содействию Нобелевские премии получили латиноамериканцы Мигель Анхель Астуриас и Пабло Неруда. А летом 1981 г. Гарсиа Маркес отдыхал на Кубе со шведским послом.

Самым верным предвестием его победы, если он такового ждал, стало возвращение к власти на выборах в Швеции 19 сентября 1982 г. социал-демократов во главе с Улофом Пальме. Последний был другом Гарсиа Маркеса на протяжении многих лет и всегда подчеркивал, что он в долгу перед Лундквистом, чьи литературные труды открыли ему глаза на внешний мир. Брат Маркеса Элихио, лучше всех среди его родных разбиравшийся в литературе, всегда был абсолютно уверен в том, что Габито получит Нобелевскую премию в 1982 г., и утверждал, что сам Габито тоже в том уверен. Альваро Мутис заметил, что в ту пору его друг вел себя «подозрительно». А 16 сентября, когда Элихио в разговоре с братом по телефону упомянул эту награду, Габито, расхохотавшись, сказал, что шведский посол за месяц сообщил бы ему, если б Нобелевский комитет и впрямь собирался его наградить...⁴⁷

20 октября, в среду, мексиканские газеты написали, что новый роман Гарсиа Маркеса будет о любви. Сразу же после полудня, когда они с Мерседес сели обедать, из Стокгольма ему позвонил некий друг и сказал, что, судя по всем признаком, премия действительно должна достаться ему, но пока не следует об этом распространяться, а то академики могут и передумать. Гарсиа Маркес положил трубку, и они с Мерседес в остолбенении уставились друг друга, не в силах произнести ни слова. «Бог мой, — наконец промолвила она, — что теперь будет!» Они поднялись из-за стола и пошли к Альваро Мутису домой искать утешения. Вернулись к себе они рано и стали ждать подтверждения о награждении премией, о которой Гарсиа Маркес, конечно же, мечтал, хотя и он сам, и Мерседес понимали, что для них обоих это означало пожизненное заключение.

Спать они не ложились. На следующее утро в 5:59 по столичному времени домой Гарсиа Маркесу в Мехико позвонил заместитель министра иностранных дел Швеции и подтвердил известие о присуждении премии. Положив трубку, Гарсиа Маркес повернулся к Мерседес и сказал: «Мне крышка»⁴⁸. Они не успели ничего обсудить, не успели подготовиться к неизбежному натиску поздравляющих. Буквально через две минуты телефон снова зазвонил. Первым писателя поздравил президент Бетанкур, звонивший из Боготы. Он услышал новость от Франсуа Миттерана, а тот, в свою очередь, — от Улофа Пальме, хотя по официальной версии Бетанкур узнал о награждении Маркеса от журналиста радио RCN в 7:03 утра по боготскому времени⁴⁹. Гарсиа Маркес и Мерседес оделись и, принимая первые поздравления по телефону, нехотя ковыряли вилками импровизированный завтрак, который принесла им служанка Нати, когда услышала, что они ходят наверху.

Ни одно событие в овеянной легендами и выдумками жизни Гарсиа Маркеса — за исключением выхода в свет его романа «Сто лет одиночества» — не обсуждалось так много, как объявление о присуждении ему Нобелевской премии, последовавшая за тем шумиха и его поездка в Стокгольм на церемонию награждения. Если б кто-то из англичан или американцев был удостоен подобной чести, это вряд ли вызвало бы подобный резонанс в прессе. (Кто такие писатели, да и вообще, что эти шведы возомнили о себе?..) Но это была награда не просто писателю из Колумбии — страны, не привыкшей к тому, чтобы ее чествовал весь мир; это была награда — как выяснилось — человеку, которым восхищались, которого обожали на всем огромном обособленном континенте, человеку, которого миллионы на этом континенте считали своим представителем и, по сути, героем. В доме Гарсиа Барча в Мехико не смолкал телефон, их засыпали телеграммами. Поздравления поступали со всех уголков мира: сначала Бетанкур, потом Миттеран, Кортасар, Борхес, Грегори Рабасса, Хуан Карлос Онетти^*******, колумбийский сенат. Кастро не смог прозвониться и на следующий день прислал телеграмму: «Справедливость наконец восторжествовала. Празднуем со вчерашнего дня. Дозвониться невозможно. От всего сердца поздравляю вас с Мерседес». Также прислал телеграмму и Грэм Грин: «Мои самые теплые поздравления. Жаль, что не можем отпраздновать это вместе с Омаром». И Норман Мейлер^********: «Более достойного кандидата не найти». Кроме всего прочего, Латинская Америка наконец-то получила возможность выразить свое отношение к Гарсиа Маркесу — Колумбия, Куба и Мексика хором утверждали, что это их писатель; газеты всего мира пестрели панегириками в его честь. Казалось, настало некое странное волшебное время, будто только что был издан роман «Сто лет одиночества» и миллиард человек прочитали книгу одновременно, буквально за пять секунд после ее выхода в свет, и теперь ликовали все вместе.

