Насилие

I

Народы Латинской Америки все очевиднее обретают черты единой большой нации¹. Однако эта сложная общность формировалась на основе очень разнородных этнических, социальных и экономических компонентов, которые перемешивались, накладываясь друг на друга, а иногда и продолжали сосуществовать. Это был длительный процесс; его общие свойства стали определяться ко времени Хосе Марти, сумевшего проницательно разглядеть главные черты будущей нации.

Жестокость европейцев по отношению к народам Америки, находившимся на разных ступенях развития, запечатлена в многочисленных литературных произведениях — в дневниках, исторических хрониках. Колонизаторы явились сюда в поисках золота, и, обращая индейцев-язычников в «святую веру», осуществили едва ли не крупнейший в истории человечества геноцид, уничтожив целые народы. Насилие отметило начало нашей истории, и оно же — уже иначе — ознаменовало и другой этап — борьбу за независимость. Когда мы стали достаточно сильны, чтобы двинуть в бой армии Боливара, Сан-Мартина, О'Хиггинса и Идальго², волна насилия смела испанцев с американского континента. Но велел за этим сюда потянуло щупальцы иное насилие, менее грубое, но более изощренное, имя которому — капитализм (сначала английский и голландский, а потом американский).

Вот эту сложную действительность и описывает Гарсиа Маркес. Колумбийский писатель помнит, как складывалась эта действительность, какой тяжелый путь прошел континент с начала испанской колонизации и до наших дней.

II

Хотя ни одно из произведений Гарсиа Маркеса не сводится исключительно к изображению классовой, межпартийной или антиимпериалистической борьбы, тема насилия — социального и индивидуального — так или иначе присутствует едва ли не во всех его книгах.

Иногда насилие существует еще как возможность. Его угроза висит над героями подобно Дамоклову мечу. Они любят, ходят в церковь, работают, интригуют — и ждут, что это вот-вот случится, вот-вот обрушится на них. Опасение перерастает в ужас, омрачающий всю жизнь человека и вызывающий его отчуждение. Именно такое ощущение присутствует в романе «Недобрый час» и в ряде рассказов о «городке», как принято называть одну из литературных территорий, созданных колдовским воображением колумбийского писателя, в отличие от столь же мифического Макондо.

Однако в цикле о Макондо, начиная с романа «Палая листва», насилие тоже выходит на авансцену, определяя все происходящее и предрешая развязку.

Этот роман насыщен грозовой атмосферой, которую создает ненависть жителей селения к доктору и которая может разрешиться взрывом насилия во время похорон этого персонажа. Характерно, что конфликт со всеми его последствиями возник также в результате чудовищного акта насилия: после жестокой расправы банановой компании с забастовщиками доктор отказался помочь раненым. В свою очередь, расстрел был следствием вихря, что принес «палую листву» — «отребье унылой любви больших городов», устремившееся вслед за банановой компанией в надежде получить хотя бы крупицу ее огромных барышей. Это нашествие уже само по себе явилось насилием по отношению к местным жителям (которые когда-то пришли сюда, спасаясь от гражданских войн былых времен), поскольку резко изменило и общественную, и личную — впрочем, тоже зависящую от общественной — жизнь в селении.

В произведении отчетливо просматривается диалектическая цепь причинно-следственных связей и, даже приблизительно зная нашу историю, нетрудно сопоставить события романа с латиноамериканской действительностью в целом. В своем романе Гарсиа Маркес подводит нас к мысли, что такая концентрация насилия должна привести к взрыву; читатель ожидает вспышки ярости при выносе тела доктора. Однако это ожидание разрешается иначе: когда открывают дверь, вместо возмущенных людей мы видим другое.

«Прежде, чем мы успеваем сообразить, что происходит, в комнату задом влетает свет, могучий и ослепительный, — он лишился опоры, которая поддерживала его двести лет с силой двухсот быков, — и падает навзничь, волоча за собой в беспорядочном падении тени вещей. Люди обозначаются резко, как молния в небе, шатаются, и мне кажется, если б они не держались друг за друга, свет сбил бы их с ног»³.

Символическое преображение социальной ярости в ярость стихий типично для Гарсиа Маркеса. Вспомним четырехлетний дождь и апокалиптический ветер в романе «Сто лет одиночества». Иногда сама мечта под напором насилия становится враждебной и обрушивается на людей, как в рассказе «Последнее путешествие корабля-призрака». В только что приведенном отрывке проникновение света оказывается актом насилия, потому что налагается на необыкновенную жару, царящую в Макондо на протяжении всего романа. Этот взрыв насилия подчеркивается с помощью поэтической гиперболизации: мы узнаем, что дверь была закрыта двести лет, то есть дольше, чем существует само селение.

Как заметил Марио Бенедетти⁴, действие почти всех романов Гарсиа Маркеса разворачивается либо в промежутке между двумя вспышками насилия, либо после одной из них — в атмосфере, подготавливающей новое проявление ненависти. Это верно для большинства произведений писателя, даже для тех, где насилие не является главной темой, как, скажем, в романе «Недобрый час» или повести «Полковнику никто не пишет». В романе «Палая листва» показаны сломленные жители разоренного селения; причина их бедствий — уход эксплуатировавшей их банановой компании после вспышки насилия, что предопределит дальнейшую судьбу поселка. В сложной общественной структуре, изображенной Гарсиа Маркесом, происходят социальные и экономические изменения (пусть даже и негативные); это противоречит мнению Марио Варгаса Льосы о том, что «бунтарство ничего не меняет в этом обществе, где нагло хозяйничает феодализм»⁵. Нельзя говорить о полном перевороте, но пертурбации, в том числе и классового характера, очевидны. Примеры — бесчестное обогащение дона Сабаса, последствия гражданских войн, проигранных полковником Аурелиано Буэндиа, или поведение вдовы Монтьель, дети которой проматывают деньги в Париже и Германии, а богатства тают на глазах, в то время как нищает и пустеет ее родной городок.

