На правах рекламы:

• Оформить страхование от укуса клеща Антиклещ онлайн.

Отсталость

I

Культура экономически зависимых стран несет на себе печать отсталости; иными словами, их надстроечные, а еще точнее, художественные явления отражают некоторую разреженность, ненасыщенность жизни, вызванную особенностями зависимого развития. Все страны, образующие нашу большую латиноамериканскую нацию, подвергались систематической эксплуатации со стороны развитых государств, и лишь Кубинская революция открыла новую эпоху — эпоху второй независимости.

Экономическая несамостоятельность стран, ставших источниками сырья в результате неравномерного развития капиталистической системы, резко замедлила их эволюцию. Отсталость — неизбежный спутник этой системы; в области базиса она проявляется в слабом развитии средств производства, в монокультурном сельском хозяйстве, вывозе сырья и ввозе готовой продукции, безработице, низкой заработной плате и во многом другом, о чем можно прочитать у Умберто Переса¹. В сфере надстройки отсталость усложняет жизнь человека — и в плане его мировоззрения, и в плане его отношений с обществом. Обычно он находится в полной зависимости от природы; сельский образ жизни в этих странах решительно преобладает над городским.

Эти обстоятельства — следствие экономической и социально-политической истории Нашей Америки — породили литературный феномен, который называют «волшебной» или «фанатической реальностью», «магическим реализмом» (в этих терминах есть определенные различия), мы встречаем его во многих значительных произведениях нынешнего века. Отражая черты отсталого мира, сами они вовсе не обязательно становятся литературой отсталости.

II

Именно таков «мир» Гарсиа Маркеса, раскинувшийся от Макондо до бассейна Карибского моря; сюда включается несколько селений и один столичный город — из «Осени патриарха». Его сюрреализм — не «случайная встреча на хирургическом столе швейной машинки и зонтика»², а само отношение к действительности, как, например, вера в то, что, ослушавшись родителей, девушка может превратиться в паука. История Латинской Америки полна сложнейших противоречий, которые порождают не менее сложную литературу. Соседство с империалистической державой — Соединенными Штатами — стало тормозом для развития нашего богатейшего потенциала.

Так называемую «цивилизацию» — ту, что признает за культуру лишь свою культуру, свой образ жизни, приносит в Макондо желтый поезд банановой компании. Идет удивительный «обмен ценностями»: поезд привозит проституток, а увозит горы бананов. Жители Макондо неожиданно начинают ощущать себя «чужеземцами, пришельцами»; общество меняется, но поверхностно: основы его не затронуты. Иноземное проникновение преследует корыстные цели; иностранцы борются отнюдь не за развитие народов, которые они считают «нецивилизованными» лишь потому, что их культура — иная. В описании Гарсиа Маркеса финал «цивилизаторской» деятельности компании не просто символичен; он выражает саму суть всяческих «культуртрегеских» нашествий, несущих с собой поверхностные перемены, которые лишь на короткое время можно спутать с подлинным развитием и благосостоянием:

«К тому времени банановая компания успела выжать нас и убраться восвояси с отбросами отбросов, что к нам принесла. За ним рассеялась и опаль — последки процветающего Макондо 1915 года. Осталась запустелая деревня с парой нищих жалких лавчонок, населенная озлобленными праздными людьми, которых мучила память о прошлом благоденствии и горечь тоскливого и косного настоящего. В будущем их не ждало ничего, кроме мрачного и грозного дня выборов»³.

Это серьезное предупреждение нашим народам; нельзя безучастно взирать на то, как тебя эксплуатируют. Нельзя, чтобы «банановые компании» убирались восвояси, когда им заблагорассудится, то есть когда грабить больше нечего. Их надо вышвыривать (или национализировать) вовремя, пока еще остаются богатства, хозяевами которых мы можем стать.

Произведения Гарсиа Маркеса со всей определенностью отражают эту историческую ситуацию; примером служит Макондо — символ зависимого общества с однобоко развитой экономикой, чей блестящий взлет столь эфемерен, что, потеряв связи с банановой компанией и истощив банановые плантации, оно вновь погружается в трясину изоляции.