За считаные минуты дом Гарсиа Барча в Мехико начали штурмовать средства массовой информации, полиция установила заграждения с обоих концов Калье-Фуэго. Первые журналисты предложили писателю вместе с ними выпить шампанского на улице — под вспышки фотокамер, конечно, — и его соседи вышли поаплодировать. Алехандро Обрегон, в то утро приехав в гости к старому другу и увидев все это столпотворение, подумал про себя: «Черт! Габо умер!» (Обрегон прибыл в Мексику, чтобы отреставрировать картину, подаренную им Гарсиа Маркесу, — автопортрет с дыркой вместо одного глаза, который художник сам прострелил, находясь в пьяном угаре)⁵⁰. Десятки журналистов толпились в доме Гарсиа Маркеса, дотошно описывая каждую деталь как в комнатах, так и во дворе. Все без исключения отмечали, что на столах стояли желтые розы, и каждый настойчиво просил, чтобы виновник торжества дал ему «эксклюзивное» интервью.

Гарсиа Маркес не общался с матерью три недели, потому что у нее не работал телефон, и один предприимчивый журналист из Боготы при помощи чудо-технологий устроил им разговор в прямом эфире. И Луиса Сантьяга заявила во всеуслышание, на всю Колумбию, что, на ее взгляд, от этой новости одна большая польза: «Может, мне теперь включат телефон». И телефон у нее скоро заработал. Очень надеялась, заявила она, что Габито никогда не станет лауреатом Нобелевской премии, ибо уверена: вскоре после этого он умрет. Ее сын, привыкший к чудачествам матери, ответил, что возьмет с собой в Стокгольм в качестве амулета букет желтых роз.

В конечном счете Гарсиа Маркес устроил импровизированную пресс-конференцию для более сотни журналистов, к тому времени осаждавших его дом. Он заявил, что не собирается надевать фрак на церемонию в Стокгольме, а намерен появиться там в гуаябере или даже в ликилики — белой полотняной тунике и брюках, которые носят латиноамериканские крестьяне в голливудских фильмах, — в честь своего деда. Этим заявлением он переполошил всех колумбийских cachacos: они до последнего момента боялись, что Гарсиа Маркес вызовет международный скандал или своим несносным вульгарным поведением опозорит всю Колумбию. Габо также сказал, что на средства от премии создаст в Боготе новую газету, которая будет называться El Otro (Другая): по его мнению, отчасти эта премия — награда за его вклад в журналистику. Он также собирался построить в Картахене дом своей мечты.

Как-то после обеда Гарсиа Маркес и Мерседес, предоставив журналистов самим себе, тайком покинули свой дом на Калье-Фуэго, сняли номер в гостинице «Чапультепек-Президенте» и стали обзванивать своих близких друзей. До вечера они просидели в этом убежище в компании всего восьми человек, в то время как дома у них по-прежнему царил хаос. На время журналистского ажиотажа Альваро Мутис взял на себя роль личного шофера семьи Гарсиа Барча.

Тем временем Вашингтон в тот же день подтвердил, что Гарсиа Маркесу, несмотря на его новый статус, по-прежнему отказано в американской визе: въезд в США ему был запрещен с 1961 г., когда он работал на Кубу. (7 ноября он напишет в своей колонке в газете El Espectador, что, на его взгляд, пусть лучше «дверь будет закрыта, чем открыта наполовину». На самом деле он, конечно же, говорил неискренне, ибо его задевало, что для США он до сих пор персона нон грата. Поэтому 1 декабря он опрометчиво пригрозил запретить публикацию своих произведений в этой стране: если ему отказывают в визе, с какой стати там должны издаваться его книги?⁵¹) Так уж случилось, что в этот же день из кубинской тюрьмы выпустили на свободу поэта-диссидента Армандо Валья-дареса, во многом благодаря вмешательству Гарсиа Маркеса, выступившего посредником между Кастро и Миттераном. Вальядареса, который, по словам его сторонников, якобы был парализован, сопровождал советник Миттерана Режи Дебре. По прибытии в Париж Вальядарес, ко всеобщему удивлению, встал с инвалидного кресла и пошел сам как ни в чем не бывало.

По всему миру друзья Гарсиа Маркеса отмечали его успех. В Париже Плинио Мендоса плакал от радости. И не он один. Издатель Хосе Висен-те Катараин, уже находившийся на пути в Мексику, по прибытии в аэропорт узнал благую весть и тут же пустился в пляс. В Картахене, где праздновали родные писателя, Габриэль Элихио заявлял всем, кто его слушал: «Я всегда это знал». Никто не напоминал ему, как в свое время он предсказывал, что Габито будет «жрать бумагу». Луиса Сантьяга говорила, что ее отец, полковник, должно быть, тоже радуется на небесах: он всегда пророчил Габито большое будущее. В большинстве сообщений в прессе родных Маркеса представляли как эксцентричных обитателей их собственного маленького Макондо. Луиса Сантьяга была Урсулой, Габриэль Элихио — Хосе Аркадио, хотя, как обычно, тот громко недоумевал, почему его не изобразили Мелькиадесом. Но мало-помалу, хоть его и распирало от гордости и эйфории, Габриэль Элихио начал пакостить: Габито получил премию благодаря своей дружбе с Миттераном, говорил он («такие вещи учитываются, как вы понимаете»); Габито не единственный писатель в семье; непонятно, почему все внимание достается ему.