Гарсиа Маркес затрагивает оба аспекта насилия: социальный, определяющий душную атмосферу отсталости в Макондо и «городке», и индивидуальный, проявляющийся в самоубийствах, затворничестве и антиобщественных действиях. В рассказе «Тубалкаин выковывает звезду» (1948) впервые встречается мотив повесившегося человека, повторенный в романе «Палая листва» — первом крупном произведении писателя. Вспомним отгородившихся от мира полковника Аурелиано Буэндиа и Ребеку, вспомним Дамиана, пытавшегося совершить кражу («У нас в городе воров нет»). А Макондо обязан своим возникновением убийству.

Однако во всех случаях индивидуальное насилие — следствие жестоких обстоятельств, которые так или иначе обуславливают жизненное крушение героев. Причина ужасной смерти Пастора в романе «Недобрый час» — подметные листки, каждую ночь наводняющие городок и ставшие, по словам одного из героев, «символом разложения общества». Они же затем оказались предлогом для начала новой волны социального насилия — репрессий против местных жителей.

В рассказе «Сьеста во вторник» Ребека убивает Карлоса Сентено; благодаря многочисленным повторам и сложным связям между разными произведениями Гарсиа Маркеса мы узнаем, что подоплека преступления (не об этом ли юноше идет речь в рассказе «Однажды после субботы»?) носит социальный характер.

В подобных случаях часто остается много неясного: убит ли Хосе Аркадио Второй Ребекой или покончил жизнь самоубийством? Почему повесились доктор из романа «Палая листва» и герой рассказа «Тубалкаин выковывает звезду» — оттого, что устали жить, или из-за сложностей социального порядка? не об одном ли и том же персонаже идет речь? Не подстроила ли Эренлира убийство бабушки, чтобы избавиться от своей мучительницы и от назойливого любовника? Аля чего Блакаман Добрый обрек своего учителя на сизифовы муки: воскресать после каждой смерти? Таких вопросов — иногда выходящих за рамки нашей темы — множество, и далеко не всегда произведения Гарсиа Маркеса лают возможность ответить на них однозначно. Колумбийский писатель, сообщая поразительный факт, часто направляет читателя по ложному следу или опускает какое-то звено повествования — эти приемы, играющие важную роль в детективах, относятся к числу излюбленных в его творчестве.

Поскольку индивидуальное насилие обусловлено социальным, то последнему мы уделим больше внимания. Особенно ярко оно проявляется в таких произведениях, как роман «Недобрый час», повесть «Полковнику никто не пишет», рассказы «В один из этих дней», «Непонятные знаки» (оба рассказа развивают один из мотивов романа «Недобрый час», но первый предлагает несколько отличную версию), «Блакаман Добрый, продавец чудес» (где описывается высадка морской пехоты), романы «Сто лет одиночества» и «Осень патриарха».

III

Однако впервые e социальным насилием у Гарсиа Маркеса мы сталкиваемся в романе «Палая листва»; вот что пишет автор: «Вдруг точно вихрь взвился посреди селения — налетела банановая компания, неся палую листву. Листва была взбаламученная, буйная — человеческий и вещественный сор чужих мест, облетки гражданской войны...»⁶.

Жизнь селения, основанного «несколькими беженскими семьями, члены которых в равной мере заботились и о сохранении своих традиций и религиозных обычаев, и об откорме своих свиней»⁷, грубо нарушена, и это приводит к серьезным социальным сдвигам. Беженцы гражданской войны захлестнуты «палой листвой» — чужими людьми, чужим образом жизни, чужими товарами и многим другим, что занесла сюда банановая компания. Вслед за «отребьем унылой любви больших городов» приходит желтый поезд — пуповина, связавшая замкнутый мир Макондо с «цивилизацией», которая покончила с «естественной жизнью» его обитателей. Кроме того, доктора-европейца сменяют доктора-американцы, привезенные компанией — это еще один символ крупнейших исторических перемен, произошедших в судьбе нашего континента. Доктор-европеец решает остаться в Макондо, но лишь затем, чтобы вскоре повеситься, и наконец полковник, сжалившись, вынимает его из петли и (насколько можно понять из текста) предает тело земле. Само же селение тонет в забвении, дожидаясь, пока его развеет сильный ветер, — ведь «в будущем их не ждало ничего, кроме мрачного и грозного дня выборов».

Анхель Рама находит прообраз событий романа «Палой листвы» в истории Колумбии. По его мнению, тема книги — это «известная бойня 1928 года, когда банановая компания подавила забастовку своих рабочих. Тогда — с 1909 по 1928 год — деятельность компании способствовала экономическому подъему страны, затем компания разоряет один из районов (Макондо у Гарсиа Маркеса) и ухолит, предоставив его самому себе»⁸.

В романе «Недобрый час» насилие предстает в другом обличье. Оно как бы растворено в воздухе, люди ощущают его кожей, вплоть до того, что парикмахер говорит услужливому (чтобы не сказать угодливому) Кармайклу: «А бросить нас на произвол судьбы и не думать о нас — разве не то же самое, что избивать?»⁹

Насилие стало настолько обычным делом в «городке», что, когда падре Анхель запрещает очередной фильм в связи с убийством человека, владелец кинотеатра протестует: «В прошлом году полицейские убили в кино человека, и когда мертвеца вытащили, сеанс возобновился!» А на заявление священника, что теперь времена другие, он запальчиво возражает: «Подойдут новые выборы — опять начнутся убийства... Так уж повелось в этом городке с тех пор, как он существует»¹⁰.

Примеры социального насилия разбросаны по страницам всего романа. Судья Аркадио, впервые севший за судейский стол через одиннадцать месяцев после вступления в должность, видит перед своими глазами надпись золотыми буквами: «Мир и Правосудие». Однако секретарь тут же рассказывает ему, что предыдущего судью убили, после того, как он в пьяной компании сказал, «что не допустит подтасовки на выборах».