В ответ на уродливую действительность художник создает произведения, которые, разоблачая ее, протестуя против нее и обнажая ее язвы, в то же время являются ее порождением. Сама литературная практика определяет активную общественную позицию писателя, о которой Гарсиа Маркес говорит так:

«Да, но мы не скрываем наших убеждений. Например, вся драма банановых компаний в моем романе («Сто лет одиночества») описана в соответствии с моими убеждениями. Я здесь безусловно на стороне рабочих. Это ясно видно. Так вот, я думаю, что писатель может заметно влиять на политику, если он не скрывает убеждений и не прячется от жизни, но своими произведениями помогает читателю понять, какова политическая и социальная действительность его страны, его континента, его общества. Полагаю, что это важная и действенная политическая работа, и именно в этом я вижу политическую миссию писателя. Только в этом — во всяком случае, как писателя; как человек он может быть членом какой-нибудь партии, более того, должен им быть, ведь к нему прислушиваются, и это надо использовать для политической работы»⁴.

Разумеется, в данном случае Гарсиа Маркес говорит о писателе вообще, не уточняя, из развитой он страны или отсталой. Тем не менее, его слова подкрепляют наш тезис о том, что его собственное творчество неразрывно связано с тем отсталым миром, выразителем которого он является. Из приведенного выше определения следует, что это даже сознательная позиция.

В произведениях Гарсиа Маркеса не всегда сохраняется единство места, но неизменно присутствует единство ситуации. Мы попадаем из Макондо в «городок» и видим ту же картину. Там нет банановой компании, но административно-политическая коррупция делает жизнь одинаковой повсюду. Жестокость и насилие обычны для всех частей мира, придуманного Гарсиа Маркесом — для реальной Латинской Америки. Колумбийский писатель показывает, как живет обыкновенный человек на нашей земле, что его окружает и какие факторы влияют на его судьбу.

Однако между Макондо и «городком» есть все же некоторая разница: в то время как «городок» обладает, в известной степени, собственной историей и определенной внутренней жизнью, в Макондо история приходит как бы извне — с цыганами, с путешествиями Урсулы, с банановой компанией... Серхио Бенвенуто отметил, что «Макондо — не субъект, а объект истории»⁵.

Вероятно, стоит еще раз обратить внимание на один уже известный факт. В Макондо совмещены два мира — мир мифологии и мир исторический. Первый — преимущественно поэтический, второй — бесспорное отражение латиноамериканской действительности. Мы не хотим сказать, что «поэтическое» здесь равнозначно «нереальному», являясь чистейшим плодом воображения. Как мы уже подчеркивали, говоря о так называемом «магическом реализме», особенности нашей литературы непосредственно вытекают из исторических условий Латинской Америки; мифологический план в произведениях Гарсиа Маркеса расширяет наше представление о его творчестве как проявлении и отражении живой действительности континента.

Говоря о раздвоенности этого удивительного мира, Эрнесто Фолькенинг очень точно подметил: «В плане мифологическом все повторяется, в историческом же нет двух событий, которые были бы совершенно одинаковы, и — вспомним Гераклита — никто «не входит дважды в одну и ту же реку»⁶.

Действительность этого мира (впрочем, детальное исследование могло бы выявить в нем и больше составляющих) отражает историческое многообразие и сложность источников, из которых родилось творчество Гарсиа Маркеса. А на эти источники нередко влияли литературные произведения, отражающие такие же или близкие общественные ситуации. Поэтому не надо удивляться, заметив у колумбийского писателя отзвуки Фолкнера — певца американского Юга — или Карпентьера, черпавшего вдохновение в карибском мире.