Губернатор департамента Магдалена объявил 22 октября региональным праздником и предложил сделать старый дом в Аракатаке, некогда принадлежавший полковнику Маркесу, национальным музеем. В Боготе Коммунистическая партия организовала уличные демонстрации, призванные убедить Гарсиа Маркеса вернуться в Колумбию и стать выразителем чаяний угнетенных, спасти страну. Один журналист спросил у уличной проститутки, слышала ли она новость о награждении Маркеса, и та сказала, что ей об этом только что в постели сообщил клиент, — пожалуй, это и есть всенародное признание. В Барранкилье таксисты на Пасео-Боливар, услышав новость, стали сигналить в унисон: ведь Габито как-никак один из них.

Газеты стали называть Гарсиа Маркесом «новым Сервантесом», повторяя слова Пабло Неруды, которые он произнес в 1967 г., когда прочитал «Сто лет одиночества»⁵². В последующие годы Маркеса еще не раз будут сравнивать с Сервантесом. Newsweek, поместивший на обложке фотографию Гарсиа Маркеса, назвал писателя «завораживающим рассказчиком»⁵³. Пожалуй, лучше всех общественное мнение, преобладавшее тогда и утвердившееся с тех пор, выразил находившийся в Лондоне Салман Рушди в статье под названием «Волшебник Маркес»: «За много лет он — один из самых популярных нобелевских лауреатов, один из немногих настоящих магов в современной литературе, художник, наделенный редкой способностью создавать произведения высочайшего класса, затрагивающие за живое и околдовывающие огромную читательскую аудиторию. Шедевр Маркеса "Сто лет одиночества", на мой взгляд, одно из двух-трех самых значительных и совершенных произведений художественной прозы, что были где-либо опубликованы после войны»⁵⁴.

Тем временем спустя всего неделю после объявления о награждения Маркеса Нобелевской премией один из его добрых друзей, Фелипе Гонсалес, лидер Испанской социалистической партии, был назначен премьер-министром своей страны — еще один повод для торжества и эйфории. В предыдущем году Миттеран, теперь — Гонсалес. Может, его награда — признак того, что все начинает меняться? В интервью буэнос-айресскому журналу Gente Гарсиа Маркес сказал: «Теперь я могу умереть счастливым, ибо я бессмертен». Должно быть, пошутил.

1 декабря состоялась инаугурация Мигеля де ла Мадрида, избранного президентом Мексики на следующие шесть лет. Гарсиа Маркес никогда не был с ним близок, но церемонию посетил. В тот же самый день Фелипе Гонсалес торжественно вступил в должность премьер-министра нового испанского правительства в Мадриде. В первых числах декабря, после поездки на Кубу, Гарсиа Маркес прилетел в Мадрид, чтобы поздравить Гонсалеса. И поздравил — в прямом смысле отсалютовал ему. Он сообщил, что в Гаване у него с Кастро состоялась одиннадцатичасовая беседа и что правительство Рейгана отказало ему в долгосрочной визе, так что Нью-Йорк для него закрыт. Тем временем в Париже Мерседес встретилась с Гонсало. А старший сын Родриго снимал фильм на севере Мексики и был слишком занят, чтобы поехать в Стокгольм и разделить с отцом радость его замечательной победы. И это, конечно же, несколько расстроило Гарсиа Маркеса. В предыдущем месяце он встречался с Родриго в Сакатекасе в Мексике, но никто не знает, что между ними произошло. Сами же они не распространяются на эту тему.

6 декабря, в понедельник, в семь часов вечера арендованный правительством у авиакомпании «Авианка» аэробус вылетел из Боготы в Стокгольм. Продолжительность полета — двадцать два часа. На борту находились официальная делегация во главе с министром образования Хайме Ариасом Рамиресом, двенадцать ближайших друзей Гарсиа Маркеса, отобранных Гильермо Ангуло, — Гарсиа Маркес попросил своего старого друга Ангуло избавить его от этой неприятной обязанности, — их жены, большое количество людей, приглашенных издательством «Овеха Негра», и семьдесят музыкантов из разных этнических групп, отобранных министром культуры по совету и при содействии антрополога Глории Трианы.

Когда гости Гарсиа Маркеса наконец-то прибыли в Стокгольм, в шведской столице было 0°С. В аэропорту уже ждали сотни живших в Европе колумбийцев и других латиноамериканцев. Ночью температура упала до минус десяти, но шведы сказали, что им повезло: могло быть гораздо холоднее, да еще и со снегом⁵⁵. Чуть раньше, днем, в шведскую столицу приехали из Испании и Парижа друзья и родные Маркеса: из Барселоны прилетели Кармен Балсельс и Магдалена Оливер вместе с четой Федучи и журналистом Рамоном Чао; из Парижа приехали Мерседес и Гонсало, Тачия и Шарль, а также Плинио Мендоса, Режи Дебре и супруга Миттерана Даниэла. К сожалению, еще один друг Маркеса, министр культуры Джек Ланг, в последний момент был вынужден отменить поездку. Были там послы Колумбии и Кубы, поверенный в делах Мексики. Все ждали на арктическом холоде⁵⁶.

Тачия взяла на себя роль официального фотографа Гарсиа Маркеса и его друзей и даже сумела добыть для себя журналистский пропуск. Когда ее бывший возлюбленный вышел из самолета в зал ожидания, она бросилась вперед и сделала первый снимок героя-триумфатора, а потом стала фотографировать ликующих колумбийцев, в северной темноте тянувших руки к Гарсиа Маркесу через металлические заграждения аэропорта. Габо и Мерседес поехали в Гранд-отель, где для них сняли роскошный люкс из трех комнат. Там они будут ночевать следующие несколько дней⁵⁷. Изнуренный, возбужденный, ошеломленный, Гарсиа Маркес лег спать. Потом: «Я вдруг проснулся и вспомнил, что этот самый номер в этой самой гостинице всегда снимают для нобелевских лауреатов. И я подумал: "На этой кровати спали Редьярд Киплинг, Томас Манн, Неруда, Астуриас, Фолкнер". Мне стало страшно, и я в конце концов перелег на диван»⁵⁸.