Насилие социальное подкрепляется индивидуальным. Вот алькальд, не в силах терпеть зубную боль (для многих — это символ положения дел в городке), приходит к зубному врачу. Выясняется, что врач — член оппозиции, политический противник алькальда, и отношения между ними более чем напряженные. Алькальд штурмом берет дом своего недруга, а тот повторяет, что люди алькальда — убийцы. Похожая ситуация описана в рассказах «В один из этих дней» и «Непонятные знаки», также очень важных для понимания нашей темы. Симпатии автора, безусловно, на стороне зубного врача, мужественно противостоящего представителю местной власти; «Вы убиваете без анестезии», — отвечает он на просьбу сделать обезболивающий укол; после угроз алькальда спокойно советует: «Полощите рот шалфеем»; а в рассказе «В один из этих дней» в похожей ситуации замечает: «Это расплата за двенадцать убитых, лейтенант».

Алькальдом оказывается лейтенант — недвусмысленное свидетельство того, что страной правит военно-олигархическая диктатура. Полиция — одновременно орудие, источник и причина насилия, которое часто имеет ярко выраженную политическую окраску; в романе «Недобрый час» автор, со свойственной ему иронией (это один из любимых приемов Гарсиа Маркеса), сообщает: «В последние выборы избирательные карточки членов оппозиционной партии были конфискованы и уничтожены полицией, и теперь у большинства жителей городка не было единственного документа, удостоверявшего их личность»¹¹.

В насыщенном событиями романе мы найдем много подобных примеров; хотя нигде не говорится о политической ориентации этой «оппозиционной партии», мы знаем, что она представляет большинство и борется с антидемократическим правительством, а следовательно, должна быть прогрессивной.

Сопротивление правительственным репрессиям часто выражается в иронии. Так, язвительный секретарь суда говорит, что проблема с документами решается без хлопот: надо просто-напросто послать за регистратором актов гражданского состояния; правда, сделать это трудно, так как предыдущему чиновнику размозжили прикладами голову, и теперь никто не хочет занимать его место.

Городок живет, отвечая насилием на насилие, и недаром дочери вдовы Монтьель пишут ей из Парижа, что «не хотят возвращаться в эту ликую страну, где студентов убивают на улицах»¹².

Политическое насилие выливается в грубое давление и открытые репрессии. Парикмахер, в прошлом активный член оппозиции, уже десять лет живущий пол угрозой смерти, вешает в своей парикмахерской объявление: «Говорить о политике воспрещается». Алькальд приказывает снять его, поскольку «у нас демократия», а «разница между прежде и теперь... состоит в том, что прежде распоряжались политиканы, а теперь — демократическое правительство»¹³. В свою очередь, алькальд постоянно ощущает себя в опасности, всюду видя заговоры (или думая, что видит), поэтому он и ведет войну не на жизнь, а на смерть. Парикмахер защищается, прибегая к иронии. На заявление лейтенанта, что «парикмахерская — гнездо заговорщиков», он возражает: «В истории человечества... не отмечено ни одного парикмахера, который был бы заговорщиком...»¹⁴. В конце концов алькальд вводит в городке комендантский час под предлогом борьбы с расклейщиками пасквилей. Несмотря на то, что эти листки сообщают подробности об интимной жизни горожан, общая атмосфера ненависти придает им политическое звучание.

Насилие постепенно становится как бы принадлежностью местного климата, наподобие дождя или жары. Что бы ни делал человек, каждое его движение чревато бедой, и очень часто она действительно случается. Мать Пепе Амадора приходит к сеньору Бенхамину, чтобы он написал прошение за ее арестованного сына, а в ответ слышит слова, свидетельствующие о невыносимой обстановке нетерпимости в городке: «Так я и думал... Вы еще верите в прошения. А ведь в нынешние времена, — он понизил голос, — суд вершат не бумагами, а выстрелами»¹⁵.

После введения комендантского часа парикмахер обращает внимание на то, что оружие полицейских сделано в США, — один из бесчисленных примеров враждебного присутствия «гринго» в произведениях Гарсиа Маркеса.

В финале романа недолгий мир рушится, и на улицы городка выплескивается открытое насилие. Пасквили были всего лишь катализаторами скрытой до поры жестокости, существовавшей в потенции. Ариэль Дорфман совершенно прав, когда утверждает, что эти листки расшатывают навязанные властями порядки, так как вдребезги разбивают витрину «благопристойности» и «мира», обнаруживая несовпадение того, что люди думают и что делают, и сталкивая различные частные интересы. Без сомнения, он ссылается на типичное для буржуазного общества противоречие между «быть» и «казаться».

В романе «Недобрый час» символы насилия — это пасквили и физическая боль — зубная боль алькальда; в повести «Полковнику никто не пишет» мы также видим два знака потенциальной ненависти: для многих критиков петух — это эмблема народного восстания, листовки же — явный признак сопротивления правительству.

Оскар Кольясос назвал эту повесть «первым произведением, которое раскрывает внутренний механизм насилия в Колумбии»¹⁶. История Колумбии подтверждает эту мысль, но с таким же основанием можно отнести эти слова и ко всей Латинской Америке. В разные годы и в разных странах какой-нибудь полковник мог сказать: «Конечно, необычное [событие]... За столько лет первый человек умер своей смертью»¹⁷.

Повесть ясно показывает движущие силы ненависти, в основе которой — контраст между имущественным положением низов (полковника) и верхов (дона Сабаса). Контраст столь разительный и болезненный, что неизбежным следствием его становится желание перемен, оппозиция к правительству и насилие в самых разнообразных формах.