Мифологический план, заслуживающий отдельного исследования, ассоциируется с конкретными событиями нашей истории; например, поход Хосе Аркадио Буэндиа и основание Макондо, в котором критики единодушно видят аналогию с библейским исходом в землю обетованную, можно сопоставить с путем Манко Капака и Мамы Окльо — основателей Куско. Образ Хосе Аркадио Буэндиа, которого сравнивают с прикованным Прометеем, перекликается также с Тупаком Амару и другими фигурами и обстоятельствами нашей истории. В Латинской Америке можно найти соответствие с любым мифологическим событием романа; ведь наш континент так богат сказочно-эпическими преданиями, что Хосе Марта имел все основания называть его «наша Греция».

Исторический пласт в произведениях Гарсиа Маркеса представляет латиноамериканскую действительность гораздо более объективно. Обратившись к «Осени патриарха», мы увидим то же деление на реальное и фантастическое (стороны, которые, впрочем, не столько противопоставляются, сколько дополняют друг друга), но все события здесь недвусмысленно соотнесены с латиноамериканской историей. Такая злободневная для нас тема, как вмешательство США, отражена в фантастическом эпизоде продажи моря за долги. Гринго увозят море из-под стен столицы Патриарха, и город оказывается на краю бесплодной песчаной пустыни, задыхаясь посреди суши. Неоколониалистические замашки США ярче всего проявляются в высадке военных десантов (как в рассказе «Блакаман Добрый, продавец чудес») и в прямой экономической эксплуатации (в романе «Сто лет одиночества»).

Очевидно, что латиноамериканский пейзаж, появившийся уже в «Донье Барбаре», а то и раньше, приобретает в творчестве Гарсиа Маркеса особые черты, но прежде всего писателя волнуют люди, социальная действительность. Природа, климат и тому подобное нужны, чтобы ярче обрисовать обстоятельства жизни всех этих парикмахеров, Катарино, священников и других типичных обитателей латиноамериканских селений.

III

Рассматривая жизнь селений, изображенных Гарсиа Маркесом, мы находим там самые разные типы экономических отношений: откровенно феодальные и раннекапиталистические, мелкотоварные и основанные на вывозе сырья за рубеж.

Этот мир лежит между патриархальной свободой наподобие той, что была у инков, и неоколониалистическим гнетом банановой компании. В свою очередь, в плане политической организации мы видим здесь самые разные варианты: от феодальной власти Большой Мамы (вспомним некоторые всемогущие семейства, царившие в наших странах в различные исторические эпохи) до единичного правления Патриарха, которое можно сравнить с диктатурой какого-нибудь Трухильо или Сомосы.

Сильва-Касерес указал, что даже одиночество, о котором пишет Гарсиа Маркес, выражает особенности социальных условий Латинской Америки; эта тема волновала уже Карпентьера, Сабато и других. Речь идет об одиночестве «целых поколений людей, рождающихся, вырастающих и умирающих среди исторического процесса, начало которого теряется в далеком прошлом, а конец уходит в будущее»⁷, замечает Сильва-Касерес. Одиночество латиноамериканца порождено самой действительностью; примерами могут служить не только Амаранта или Педро Парамо⁸, но и Патриарх: «...правительством был он один, никто не мешал ни словом, ни делом осуществлению его замыслов; казалось, даже врагов не оставалось у него, пребывающего в одиночестве на вершине славы...»⁹ Это не одиночество испанца, на которое указывал Фосслер, а отчуждение человека из отсталого мира, из общества, зависимого от развитых капиталистических государств.

Именно такое зависимое общество мы видим в Макондо. Писатель не просто вглядывается в человека, семью и социальную среду, но и анализирует судьбу общества, напоминающего доколониальную Америку и развивающегося в условиях полного подчинения империалистической державе. Эволюция Макондо в романе «Сто лет одиночества» типична для многих наших селений, прошедших путь от деревни колониального периода до ремесленного городка республиканской поры, который «в эпоху банановых компаний» становится «плацдармом неоколониализма»¹⁰.