На следующее утро Гарсиа Маркес завтракал в отеле в огромной компании друзей, представлявших все его прошлое. В их числе были и Кармен Балсельс с Катараином. В таком составе эти люди никогда не собирались вместе. Некоторые даже не знали друг друга, кто-то кого-то, возможно, недолюбливал. Плинио Мендоса сказал, что Гарсиа Маркес в аэропорту приветствовал своих поклонников, как путешествующий тореадор, и каждый день одевался в своем номере тоже как матадор — в окружении друзей. Однажды Гарсиа Маркес вывел Альфонса Фуэнмайора из гостиной этого «люкса для избранных» в спальню и показал ему свою речь: «Взгляни-ка, маэстро, как тебе?» Фуэнмайор прочитал речь с восхищением и сказал, что он наконец-то понял политическую позицию Гарсиа Маркеса. Его друг ответил: «То, что ты прочитал сейчас, это "Сто лет одиночества" — не больше и не меньше»⁵⁹.

Приближался долгожданный час. «В вестибюле я увидел Габо и Мерседес, — вспоминает Мендоса. — Тихие, спокойные, они мирно беседовали, будто напрочь забыв про церемонию награждения, которая должна была начаться с минуты на минуту. Разговаривали, как тридцать лет назад где-нибудь в Сукре или Маганге в доме тетушки Петры или тети Хуаны субботним вечером»⁶⁰. Лауреат Нобелевской премии в области литературы должен был выступить с речью в 17:00 в театре Шведской литературной академии, расположенной в здании биржи, перед аудиторией из 400 человек, в числе которых были 200 особо приглашенных гостей. На 18:30 был намечен ужин в честь лауреатов в доме секретаря академии.

В пять часов вечера Гарсиа Маркес, одетый в свой традиционный клетчатый пиджак, темные брюки и белую рубашку с красным галстуком в горошек, был представлен собравшимся долговязым Ларсом Гилленстеном, постоянным секретарем академии и известным прозаиком, подготовившим коммюнике о присуждении премии. Гилленстена, говорившего по-шведски, едва было слышно, потому что присутствовавшие на церемонии колумбийские радиокомментаторы орали так, будто комментировали футбольный матч, и Гарсиа Маркесу пришлось жестом попросить их «убавить звук», прежде чем он начал свою речь под названием «Одиночество Латинской Америки». Говорил он напористо, с вызовом, будто читал заклинание. Его речь, сочетание деконструктивного магического реализма и политики, звучала как откровенный выпад против европейцев, не способных или не желающих понять исторические проблемы Латинской Америки и не склонных дать континенту время на то, чтобы развиться, встать на путь прогресса, — время, которое потребовалось самой Европе. В своем выступлении он в очередной раз продемонстрировал свою давнюю неприязнь к «европейцам» (в том числе к североамериканцам), как к капиталистам, так и к коммунистам, навязывавшим свои «схемы» Латинской Америке. Гарсиа Маркес заявил, что эту награду он получил отчасти за свою политическую деятельность, а не только за достижения в литературе. Свое выступление он завершил в 5:35; ему аплодировали несколько минут⁶¹.

В четверг вечером, 9-го числа, Гарсиа Маркес и Мерседес отправились на ужин с Пальме в загородную резиденцию премьер-министра в Харпсунде. На ужине присутствовали еще одиннадцать гостей, в том числе Даниэла Миттеран, Режи Дебре, шведский дипломат Пьер Шори, писатель Гюнтер Грасс, турецкий поэт-политик Бюлент Эджевит и Артур Лундквист. Шведский министр иностранных дел сказал, что такое приглашение — особая честь, ее редко кто удостаивался прежде. Гарсиа Маркеса много лет назад познакомил с Пальме Франсуа Миттеран в своем доме на Рю-де-Бьевр. Теперь, хоть и абсолютно выдохшийся, он два часа увлеченно беседовал о положении в Центральной Америке, и эта беседа впоследствии поспособствует привлечению президентов шести стран региона Панамского перешейка к участию в так называемом Контадорском мирном процессе⁶².

Все это было лишь закуской перед основным блюдом — Нобелевским фестивалем, состоявшимся 10 декабря: утром репетиция в концертном зале, после обеда само великое событие, в четыре часа вручение Нобелевских премий королем Швеции перед аудиторией из 1700 человек. В тот день Мерседес, «супруга нобелевского лауреата», появилась на обложке колумбийского журнала Carrusel — приложения к газете El Tiempo. В журнале была помещена статься под названием «Габито ждал, пока я вырасту», написанная свояченицей Мерседес Беатрис Лопес де Барча⁶³. Можно представить, как она говорила Мерседес: «Хочешь стереть с лица земли ту статью, что Консуэло Мендоса написала в прошлом году, так дай мне сделать по-настоящему лестное интервью, с лестными фотографиями». Мерседес: «Ладно, только это одно».