Хотя, как утверждает Кольясос, невозможно определить партийную принадлежность героев, все же есть известные, пусть и неопределенные указания на их политическую деятельность. Мы знаем, что они относятся к одной из борющихся между собой партий; неясно лишь, за что они борются. Очевидно, листовки, появляющиеся во время петушиных боев, в бильярдном зале и так далее, выпускались подпольной организацией, которую преследует полиция. Поскольку листовки распространялись среди бедняков (и, отчасти, среди представителей средних классов), можно заклю-части, среди представителей средних классов), можно заключить, что речь идет о классовой борьбе, в которой дон Сабас представляет буржуазию, укрывшуюся за штыками военных. Он настолько вне событий, настолько в безопасности, что даже может воскликнуть: «Я совсем забыл! ...Все время забываю, что у нас осадное положение»¹⁸. Репрессии направлены не против его класса. Точно так же в романе «Недобрый час» комендантский час не касается семьи Асисов. Из всего этого ясно, что свобода власть имущих обеспечена насилием по отношению к угнетенным. Уж полковник, сын которого изрешечен пулями во время петушиных боев за распространение листовок, не забудет об осадном положении.

Символика насилия во всех произведениях Гарсиа Маркеса более или менее однородна, однако в повести «Полковнику никто не пишет» эта тема выходит за узкие поселковые рамки. В романе «Недобрый час» ненависть, пропитывающая воздух, сконцентрирована в одном селении, и упоминания о внешнем мире довольно редки. Макондо замкнут на собственных проблемах; все совершается в его пределах и исходит от местных властей и жителей: здесь убивают, здесь вводится комендантский час, здесь вывешиваются пасквили и так далее. Только река, по которой отправляются в город заключенные и приплывают люди откуда-то издалека, напоминает о существовании внешнего мира.

В повести о полковнике картина другая. Проявление насилия — те же, что и везде, но приходы и уходы корабля, почта и пенсия, которую ждет и не получает полковник, зависят от властей в столице, от порядка или беспорядка в стране. Сопротивление здесь — не самодовлеющие действия жителей отдельного, но типичного селения, а звено общенациональной борьбы. Доктор Хиральдо передает полковнику листовку, которую тот относит в портняжную мастерскую — друзьям Августина. В ней говорится «о вооруженном сопротивлении во внутренних районах страны»¹⁹ — единственный случай, когда упоминается содержание этих листков. И этого достаточно, чтобы понять: в государстве, где находится городок, идет партизанская (а может, и гражданская) война. Таким образом, атмосфера насилия носит не местный, а всеобщий характер, сказываясь на всех звеньях социальной структуры. И лаже бесчинства цензуры косвенно свидетельствуют о положении страны:

«Полковнику было не до заголовков. Он старался справиться с болью в желудке.

— С тех пор как ввели цензуру, газеты пишут только о Европе, — сказал он. — Хорошо бы, если бы европейцы приехали сюда, а мы бы отправились в Европу. Тогда каждый узнал бы, что происходит в его собственной стране»²⁰.

Это не только разоблачение тиранического правления, но и рассказ об обществе и его членах, погруженных во враждебную среду, где все основано на принуждении, насилии. Происходящее в стране отражается на жизни городка, в том числе, на семейных отношениях и просто на общении знакомых людей. Герои повести жаждут радикальных перемен, которые затрагивали бы не правящую верхушку, а материальное положение масс, отношения между полковником и доном Сабасом, то есть между бедными и богатыми, с вытекающими отсюда последствиями классового характера.

Как мы отметили, вездесущее насилие прямо или косвенно проявляется в жизни городка и выражается в самой символике повести. Но когда к нему прибегает народ в ответ на действия правителей, в его основе лежит надежда на социальные перемены, стремление добиться справедливости.

Сравнив эти произведения с другими, где тема насилия является побочной или не затронута вовсе, мы увидим, что они различаются лексически — в первых стиль более емкий, по-журналистски конкретный и менее поэтичный (если понимать поэзию как средство украшения действительности, когда отдельные ее элементы приподнимаются над обыденностью, а насилие, лежащее в их основе, только подразумевается). Юмор здесь более горький, а иногда и черный.

Часто причины насилия определены недвусмысленно: классовые конфликты, столкновения интересов банановой компании и эксплуатируемого населения, соперничество политической партии и так далее. А разве не то же самое происходит в Латинской Америке? Разве изображенные Гарсиа Маркесом ситуации не помогают глубже понять ее историю? Исследуйте мир, с такой щедростью раскрывающийся перед вами в этих произведениях, сравните его с действительностью, и вы сами убедитесь, что в прозе Гарсиа Маркеса, как в зеркале, отразилась подлинная жизнь.

Прежде чем продолжить, остановимся на двух важнейших измерениях этого литературного мира — на пространстве и времени. В этих координатах разворачивается насилие — индивидуальное и социальное.

Повествовательное время в целом замкнуто в пределах произведения, но во многих случаях соотносится с реальной историей Колумбии: это и забастовки рабочих банановой компании, и само состояние латиноамериканского общества в двадцатые годы нынешнего века.

Что касается пространственных координат, определить их нетрудно. Действие, как правило, происходит в двух вымышленных поселках; они похожи друг на друга, но в каждом выступают на первый план иные элементы.

Пространство, таким образом, не остается неизмененным; из окруженного сушей Макондо мы попадаем в «городок» с его речной пристанью, затем в прибрежные селения из рассказа «Невероятная и грустная история...» и, наконец, на морские просторы, по которым носит плот в «Рассказе потерпевшего кораблекрушение...» В «Осени патриарха» пространство как бы откатывается назад, когда гринго увозят море из-под стен столицы, оставив ее посреди песчаной пустыни. Место действия имеет особое значение, так как с ним связаны климат, образ жизни и характер героев.