В Макондо и соседних с ним городишках отсталость проявляется в самых разнообразных формах. По-прежнему могучая природа окружает человека, который еще не сумел покорить ее и бессилен перед разверзшимися хлябями небесными (здесь уместно вспомнить потоп из священной книги индейцев киче «Пополь-Вух») или перед апокалиптическими ветрами — подобием карибских ураганов.

Эту мысль подтверждает Фолькенинг, говоря о том, как в воображении автора «накладывается друг на друга бесчисленное множество однотипных деревушек», которые он называет «конкретными абстракциями»¹¹. Именно эти небольшие селения в наиболее концентрированном виде отражают латиноамериканскую действительность.

IV

Жизнь этих маленьких селений, разумеется, не исчерпывает понятия «отсталость»; не менее ясно общественные отношения и уровень развития средств производства (особенно в эпоху банановой компании) видны в надстроечных явлениях: в сферах власти («Осень патриарха») и в политике («За любовью неизбежность смерти»). Обнаруживаются они и в таких областях, как этика, религия и даже отношения полов или искусство — последнее мы находим в рассказе «Незабываемый день в жизни Бальтасара». Их отражение можно заметить и в самих выразительных средствах, которыми пользуется автор. В ранних рассказах, вошедших в сборник «Глаза голубой собаки», чувствуется влияние американских писателей; позже, следуя собственным путем, Гарсиа Маркес приходит к открытию новых сущностей, воплощая их в своем центральном произведении — романе «Сто лет одиночества».

Экономическая отсталость ярче всего проявляется в абсолютной зависимости жителей Макондо от банановой компании, которая перестраивает их хозяйственную деятельность ради своей выгоды, подвергая «аборигенов» безжалостной эксплуатации и отгораживаясь от них решеткой и пушками марионеточной армии. Мистер Герберт — «самый богатый человек в мире» — подчиняет себе общество с помощью денег (подобно Богачу Мак-Пато — персонажу комиксов), впоследствии с лихвой окупая расходы. Всемогущий Патриарх поставлен у власти чужеземцами, чьи интересы он защищает; затем те бросают его на произвол судьбы, а жителям его «дерьмовой страны», задавленным бесконечной эксплуатацией, ничего не остается, как ждать смерти диктатора, чтобы радостно поднять восстание.

V

Примеры отсталости в мире Гарсиа Маркеса особенно явно отражены в явлениях надстройки. Например, в нравственной области, точнее, в отношениях полов преобладает животный эгоизм первобытного самца, — таковы Хосе Аркадио — сын основателя Макондо — и Аркадио. Культ фаллоса присутствует и в любви последней пары «Сто лет одиночества», где тетка и племянник играют роли Адама и Евы среди забывших их и забытых ими людей. Разнузданная сексуальность подстать необузданным силам природы, которая часто оказывается сильнее человека.

Другим аспектом отсталости является специфическое значение денег, обусловленное капитализмом. До эры «палой листвы» они не играли особой роли, будучи простым средством обмена. В Макондо эпохи Аурелиано Второго деньги уже становятся предметом накопления, а иные гуляки лихо сжигают их в публичных домах, которые содержат французские матроны. В «городке», где классовые противоречия более отчетливы, деньги, как мы увидим в дальнейшем, приобретают огромное значение, что типично для капитализма, хотя в экономике сохраняются некоторые феодальные пережитки, поэтому деньги функционируют здесь не совсем так, как в развитой капиталистической стране.

В отсталом мире совершается отчуждение морали и денег и, в конечном счете, отчуждение всех и вся, затрагивающее личную, семейную и общественную жизнь. Следы того же процесса можно заметить и в жалкой картине до времени истощенной природы, от которой остались лишь запустение и пыль. Иногда мы можем, как Исабель в романе «Палая листва», наблюдать лавинообразные последствия этого явления:

«...я отворачиваюсь к окну и вижу поодаль, на той стороне улицы, поникшие и пыльные миндали, а за ними в глубине наш дом. Сотрясенный невидимым ветром разрушения, он тоже накануне безмолвной и окончательной гибели. Таково все Макондо с тех пор, как его выжала банановая компания. В дома вторгается плющ, улочки зарастают кустарником, стены трескаются, и среди бела дня ты натыкаешься в спальне на ящерицу»¹².