Вскоре после обеда герой дня оделся. О ликилики он не переставал говорить с того дня, как узнал о награде. Иногда заявлял, что это дань памяти его деду, полковнику; иногда, менее скромно, — что он хочет почтить свое самое знаменитое творение, полковника Аурелиано Буэндиа. На следующий день газета El Espectador напечатала письмо дона Аристи-деса Гомеса Авилеса из Монтерии (Колумбия), который помнил полковника Маркеса и сказал, что тот сроду не показывался на людях в ликилики: он был истинный щеголь и без пиджака даже на улицу никогда не вышел бы, не говоря уж про то, чтобы явиться не при параде на церемонию вручения Нобелевской премии⁶⁴. В этих дебатах ни разу не был упомянут Габриэль Элихио Гарсиа — человек, который в молодости действительно носил ликилики.

Стокгольм, Гранд-отель, номер люкс 208, 10 декабря 1982 г., три часа дня. Перед отъездом из Парижа Тачия купила для Гарсиа Маркеса термобелье «Дамарт», в котором писатель запечатлен на одной из своих знаменитых фотографий: он стоит в неглиже в окружении друзей-мужчин, одетых в смокинги, которые они взяли напрокат, заплатив по двести крон за каждый. Мерседес вручила каждому по желтой розе, дабы отвести беду — la pava, как говорят по-испански в Карибском регионе, — и помогла вставить цветы в петлицы. «Так, compadre, дай-ка взглянуть...» Потом она организовала фотосессию⁶⁵. Потом достали ликилики, и это означало, как три дня спустя язвительно заметила Ана Мария Кано из El Espectador, что Гарсиа Маркес прибыл на церемонию «сморщенный, как аккордеон»⁶⁶.

Но все это было позже. А тогда, одетый вызывающе в свой ликилики — попросту говоря, в традиционный наряд латиноамериканцев из низшего класса — с черными ботинками (о ужас!), Гарсиа Маркес приготовился к моменту истины. Его ликилики был такой же мятый, в каких наверняка ходили и никарагуанец Аугусто Сандино, и кубинец Хосе Марти и другие герои Латинской Америки, не говоря уже про Аурелиано Буэндиа. Сверху Гарсиа Маркес надел пальто, чтобы не замерзнуть на северном холоде. «Мы все плотной толпой спустились по лестнице, — вспоминает Плинио Мендоса, — сопровождая Габо на самое памятное торжество в его жизни»⁶⁷. Дальше Мендоса ведет рассказ в настоящем времени: «На улице лежит снег, всюду фотографы. Шагая рядом с Габо, я вижу, как на мгновение кожа на его лице натянулась. Я чувствую — как у рожденного под знаком Рыб у меня хорошо развито чутье — внезапное напряжение. Цветы, вспышки фотокамер, фигуры в черном, красный ковер: возможно, с ним разговаривают его предки из Гуахиры, похороненные в далеких пустынях. Возможно, они говорят ему, что пышная церемония увенчания славой — это то же самое, что пышная церемония погребения. Что-то подобное происходит, ибо, проталкиваясь сквозь вспышки и фигуры в торжественных нарядах, он бормочет себе под нос: "Черт, будто явился на собственные похороны!" — ив его тихом голосе я слышу внезапную обеспокоенность и страдальческое удивление»⁶⁸.

Они входят в огромное помещение концертного зала, спроектированного по подобию греческого храма. Тысяча семьсот человек, в том числе триста колумбийцев. Всеобщее изумление, когда Гарсиа Маркес появляется в своем белом наряде: вид у него такой, будто он по-прежнему в одном термобелье! Справа на сцене, убранной желтыми цветами, сидят в сине-золотых креслах члены королевской семьи: король Карл Густав XVI, прекрасная королева Сильвия (по матери бразильянка, детство она провела в Сан-Паулу), принцесса Лилиан и принц Бертил. Все они только что заняли свои места под звуки национального гимна. Рядом с ними кафедра, с которой будет выступать постоянный секретарь Гилленстен. Все лауреаты сидят слева, в красных креслах: шведы Суне Бергстрём и Бенгт Самуэльсон и англичанин Джон Вейн (лауреаты премии по медицине), американец Кеннет Уилсон (лауреат премии по физике), южноафриканец Аарон Клуг (лауреат премии по химии) и американец Джордж Стиглер (лауреат премии по экономике). За ними два ряда кресел занимают академики, члены правительства Швеции, другие важные персоны. Гарсиа Маркес в своем ликилики один в окружении фраков, боа, мехов и жемчужных ожерелий. Между ним и королем на полу вписана в круг буква N — краской или мелом? — символизирующая Нобелевскую премию, которой его наградили.

Гилленстен, профессор Шведской академии, начал свое выступление. Было видно, что Гарсиа Маркес нервничает. Его награждали предпоследним. Гилленстен, говоривший по-шведски, повернулся к поднявшемуся со своего места колумбийцу (у того блестели глаза — ни дать ни взять несчастный мальчик из школы Сан-Хосе в Барранкилье) и, перейдя на французский, подытожил все вышесказанное, затем попросил писателя подойти к королю за наградой. Гарсиа Маркес, выбравший в качестве сопровождения «Интермеццо» Бартока, оставил желтую розу на сиденье и пошел получать премию. Незащищенный, подверженный всем невообразимым несчастьям, без своего тотемического цветка, он стиснул кулаки и под звук труб зашагал по огромной сцене. Дойдя до круга с буквой N, он остановился и стал ждать короля. Пожимая руку увешанному медалями монарху, он был похож на бродягу в исполнении Чаплина, которого барин одарил своей милостью. Получив медаль и диплом, он чопорно поклонился королю, потом почетным гостям и публике. Зал разразился овациями, самыми долгими в истории этих августейших церемоний: ему аплодировали несколько минут⁶⁹.