Макондо — место, где рождается миф, мир, в котором может произойти все, сфера потенциального. «Городок» — поле действия насилия и «политики». Это не исключает у них общих черт. Мы вовсе не хотим сказать, что в Макондо нет насилия, а в «городке» отсутствует «магическая реальность». И все же в романе «Недобрый час» мы, как отмечает Ариэль Дорфман, видим более активную политическую жизнь; даже те персонажи, которые в «поисках прибежища замыкаются внутри себя»²¹ не освобождаются от тисков коллективного принуждения. Пасквили возвращают их в мир насилия. Макондо же «Ста лет одиночества» иногда кажется райским садом, где неожиданно можно открыть, что Земля круглая, или на глазах у всех вернуть молодость, просто-напросто вставив себе зубы.

Пространственные различия особенно наглядны в сборнике «Похороны Большой Мамы», ибо события восьми составляющих его рассказов распределены как раз между Макондо и «городком».

В рассказе «Вдова Монтьель» мы видим «городок», где существуют «напряженные отношения между различными слоями социальной пирамиды»²² (то есть, между классами). Их противоборство, даже если оно не выливается в открытое столкновение, создает раскаленную, предгрозовую атмосферу. И тут же происходят события, скорее относящиеся к разряду фантастических, как, например, встреча вдовы Монтьель с призраком Большой Мамы.

В рассказе, давшем название сборнику, показана женщина-«матриарх» с почти неограниченной властью, доставшейся ей по наследству. Ее могущество имеет феодальные корни и опирается на насилие; вспомним описание того, как празднуется день рождения матроны.

Другой аспект насилия — индивидуальный — выступает в рассказе «У нас в городке воров нет». Мечтательность, отчасти свойственная герою рассказа Дамасо, сталкивается с безжалостностью окружающей среды, что вызывает ответную жестокость: Дамасо совершает кражу, подставляя под улар другого. Воровство невыносимо для него самого, и выход из тяжелого состояния он пытается найти в насилии: в сексе, в драках, в избиении жены.

Примерно в таком же плане изображается насилие в рассказе «Однажды после субботы».

По некоторым деталям можно заключить, что мы находимся в Макондо спустя сорок лет после смерти Хосе Аркадио, сына основателя. Память о его насильственной смерти и шрамы, оставленные в селении банановой компанией, определяют атмосферу, царящую в Макондо, отражаются на поведении ряда персонажей, например, священника, привыкшего «каждый день ходить на станцию, даже после того, как были расстреляны забастовщики и иссякли банановые плантации».

В романе «Сто лет одиночества» насилие проявляется и в поступках героев, и в их семейной жизни, и в общественных отношениях. С тех пор, как Хосе Аркадио Буэндиа (основатель) пытался превратить лупу в грозное боевое оружие, вплоть до тридцати двух гражданских войн его сына Аурелиано и трагической забастовки, в которой участвовал его правнук Хосе Аркадио, небо Макондо отмечено этим зловещим знаком. Поскольку все три сферы — индивидуальная, семейная и социальная — взаимозависимы, любой акт насилия в одной сказывается и на остальных, но особенно заметно влияние насилия социального.

Примеров в романе множество, но мы ограничимся несколькими. Прежде всего, напомним, что само Макондо возникло в результате убийства, а затем «домашнего» насилия, когда муж попытался овладеть своей девственной женой-кузиной. Оба инцидента (особенно первый) грозили опасными последствиями, и несколько дружественных семейств снялись с места, чтобы основать селение, которому предстояло сыграть важную роль в народном восстании и в войнах либералов с консерваторами. Отметим и то, что страстная любовь Амаранты Урсулы и ее племянника, предпоследнего в семье Аурелиано, перекликается с действиями Фрэнсиса Дрейка в отношении Риоачи. Насилие, приведшее к основанию Макондо, изгоняется из него вместе с войной и бойцовыми петухами, но затем возвращается в образе алькальда Аполинара Москоте — того, которого Хосе Аркадио почитал «за лучшее протащить несколько минут живого, чем весь остаток жизни таскать за собой мертвеца»²³.

Решающий поворот в сторону жестокости происходит тогда, когда консерваторы подтасовывают результаты выборов, и доктор Алирио Ногера убеждает Аурелиано Буэндиа, что «действенно лишь насилие».

Неожиданно на страницы романа врывается классовая борьба; выясняется, что заклятые враги — либералы и консерваторы — в равной степени ненавидят анархизм, проповедуемый доктором Ногерой. Вскоре в Макондо разражается война, селение захвачено войсками, и школы превращают в казармы. Так начинается длительная полоса вооруженного насилия, конец которому приходит только со смертью Аурелиано Влюбленного — одного из семнадцати сыновей полковника Аурелиано Буэндиа, отмеченных пепельными крестами. В этой части книги насилие — не фон для событий, как в романе «Палая листва» и не отдельные действия, как в романе «Недобрый час», а пружина развития сюжета; оно охватывает все пространство повествования.

Образы Гарсиа Маркеса неожиданны и вместе с тем психологически обоснованы, и иногда трудно поверить, что безобидный старичок, занятый изготовлением золотых рыбок, был когда-то свирепым полковником Аурелиано Буэндиа, чье имя гремело далеко за пределами Макондо, — тем, кто вел нескончаемую войну, развязанную двумя политическими партиями (хотя их интересы отнюдь не антагонистичны). Вокруг этого персонажа развиваются жестокие события, происходящие в селении, когда Макондо поочередно занимают войска то либералов, то консерваторов, идут расстрелы и массовые репрессии. Особенно страшен террор, развязанный «либералом» Аркадио, властолюбивым сыном Пилар Тернеры, когда каждый жил под постоянной угрозой расстрела.

Диктатура Аркадио, против которой бесстрашно восстала Урсула Игуаран, пала после вторжения в Макондо консерваторов; свою власть они утверждают страшной бойней. Аркадио — первый Буэндиа, умирающий в романе, умирающий насильственной смертью. Такой же конец ждет Хосе Аркадио (сына) и всех семнадцать Аурелиано с пепельными крестами.