Конечно, отчасти этот пессимизм можно отнести на счет пассивной созерцательности героини, но мы видим здесь призыв автора задуматься о грядущих последствиях безудержного высасывания наших богатств.

Сравним только что приведенный пейзаж с отрывком из «Осени патриарха», пронизанным точно таким же мироощущением:

«Он не принадлежал даже самому себе до тех пор, пока иноземный десант не покинул страну, а покинул он ее задолго до окончания договорных сроков, потому что в стране разразилась чума. Напуганные чумой, десантники разобрали по дощечкам и уложили в контейнеры свои офицерские коттеджи, содрали с земли свои синтетические голубые лужайки, свернув их в рулоны, словно ковры.., а затем гаркнули во всю глотку так, что весь мир услышал: «Все! Оставайся один в этом грязном борделе! Посмотрим, как ты справишься без нас!».

Самое печальное в этой ситуации раскрывается в словах романа «Палая листва»: «...опаль рассеялась, а без нее восстановление невозможно». Печальное — потому что оковы полной зависимости от иностранного капитала лишают селения Гарсиа Маркеса их будущего; единственное, что их ждет — это «вечный мусор да трюки предвыборных кампаний». Идя по капиталистическому пути, Латинская Америка не сможет вырваться из тисков отсталости; выход для нее только в социализме.

VI

Порожденные монокультурой и ориентированной на узкий рынок экономикой, различные элементы надстройки в отсталом мире причудливо переплетаются, образуя весьма сложную картину. Одним из таких элементов является религия, которая сохраняет кое-какие черты феодальной поры; священник остается центральной и решающей фигурой в деревне. Не случайно почти в каждом произведении Гарсиа Маркеса (и во всех важнейших) присутствует какой-нибудь представитель католической церкви. Другие религии почти не упоминаются, ни разу не говорится о протестантах, и лишь изредка Мы встречаем заговоры и ворожбу.

История Макондо в романе «Сто лет одиночества» пестрит именами священников. Среди них — такие заметные, как Ворчун и падре Анхель, которые появляются и в более ранних, и в более поздних произведениях писателя. В повести «Полковнику никто не пишет» падре Анхель выполняет щекотливую миссию хранителя морали и с помощью колоколов оповещает паству о нравственном уровне кинокартин. В романе «Недобрый час», помимо такой, чисто инквизиторской роли, он возлагает на себя и другую, весьма серьезную миссию; этот человек держит в своих руках нити семейной и общественной жизни селения, зная все его секреты и влияя с помощью женщин на принимаемые решения. Его авторитет еще столь силен, что на «вредные для всех» фильмы, заклейменные двенадцатью ударами колокола, люди пробираются через заднюю дверь, где священник не может их увидеть. Осуждается же им столько картин, что так и хочется согласиться с женой полковника, которому никто не пишет: «Мир погряз в разврате».

Подобное влияние религии и ее служителей, да и сами ситуации, описанные здесь, типичны для Нашей Америки — наследницы католической Испании. Тем не менее, иногда уже слышна критика в адрес церкви. Вот, например, столкновение священника и врача, олицетворяющего передовые идеи и социальный прогресс:

«— В этой комнате не хватает святого, — пробормотал падре.

Доктор обвел взглядом стены.

— Не только здесь, — сказал он. — Во всем городке»¹³.

«— Падре, как-нибудь ночью, положа руку на сердце, спросите себя, не пытаетесь ли вы лечить моральные раны пластырем»¹⁴.