Церемония завершилась в 17:45. Покидая зал вместе с другими лауреатами, Гарсиа Маркес шел, подняв над головой руки, будто чемпион по боксу, — отныне этот приветственный жест станет его визитной карточкой. Те, кому посчастливилось быть приглашенными на ужин, имели в запасе сорок пять минут, чтобы добраться до огромного Голубого зала стокгольмской ратуши, где проходит нобелевский банкет. Меню, составленное одним из лучших в Швеции шеф-поваров, состояло из «типично шведских» блюд. Филе из оленины, форель и шербет с бананами и миндалем. Шампанское, херес и портвейн⁷⁰. Гарсиа Маркес — демонстративно — закурил гаванскую сигару. Гвоздем программы — как все потом согласятся — было выступление семидесяти колумбийских музыкантов. Друг Гарсиа Маркеса Нерео Лопес всюду их сопровождал, снимая на камеру их приключения и злоключения в Стокгольме⁷¹. Он наблюдал, как Глория Триана беспокойно опекает женщин: «Они все девственницы, я дала слово их матерям». По прибытии в ратушу, стены которой были увешаны королевскими гобеленами, один музыкант из Риосусьо, решив, что он в церкви, преклонил колени и помолился. Интересно, подумал Лопес, что почувствовали шведы при виде «спускающейся по лестнице разношерстной группы из Макондо — индейцев, негров, карибов и испанцев, составляющих традиционное колумбийское общество»? По его словам, до той поры кульминацией этих банкетов было знаменитое мороженое-фламбе. Теперь же сама жизнь хлынула в зал. Все представление под руководством Тото ла Момпосина и Леоноры ла Негра Гранде де Коломбиа было триумфом. Подбадриваемые аплодисментами, колумбийские музыканты вместо пятнадцати минут выступали целых полчаса⁷².

Каждый лауреат выступал с трехминутной речью, после которой произносился тост. Гарсиа Маркес выступил первым. В своей речи «О пользе поэзии» он утверждал, что поэзия — «самое верное доказательство существования человека»⁷³. Тогда еще никто не знал, что речь ему помог подготовить его друг Альваро Мутис, о чем, собственно, любой мог бы и сам догадаться, прочитав и осмыслив ее. Двое из лауреатов попросили Маркеса поставить автограф на их экземплярах романа «Сто лет одиночества». После того как тосты были произнесены, все спустились на первый этаж в Большой золотой зал, где устраивался бал. Сначала был объявлен вальс, потом несколько североевропейских танцев, затем неожиданно заиграли «Bésame mucho» и другие болеро, за коими последовали фокстроты и румбы.

Позже, когда все вернулись в гостиницу, из пустыни на севере Мексики позвонил Родриго. Новоявленный лауреат в это время пил шампанское в компании двадцати друзей. Все мгновенно притихли. Гарсиа Маркес с сияющими глазами подошел к телефону. Позже он с гордостью скажет журналистам, что его сыновья «унаследовали от матери и отца деловую хватку»⁷⁴.

А за тысячи миль от Стокгольма в небольшом городке Карибского региона Аракатаке (Колумбия), где, конечно же, было еще светло, тоже праздновали победу писателя, еще более шумно и весело. В девять часов утра в церкви, где крестили Габито, был исполнен христианский гимн «Те Deum», потом горожане потянулись к дому, где он родился. Была развернута кампания с целью наделить Аракатаку статусом туристического центра исторического значения по образцу Илье-Комбре — родного города Пруста. Потом в Доме культуры собрался совет управляющих департаментом Магдалена под председательством энергичного губернатора Сары Валенсии Абдала, уроженки Аракатаки⁷⁵. Сестра Гарсиа Маркеса Рита вспоминает: «В день вручения премии в Аракатаке было устроено празднество, организованное правительством Магдалены. Губернатор арендовала для гостей поезд, подбиравший по пути всю его родню — кузин и кузенов, дядьев, тетушек и племянников. Мы все прибыли в Аракатаку, где уже находились другие кузены, кузины, дяди, тети и прочие родственники. Собралась уйма народу. И день был замечательный — фейерверки, служба, говяжья грудинка, зажаренная на открытом воздухе, напитки для всего города. Был там и наш кузен Карлос Мартинес Симахан, министр горнодобывающей промышленности. В тот день было открыто здание "Телекома", построенное по проекту нашего брата Хайме. Но особенно здорово было, когда выпустили желтых бабочек»⁷⁶.