Консерваторы не менее жестоки, чем либералы; они привозят полковника Аурелиано Буэндиа в Макондо, чтобы расстрелять его на родине и тем самым устрашить жителей. Но реакция населения делает казнь невозможной: офицеры отказываются командовать ею, боясь сторонников пленного вождя. Страх так велик, что даже Роке Мясник, заслуженно носящий свое прозвище, складывает оружие перед осужденным полковником и участвует на его стороне в новой войне, сразу охватившей страну.

Но насилие вновь настигает семью Буэндиа на этот раз в обличье индивидуальной жестокости. Хосе Аркадио (сын) умирает то ли от рук своей сестры и любовницы Ребеки, то ли кончая самоубийством. Эта смерть не совсем понятна: явных мотивов ни для убийства, ни» для самоубийства нет. Однако мы знаем, что Ребека может спокойно прибегнуть к оружию, и это она доказывает, убивая из револьвера незнакомца, открывшего дверь ее полуразрушенного жилища, в котором, как считалось, давно никто не жил.

Социальное насилие настолько жестоко, что превращается в непреодолимую, почти иррациональную силу. Даже инициатор и руководитель восстаний, полковник Аурелиано Буэндиа, чувствует свою отчужденность, о чем свидетельствует его диалог с Геринельдо Маркесом:

«— Скажи мне, друг, за что ты сражаешься?

— За то, что я и должен, дружище, — ответил полковник Геринельдо Маркес, — за великую партию либералов.

— Счастливый ты, что знаешь. А я вот только теперь разобрался, что сражаюсь из-за своей гордыни»²⁴.

Разочаровавшись в своих идеалах, полковник Буэндиа приходит к пониманию того, что либералы воюют просто за власть. Ему становится ясно, насколько бессмысленны его восстания, не имеющие серьезной программы, и как смешон он сам, оказавшийся простым орудием в руках соперничающих партий. Неерландская капитуляция положила конец волне насилий, поднятой одиноким полковником, но и сама по себе она — акт насилия: восстание человека, который отказался служить делу, не преследующему социальной справедливости.

В романе «Сто лет одиночества» рассказывается и о другом Буэндиа, в котором слились воедино оба плана насилия — индивидуальный (страсть к собственной тетке Амаранте) и социальный (участие в войне против федералистов в Никарагуа). Эти линии пересекаются, когда некий солдат отвечает на его вопрос, можно ли жениться на родной тетке: «Не только на тетке... Ведь ради чего воюем мы против попов? Чтобы каждый мог жениться хоть на собственной матери»²⁵.

Аурелиано Хосе, о котором здесь идет речь, пал жертвой политического убийства незадолго до того, как полковник Аурелиано Буэндиа захватил Макондо. Это происходит в самый разгар жестокой войны. Полковник расстреливает своего друга, главу консерваторов селения, заявляя, что приговор вынес не он, а «революция». Любое проявление недовольства, даже среди своих, безжалостно подавляется. Генерал Теофило Варгас изрублен за несогласие с Аурелиано Буэндиа.

Кризис достигает максимального напряжения, когда полковник приказывает расстрелять Геринельдо Маркеса, и спасает того лишь вмешательство Урсулы Игуаран. В результате Аурелиано решает положить войне конец. Но насилие зашло уже слишком далеко, и оказывается, что «гораздо легче начать войну, чем кончить ее. Ему понадобился почти гол кровавой жестокости, чтобы вынудить правительство предложить выгодные для повстанцев условия мира, и еще один год, чтобы убедить своих сторонников в необходимости принять эти условия. Он дошел до невообразимых пределов бесчеловечности, подавляя восстания своих же собственных офицеров, не пожелавших торговать победой, и, чтобы бесповоротно сломить их сопротивление, не побрезговал даже помощью войск противника»²⁶.

Так насилие оборачивается против самого себя; на этот раз его цель — достичь покоя, к которому и приходит полковник, посвятив себя изготовлению золотых рыбок. Теперь он борется за то, чтобы почти полностью отвернуться от мира. Это смерть при жизни; человек перестает быть человеком, превратившись в миф, в легенду.

Цикл, связанный с полковником Аурелиано Буэндиа, завершен. Заключением становится бойня во время карнавала в Макондо, когда кто-то выкрикнул: «Да здравствует либеральная партия!.. Да здравствует полковник Аурелиано Буэндиа!» Ее жестокость много лет спустя превзошел только расстрел забастовщиков, выступивших против банановой компании.

Белы семьи Буэнлиа умножаются, когда Аурелиано Второй приводит в дом Фернанду дель Карпио. Одновременно осложняется жизнь в селении после приезда сеньора Брауна. Американец прибывает в Макондо, когда время массового насилия уже прошло, и силы народа истощены. Наступает период «палой листвы» и банановой лихорадки. Гринго приходят как новые колонизаторы, в известный мере повторяя опыт испанцев, которые воспользовались борьбой инков Атауальпы и Уайны Капака, чтобы овладеть их страной и вывезти золото. Северяне являются в Макондо после гражданской войны и становятся хозяевами иного богатства — бананов.

Репрессии носят теперь иной характер. Речь идет уже не о соперничестве политических партий, а о защите четко выраженных экономических интересов. Преследуется все население, это мы видим на примере кровавого события, когда капрал полиции убивает ударами мачете мальчика и старика. Узнав об этом, полковник Аурелиано Буэндиа выходит из оцепенения и угрожает вооружить своих семнадцать сыновей, чтобы покончить с гринго. Но явное антиимпериалистическое наступление жестоко подавлено: невидимые злоумышленники убивают одного за другим всех сыновей Аурелиано, посылая пулю прямо в пепельный крест у них на лбу.