Однако влияние священника в «городке» так заметно, что временами он оказывается в центре событий. В рассказе «Искусственные розы» читатель узнает другие, личные аспекты его жизни. Знакомимся мы не только с почти мистической фигурой падре Антонио Исабеля, но и со священнослужителем настолько простым, что он мало чем отличается от человека из народа. В «Осени патриарха» мы читаем об аудиторе Святейшей ритуальной конгрегации, прокуроре и постулаторе веры монсеньоре Деметрио Алдоусе:

«...Вы, отец, ...как будто родились в Квартале Собачьих Драк!» И действительно, святой отец гонял в футбол на пляже, научился играть на аккордеоне лучше виртуозов из предместий, пел не хуже завзятых любителей, научился отборному матросскому мату, перещеголял наших матершинников, матерясь по-латыни, напивался с матросами в лачугах рыночных извращенцев, подрался с одним из них за то, что тот богохульствовал, — «Они тузят один одного кулаками! Что прикажете делать, мой генерал?» Было велено не разнимать их, устроить им круг — пусть дерутся. И что же! «Победил священник, мой генерал!»¹⁵

VII

Обратимся теперь к другому, несколько более сложному вопросу, связанному с экономической базой, — речь пойдет о классовом делении отсталого общества, каким оно рисуется в произведениях Гарсиа Маркеса.

Классовая структура общества в странах «третьего мира» чрезвычайно пестра. В Латинской Америке она еще более запутана из-за того, что в формировании нашей большой нации приняли участие разнородные этнические элементы. Общество колониальное делилось на ранги, что отчасти было результатом социальной системы, внедренной испанцами, а также португальцами и даже англичанами. Индеец и негр, занимавшие самую низкую ступень социальной иерархии, находились, тем не менее, в разном положении. Креолы и европейцы также отличались друг от друга, вплоть до того, что их интересы часто были противоположны.

Как правило, европеец — аристократ или буржуа — принадлежал к более привилегированным слоям, чем креол, потомок европейцев, родившийся на земле Америки и нередко обладавший развитым национальным самосознанием. Чаще всего последние представляли мелкую или среднюю буржуазию; многие из креолов относились к числу наиболее хорошо оплачиваемых служащих. Негру-рабу или зависимому индейцу крайне редко удавалось взойти на следующую социальную ступень; в своем большинстве они составляли слои самых низкооплачиваемых элементов. Так складывались наши отсталые общества. В период неоколониализма классовая структура стран, попавших в зависимость от империализма, еще более усложнилась и приобрела региональные особенности. Легко увидеть различия в положении однотипных социальных групп Мексики и Аргентины или Гаити и Парагвая.

Эту картину, представленную нами схематично (ибо здесь не место для ее детального анализа), можно увидеть в романе «Сто лет одиночества», где сталкиваются индейцы и пришельцы из разных концов света, социальные отличия между которыми бросаются в глаза. В произведениях о «городке» общество поделено на классы определеннее, чем в цикле рассказов о Макондо и гораздо четче, чем в рассказе «Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире и ее жестокосердой бабке», повествующем о жителях побережья. Нетрудно заметить разницу в имущественном положении обнищавшего полковника и лона Сабаса в повести «Полковнику никто не пишет». Особенно подробно описываются представители мелкой буржуазии — врач, дантист и даже парикмахер; изучающий взгляд Гарсиа Маркеса задерживается на них дольше, чем на других, и мы узнаем много интересного о том, как они живут и о чем думают. Именно в уста таких людей вкладывает писатель — особенно в своих романах и в рассказах из сборника «Похороны Большой Мамы» — самые передовые общественные идеи.

Классовую организацию отсталого общества (отражением которого, как мы уже заметили, является все творчество выдающегося писателя) Гарсиа Маркес анализирует очень внимательно. Рядом с типичными для буржуазии фигурами вроде дона Сабаса или Хосе Монтьеля мы видим профсоюзного лидера Хосе Аркадио Второго и простого рабочего Маурисио Бабилонью. Однако основной классовый водораздел проходит не между этими полюсами, а между местным пролетариатом и мощным иностранным капиталом, представленным служащими банановой компании. Против отечественных буржуа выступают, в основном, люди из средних классов, такие, как доктор или дантист. Немало противоречий, как антагонистических, так и вполне разрешимых, разделяют мелкую буржуазию и официальные институты — государственный аппарат, церковь. В судьбе Мелькиадеса, Франсиско Человека и прочих деклассированных типов читатель видит прямой результат эволюции классового общества.