В Стокгольме герой дня начал понемногу расслабляться. Он чувствовал себя ответственным за то, чтобы донести до мира положительный образ Латинской Америки, ведь в Колумбии, он знал, его недруги только и ждут, что он допустит ошибку, ибо их представление о «положительном образе» страны абсолютно не соответствовало тому, что он пытался делать. Позже он признается: «Никто даже не подозревал, как несчастен я был в те дни, стараясь уследить за каждой мелочью, чтобы все было на высоте. Я не мог себе позволить ни единой ошибки, потому что малейший просчет, сколь бы незначительным он ни был, при тех обстоятельствах мог бы обернуться катастрофой»⁷⁷. (Потом, когда и Гарсиа Маркес и Альваро Мутис вернутся в Мехико, новоявленный лауреат попросит друга: «Расскажи мне про Стокгольм, а то я ничего не помню. Вижу одни только вспышки и как я отвечаю на вопросы журналистов, всегда на одни и те же вопросы. Расскажи что помнишь»⁷⁸.)

Однако его выступление было столь успешным, что даже El Tiempo, с которой у Гарсиа Маркеса всегда были натянутые отношения, в редакционной статье почти вознесла его до небес. Газета поздравила писателя, признав, что он прошел непростой путь и заслужил свою славу. Статья завершалась словами: «После эйфории, связанной с нобелевской церемонией, страна должна вернуться в реальность, посмотреть в лицо своим проблемам и возвратиться к заведенному порядку. Но кое-что изменилось безвозвратно: теперь мы убеждены, что наши возможности — это до сих пор неизведанное богатство и что мы еще только начали выходить на мировую арену. Что и доказал Гарсиа Маркес, и мы никогда не забудем его бесценный урок»⁷⁹.

Комментарии

*. Haute cuisine — изысканная кухня (фр.).

**. Гарсиа Маркес Г. История одной смерти, о которой знали заранее / пер. Л. Синянской // Собрание сочинений. Т. 1. СПб., 1998. С. 399.

***. Там же. С. 346.

****. Там же. С. 346.

*****. Там же. С. 348.

******. MAC (от исп. Muerte a Secuestradores) — букв. «Смерть похитителям».

*******. Онетти, Хуан Карлос (1909—1994) — уругвайский писатель, представитель «поколения 45-го года», создатель так называемого «нового латиноамериканского романа».

********. Мейлер, Норман (1923—2007) — американский писатель, журналист, драматург, сценарист, кинорежиссер. Произведения: «Нагие и мертвые» (1948), «Олений парк» (1955), «Песнь палача» (1979) и др.

Примечания

1. GGM, «La comisión de Babel», El Espectador, 2 noviembre 1980.

2. Carmen Galindo, Carlos Vanella, «Soy más peligroso como literato que como politico: GM», El Día (México), 7 setiembre 1981.

3. См. GGM, «Georges Brassens», El Espectador, 8 noviembre 1981 и «Desde París con amor», El Espectador, 26 diciembre 1982. Многие из статей того периода написаны на темы, связанные с Парижем.

4. Мария Химена Дусан, интервью (Богота, 1991).

5. Энрике Сантос Кальдерон, интервью (Богота, 1991).

6. Consuelo Mendoza de Riaño, «La Gaba», Revista Diners (Bogotá), noviembre 1980.

7. Excelsior, 20 marzo 1980.

8. «Gabriel García Márquez. ¿Esbirro o es burro?», El Universal, 17 mayo 1980.

9. Alan Riding, «For GM, revolution is a major theme», New York Times, 22 May 1980.

10. Juan Gossaín, «A Cayetano lo mató todo el pueblo», El Espectador, 13 mayo 1981, p. 7a, интервью с Луисом Энрике ГМ.

11. См. Eligió Garsía, Crónica de la crónica, в которой реальные события сравниваются с описанными в романе, а роман и реальные события — с фильмом.

12. См. GGM, «El cuento del cuento», El Espectador, 23 agosto 1981 и «El cuento del cuento (Conclusión)», El Espectador, 30 agosto 1981.

13. См. Sorela, El otro García Márquez, p. 255.

14. В письме к Плинио Мендосе от 22 июля 1966 г. (сразу же по окончании работы над СЛО, но еще до публикации романа) он говорит, что хотел бы заниматься именно такой журналистикой.

15. См. John Benson, «Notas sobre Notas de prensa 1980—1984», Revista de Estudios Colombianos, 18, 1998, p. 27—37.

16. Эти четыре статьи появились в El Espectador в период с середины сентября по начало октября 1980 г.

17. Название и подзаголовок американского телесериала последующей эпохи.

18. «Sí, la nostalgia sigue siendo igual que antes», El Espectador, 16 diciembre 1980.

19. GGM, «Un domingo de delirio», El Espectador, 8 marzo 1981.

20. Cobo Borda, «Crónica de una muerte anunciada: García Márquez solo escribó su nueva novella cuando su mama le dio permiso», 1981 (позже опубликована в книге Coba Borda, Silva, Arciniegas, Mutis y García Márquez, p. 419—427).

21. Об этом инциденте см. Sorela, El otro García Márquez, p. 259—262; по его словам, он знает наверняка, что ГГМ был прав насчет угрозы.

22. См. «El viaje de GM: crónica de una salida anticipada», Cromos, 31 marzo 1981.

23. См. Vidal, Viaje a la memoria, p. 128—139.

24. «GGM y su nuevo libro vistos a través de su editor», El Espectador, 3 mayo 1981.

25. См. Excelsior, 12 mayo 1981.

26. Excelsior, 7 mayo 1981.

27. См. GGM, «Mitterrand, el otro: el presidente», El Espectador, 24 mayo 1981.

28. Фелипе Гонсалес, интервью (Мадрид, 1997).

29. Excelsior, 4 agosto, 1981.

30. «Torrijos», El Espectador, 9 agosto 1981.