Классовая подоплека преступления очевидна: местная олигархия использует вооруженные силы для защиты иностранного капитала. Это типично для Латинской Америки после того, как североамериканцы вторглись в страны нашего континента. В романе состарившийся полковник, поняв происходящее, призывает дряхлого Геринельдо Маркеса «возжечь пожар беспощадной — не на жизнь, а на смерть — войны, которая сотрет с лица земли этот позорный, прогнивший насквозь режим, поддерживаемый иностранными захватчиками»²⁷.

Однако банановая компания утверждает свою власть, а кровавый режим отнюдь не рушится, ибо теснейшим образом связан с ней.

Новая волна насилия захлестывает другого Буэндиа. Хосе Аркадио Второй — единственный в этой семье, кто присоединяется к «палой листве», но он же и организует борьбу рабочих за свои права. Это еще не зрелые революционные выступления пролетариата, а движение с ограниченными целями, в котором заметно влияние анархо-синдикализма.

В результате поляризации сил солдаты становятся штрейкбрехерами, армия подавляет забастовку, а затем открыто занимает антинародные позиции, когда в Макондо вводят военное положение и направляют сюда артиллерию, чтобы усмирить трудящихся.

Эскалация насилия достигает апогея, когда в разгар забастовки три тысячи мужчин, женщин и детей гибнут, расстрелянные из пулеметов на железнодорожной станции; трупы вывозят на поезде банановой компании и сбрасывают их в море. Уничтожается сама память об этих событиях; история становится мифом, который, как навязчивое видение, преследует оставшегося в живых Хосе Аркадио Второго до конца его дней.

Ариэль Дорфман справедливо замечает:

«По словам Хосе Аркадио Второго, понадобилось двести вагонов, чтобы вывезти трупы убитых, а затем сбросить их в море. Официальные источники заявляют, что не было ни убийства, ни трупов, ни самой банановой компании. Когда-нибудь нам скажут, что не существовало никакого Макондо, а семья Буэндиа — просто выдумка. И потом издадут закон об отмене человечества. Но Гарсиа Маркес не молчит, он опровергает голос смерти. Можно даже сказать, что писатель недостаточно гиперболизирует. Двести вагонов — это слишком мало для перевозки трупов трудящихся, убитых в Латинской Америке»²⁸.

После бойни на станции репрессии не прекращаются. Мы узнаем, что продолжаются «поиски и уничтожение преступников, убийц, поджигателей и нарушителей декрета номер четыре»²⁹. Однако побеждает официальная версия о том, что все случившееся было сном. Жители Макондо еще не осознают классовый характер насилия; они не стремятся к установлению другого, более справедливого социального строя. Здесь реакция пока сильнее, и профсоюзные вожаки обречены на гибель. В романе «Недобрый час» и в повести «Полковнику никто не пишет» угнетатели применяют оружие против угнетенных. Когда же трудящиеся объединяются, чтобы ответить насилием на насилие («око за око, зуб за зуб»), политическая незрелость приводит их к поражению. Только в повести о полковнике мы видим народное движение с более высоким уровнем организации.

В Макондо из «Ста лет одиночества» показан тот период в истории Латинской Америки, когда наибольшим влиянием в среде пролетариата пользовался анархо-синдикализм, сыгравший определенную роль в организации рабочего движения. После расстрела на станции руководство компании понимает, что, несмотря на победу реакции, уже не удастся так же беззастенчиво грабить богатства страны и эксплуатировать местных трудящихся: забастовка стала нежелательным примером. Лучше перебраться в какое-нибудь новое Макондо, обрекая селение на упадок, так как «прогресс», который привезла с собой компания, — не более чем фасад, скрывавший жалкий каркас отсталого общества.

Итак, мы дошли до заката Макондо; космогонический вихрь сотрет его с лица земли прежде, чем оно обретет зрелость. Одиночество — это тупик; других возможностей у Макондо нет. Перефразируя заключительные слова романа, можно сказать, что только тем селениям, которые движутся навстречу солидарности, суждено возродиться на земле.

IV

Пожалуй, сборник под названием «Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердой бабке» не совсем вписывается в нашу тему. Ее атмосфера — старые и новые мифы, ее мир лежит где-то посредине между реальностью и фантазией, свободно открытой силе воображения. Тем не менее, и в этом сборнике мы видим, как на его страницах прорастает насилие — где больше, где меньше.

В рассказе «Море исчезающих времен» изображен типично отчужденный мир, в котором, однако, есть место и для надежды. Рождает ее запах роз, идущий откуда-то из середины Карибского моря. Открытых проявлений насилия или даже его подспудного присутствия здесь нет, но автор показывает общество, разделенное на классы, и столкновение их интересов неизбежно.

Несколько сильнее политические мотивы в рассказе «За любовью неизбежность смерти», где некий сенатор вершит судьбами полу разоренного селения; но и в этом случае насильственной развязки не предвидится. Другую картину мы видим в «Последнем путешествии корабля-призрака». Хотя эта история, пронизанная фантазией, граничит со сказкой, в ней присутствует элемент насилия, выходящего за рамки индивидуального. Желая доказать, что воображение составляет жизненно важный элемент его существа и, следовательно, требует общественного признания, мальчик заставляет огромный корабль-призрак вломиться прямо в нищий запущенный городок.

Мотировка его действий необычна для произведений Гарсиа Маркеса. Это акт самоутверждения, но он имеет символический смысл: легенда вторгается в мир скучной реальности, чтобы связать их воедино.

В других рассказах насилие выступает рука об руку с юмором и фантазией. Но даже и в этом контексте находится место для описания американского морского десанта. Вот что мы читаем в «Блакамане Добром, продавце чудес»:

«Мы ускользнули индейскими тропами, и чем глубже заходили, тем явственнее доносилась до нас молва о том, что морские пехотинцы наводнили страну под предлогом борьбы с желтой лихорадкой и срубают голову всякому, кто попадется на их пути: закоренелым или случайным буянам, местным жителям — из предосторожности, китайцам — для развлечения, неграм — по привычке и индусам — как заклинателям змей; затем они покончили с фауной, флорой, и — насколько смогли — с неживой природой, так как их специалисты по нашим вопросам разъяснили им, что в карибских странах люди обладают способностью менять свое естество, чтобы надувать гринго».