Прежде чем продолжить анализ классовой структуры в произведениях Гарсиа Маркеса, нам хотелось бы остановиться на том, как представлено в них положение женщины и индейца. Разумеется, они не составляют отдельных классов, но их жизнь всецело зависит от социального устройства латиноамериканского мира. Французские матроны или Пилар Тернера — вот пусть даже и несколько утрированные примеры того, насколько второстепенна роль женщины в этом обществе, она — лишь служанка мужчины.

Эрнесто Фолькенинг утверждает, что в творчестве Гарсиа Маркеса женщина предстает как существо более рациональное, чем мужчина, крепче стоящее на земле и реже предающееся мечтам и иллюзиям. Действительно, примеры этому можно найти во многих произведениях писателя. Однако Фолькенинг упускает из виду, что даже Урсула Игуаран, с ее огромной, объединяющей всех силой и практической сметкой, все равно остается человеком столь же подчиненным и зависимым, как Санта София де ла Пьедад. То же можно сказать и о таких, на первый взгляд, непокорных персонажах, как Меме, Ребека или Амаранта. Амаранта не выходит замуж, Ребеку можно считать убийцей мужа, но отношение обеих к Пьетро Креспи и собственным братьям (особенно к полковнику Аурелио Буэндиа) не дает основания считать их свободными.

Редкие исключения, конечно, есть, но с ними всегда связаны необыкновенные обстоятельства. Свободной (но не освободившейся) женщиной оказывается Ремедиос Прекрасная, независимость которой утверждается сверхъестественным вознесением на небо. Другой пример — Большая Мама, богачка, обладающая властью с самого рождения и добившаяся такого влияния, что на похороны «матриарха» не могут не приехать президент страны и папа римский.

В общем, Гарсиа Маркес рисует картину полного неравноправия женщины, идет ли речь о вдове Монтьель или о жене полковника, которому никто не пишет. Такое неравноправие не есть прямое следствие отсталости, ибо наблюдается в любом обществе, основанном на эксплуатации человека человеком; тем не менее в странах «третьего мира» эта проблема наиболее остра, ибо мужское превосходство часто доказывается грубой силой, а отношения полов рассматриваются крайне примитивно — как отношения самцов и самок.

Что касается индейцев, во многих произведениях колумбийского писателя они так же бесправны и зависимы, как женщины, а иногда даже более. И на страницах «Ста лет одиночества», и в рассказах сборника «Невероятная и грустная история о простодушной Эрендире...» индейцы — всегда лишь слуги; эти тени трудно даже назвать персонажами в полном смысле слова.

Мариано Пикон-Салас пишет, что «до сих пор существуют значительные группы индейцев, до которых не дошла или почти не дошла европейская цивилизация и которые живут памятью о давно ушедшем»¹⁶. Вот эти люди, живущие памятью о былом, и проходят как тени или отблеск далекого огня по страницам Гарсиа Маркеса; нам неизвестно, чем живут и что думают все эти слуги или поденщики, только в романе «Сто лет одиночества» они наделены некоторой индивидуальностью, но это не меняет общей картины. Виситасьон и ее брат Катауре попадают в Макондо, спасаясь от эпидемии бессонницы, но тут им отведена чисто пассивная роль. Заботам Виситасьон поручают маленького Аркадио (сына Пилар Тернеры и одного из Буэндиа), а ее брат вскоре бежит из селения, куда приходит эпидемия. Еще мы узнаем, что у Виситасьон — сердце фаталистки, и этим исчерпывается ее характеристика; никакого значения для развития действия она больше не имеет. В произведениях Гарсиа Маркеса индеец фактически оттеснен за пределы повествования — точно так же, как он все еще выключен из современного латиноамериканского общества.