31. См. Beatriz López de Barcha, «Gabito esperó a que yo creciera», Carrusel, Revista de El Tiempo, 10 diciembre.

32. Цит. по: José Pulido, «No quiero convertirme en la estatua del Premio Nobel», Muro de confesiones (Caracas, El Libro Menor, Academia Nacional de la Historia, 1985), p. 9—18.

33. См. также «Habla GM: Votaré por primera vez en mi vida López», El Tiempo, 23 mayo 1982.

34. GGM, «Crónica de mi muerte anunciada», El Espectador, 14 marzo 1982.

35. «Con las Malvinas o sin ellas», El Espectador, 11 abril 1982.

36. «Otra vez del avión a la muía...! Qué dicha!», El Espectador, 31 enero 1982.

37. «Bangkok la horrible», El Espectador, 28 marzo 1982.

38. «Peggy, dame un beso», El Espectador, 4 abril 1982).

39. «Como sufrimos las flores», El Espectador, 6 diciembre 1981.

40. Claudia Dreifus, «GGM», Playboy, 30:2, February 1983, p. 65—77, 172—178.

41. Plinio Apuleyo Mendoza, red., El olor de la guayaba (Barcelona, Bruguera, abril 1982).

42. María Esther Gilio, «Escribir bien es un deber revolucionario», Triunfo (Madrid), 1977 (см. Rentería, p. 141—146).

43. Этот отрывок написан по материалам книги Núñez Jinénez, «GM у la perla de las Antilla», p. 69—103.

44. Ibid.

45. «Beguin y Sharon, premios "Nobel fe la muerte"», El Espectador, 29 setiembre 1982.

46. Alfonso Fuenmayor, «Transparencia de un Nobel» в книге Aura Lucía Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 30—33.

47. См. «Gabriel José visto por Eligió Gabriel, el benjamín», Cromos (Bogotá), 26 octubre 1982, p. 20—21.

48. См. GGM, «William Golding, visto por sus vecinos», El Espectador, 9 octubre 1983, где ГГМ вспоминает, как он услышал известие о том, что ему присудили премию в 1982 г.

49. Eligió García, «Así se recibió el Nobel», Revista Diners (Bogotá), noviembre 1982.

50. GGM, «Obregón o la vocación desaforada», El Espectador, 20 octubre 1982.

51. GGM, «USA: major cerrado que entreabierto», El Espectador, 7 noviembre 1982.

52. См., например, Latin American Times, December 1982 (статья, иллюстрация к которой дана на обложке).

53. Joseph Harmes, «A spellbinding storyteller», Newsweek, 1 November 1982.

54. Salman Rushdie, «Márquez the Magician», Sunday Times (London) 24 October 1982.

55. О награждении ГГМ Нобелевской премией и о том, какое значение это имело для Колумбии, см. в книге Mera, red., Aracataca-Estocolmo.

56. См. там же Plinio Mendoza, «Postales de Estocolmo», p. 96—103.

57. См. Guillermo Cano, «Crónica anticipada de unas ceremonias», El Espectador, 5 diciembre 1982.

58. Anthony Day, Marjorie Miller, «Gabo talks: GGM on the misfortunes of Latin America, his friendship with Fidel Castro and his terror of the blank page», Los Angeles Times Magazine, 2 September 1990.

59. Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 30.

60. См. ibid. Plinio Mendoza, «Postales de Estocolmo», p. 96.

61. Eligió García, «Gabriel José visto por Eligió Gabriel», Cromos, 14 diciembre 1982.

62. GGM, «Cena de paz en Harpsund», El Espectador, 19 diciembre 1982.

63. Beatriz López de Barcha, «Gabito esperó a que yo creciera», Carrusel, Revista de El Tiempo, 10 diciembre.

64. См. El Espectador, 11 diciembre 1982.

65. Mendoza, «Postales de Estocolmo» в книге Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 98.

66. Ana María Cano, «Para leer en la mañana: El arrugado liquiliqui», El Espectador, 13 diciembre 1982.

67. Plinio Mendoza, «La entrega del Nobel: un día inolvidable», El Tiempo, 12 diciembre 1982.

68. Mendoza, «Postales de Estocolmo» в книге Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 103.

69. «La cumbia del Nobel», Gente (Buenos Aires), Desember 1982.

70. См. Tom Maschler, Publisher (London, Picador, 2005), p. 128—129.

71. Nereo López, «Humanas y hermosas anécdotas de la delegación folklórica colombiana en Estocolmo» в книге Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 91—95.

72. См. Gloria Triana, «Hasta la Reina Silvia se divirtió», El Espectador, 6 octubre 2002.

73. GGM, «El brindis por la poesía», El Espectador, 12 diciembre 1982.

74. Alexandra Pineda, «El Nobel Gabo piensa en El Otro», El Espectador, 12 diciembre 1982.

75. El Espectador, 10 diciembre 1982.

76. По словам Риты ГМ, Galvis, Los GM, p. 249.

77. Eligió García, «La entrega del Nobel: Estocolmo fue una fiesta y una rosa amarilla», El Mundo al Vuelo, Aviamca, 64, febrero — marzo 1983.

78. Alvaro Mutis, «Apuntes sobre un viaje que no era contra» в книге Mera, red., Aracataca-Estocolmo, p. 19—20.

79. El Espectador, 12 diciembre 1982.