Угроза военного вторжения США постоянно висит над странами Латинской Америки; но здесь всегда возможное событие преображено характерной для всей книги фантазией и становится событием искусства (корни которого, в свою очередь, уходят в латиноамериканскую действительность). В приведенном отрывке обращают на себя внимание заключительные слова, перекликающиеся с гаитянскими мифами, которые упоминаются у Алехо Карпентьера в романе «Царство земное», а также с иными мифами наших стран, особенно с образом мексиканского Кетцалькоатля.

Тема насилия присутствует и в «Осени патриарха», где снова мы видим высадку американского десанта. Сначала американцы высаживаются, чтобы посадить в президентское кресло Патриарха; вторично — затем, чтобы помочь тирану удержать власть. Однако насилие не ограничивается этим. Смерть все время ходит около Патриарха. Случается, что вместо президента убивают его двойника; много раз он с трудом избегает опасности.

Власть диктатора держится на насилии, и это сказывается даже в мелочах. Так, на вопрос главы государства «Который час?» следует незамедлительный ответ: «Какой прикажете, мой генерал!» Произвол и террор позволяют ему объявить свою покойную мать (только потому, что она его мать) Матерью отечества.

Взрыв народного ликования после убийства двойника (народ верит, что избавился от самого Патриарха) подавлен с дикой жестокостью. Итог бойни — сотни трупов, ибо власти открывают огонь по безоружным людям.

Насилие в романе часто принимает ожесточенные формы. Можно вспомнить конфликт Патриарха с церковью, отказывающейся канонизировать Бендисьон Альварадо, на чем настаивает диктатор. Тогда на Апостолического нунция обрушиваются репрессии, напоминающие о нравах средневековья и о методах инквизиции:

«...толпы фанатиков при полном бездействии сил общественного порядка напали на дворец Апостолической нунциатуры, разграбили находившийся в нем музей исторических реликвий, схватили нунция, который сидел в эти часы сиесты в бассейне внутреннего дворика, вытащили его голым на улицу и обделали... «Эй ты, мисс Ватикан! — кричат. — Роди младенца, толстобрюхий»... [Патриарх] приказал соорудить для нунция плот, посадить его на этот плот с трехдневным запасом продуктов и оставить в открытом море, на пути кораблей из Европы, дабы весь мир узнал, как расправляются с чужеземцами, которые замахиваются на величие нашей родины»³⁰.

Тут мы имеем дело уже не с безликой иррациональной силой, как в Макондо; в романе показано зарождение насилия, его отправная точка. Таким образом, пройден до конца тематический цикл, в котором насилие всегда — прямо или косвенно — связано с реакцией, неизменно берущей верх.

Рассмотренные произведения в своей совокупности иллюстрируют определенный период жизни Латинской Америки, когда действовала политика «большой дубинки», поскольку народы континента еще не достаточно созрели, чтобы самим творить свою историю. В творчестве Гарсиа Маркеса мы не найдем ни одного примера победоносного революционного насилия, ибо в описываемое время такое просто не было возможным. Персонажи колумбийского писателя не осознали, какие силы движут событиями, и не стали хозяевами собственной судьбы. Их окружает мир отсталости, полный застарелых изъянов, и только жизнь в своем обычном течении поможет им когда-нибудь изменить ситуацию. А пока они пытаются нащупать верные решения и ведут борьбу... И все эти романы и рассказы могут быть введением к произведению о самоутверждении человеческой личности, о рождении нового общества, в котором насилие станет анахронизмом.

Примечания

1. См. Alejandro Lipschutz. Marx у Lenin en la America Latina y los problemas indigenistas. La Habana, Casa de las Americas, 1974.

2. Боливар Симон (1783—1830), Сан-Мартин Хосе (1778—1850), О'Хиггинс Бернардо (1776—1842), Идальго Мигель (1753—1811) — руководители борьбы испанских колоний за независимость (Примеч. пер.)

3. Палая листва. Цит. изд., с.92.

4. Mario Benedetti. «La vigilia dentro del sueño», en: Recopilación de textos. Op. cit.

5. Mario Vargas Llosa. Historia de na deicidio. Barcelona, Ediciones S.A., 1971.

6. Палая листва. Цит. изд., с. 15.

7. Там же, с. 34.

8. Angel Rama. «Un novelista de la violencia americana», en: Recopilación de textos. Op. cit. Отметим однако, что в романе указывается другая дата — 1915 год.

9. Недобрый час. Цит. изд., с.47.

10. Там же, с. 27.

11. Там же, с. 61.

12. Там же, с. 78.

13. Там же, с. 94.

14. Там же.

15. Там же, с. 150.

16. Oscar Collazos. García Márquez y la nueva narrativa colombiana, en: Actual narrativa latinoamericana. La Habana, Casa de las Americas, 1970.

17. Полковнику никто не пишет. Цит. изд., с. 98.

18. Там же, с. 100.

19. Там же, с. 105.

20. Там же, с. 110.

21. Ariel Dorfman. Op. cit. с. 161.

22. Mario Vargas Llosa. Op. cit.

23. Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества, в кн: Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества. Повести а рассказы. М., «Прогресс», 1979, с. 81. Пер. Н. Бутыриной и В. Столбова.

24. Там же, с. 149.

25. Там же, с. 162.

26. Там же, с. 180.

27. Там же, с. 242.

28. Ariel Dorfman. Op. cit., p. 175.

29. Сто лет одиночества. Цит. изд., с. 296.

30. Осень патриарха. Цит. изд., с. 155—156.