Именно такими мы видим индейцев гуахиро. Почти всегда они батрачат и, хотя в рассказе-монологе «Исабель смотрит на дождь в Макондо» их присутствие ощущается совсем рядом, гуахиро только движутся, работают, но остаются безгласными. С имущими семьями их связывают откровенно феодальные, вассальные отношения. Они никогда ничего не решают, их удел — выполнять приказы и распоряжения господина. Иногда, правда, их почти принимают в семью, как Меме из «Палой листвы», но свою самостоятельность или несогласие они могут выразить только одним способом: уходом из дома, бегством. Так поступают и Меме, и Катауре, брат Виситасьон.

В произведениях Гарсиа Маркеса мир описывается преимущественно с точки зрения средних классов. Вот почему Виситасьон и Патриции Браун — персонажам очень разным — автор отводит в повествовании одинаково ничтожную роль, как лицам, равно удаленным от мелкой буржуазии Макондо и находящимся где-то на самом краю ее мира. И это понятно: писатель никогда не задавался целью писать роман об индейцах; в его глазах они — живые ископаемые, остатки блестящего прошлого. Тем не менее, Валерий Земсков отмечает, что хотя «индейцы почти не появляются в романе «Сто лет одиночества»... они присутствуют в нем незримо, символами»!¹⁷. Советский критик находит в этой книге многочисленные следы индейских культур и приводит красноречивый пример: «Золотые рыбки с изумрудными глазами, которые изготовляет Буэндиа, напоминают о судьбе уничтоженных чибчей-муисков, искусных ювелиров»¹⁸.

И он совершенно прав. Более того, иначе и не может быть. В формировании наших народов и нашего мироощущения приняли — и принимают — участие разнородные этнические и культурные элементы — индейские, европейские, африканские и азиатские; они смешиваются и накладываются друг на друга в условиях колониализма, а затем и неоколониализма. Всю эту многослойную структуру нетрудно проследить в произведениях Гарсиа Маркеса.

Заметное место в пестрой социальной картине, нарисованной колумбийским писателем, принадлежит деклассированным слоям: проституткам, ворам, ярмарочным шарлатанам, странствующим сказителям, контрабандистам и гадалкам, а также цыганам и бродягам. Чаще всего упоминаются проститутки, фигурирующие, как и священники, едва ли не во всех книгах писателя.

Среди персонажей Гарсиа Маркеса нет революционеров, нет людей, вооруженных передовой идеологией. Лишь немногие участвуют в общественной жизни, да и те преследуют исключительно личные цели — как Нельсон Фарина из рассказа «За любовью неизбежность смерти», предлагающий сенатору свою красавицу-дочь в обмен на фальшивое удостоверение личности. Автор обычно не объясняет, что способствовало их формированию. Это выхолит за рамки повествования, но читатель волен размышлять...

Мы уже отметили, что в центре внимания писателя находятся средние слои общества, к которым можно отнести и «аристократию» Макондо — семейства его основателей (прежде всего Буэндиа), чьи взгляды и образ жизни типично мелкобуржуазные. Поэтому в произведениях Гарсиа Маркеса среди людей наиболее передовых и прогрессивных мы видим не только представителей интеллигенции (скажем, врачей), но и некоторых потомков «аристократов», включающихся в борьбу за социальное переустройство. Это сам полковник Аурелиано Буэндиа, сражающийся в гражданских войнах на стороне либералов; Хосе Аркадио Второй, который в молодости, пол влиянием местного врача, увлекается идеями анархо-синдикалистского толка (течение, имевшее большое влияние в Латинской Америке первой четверти XX века); это и Августин — сын полковника из повести «Полковнику никто не пишет», — убитый за распространение листовок.

Ну а рабочие? Мы уже говорили, что в книгах Гарсиа Маркеса они еще не выдвинулись в авангард революционной борьбы. В романе «Сто лет одиночества» это класс, только готовящийся к решительным антиимпериалистическим действиям. Пролетариат лишь осознает себя как класс, и этот процесс соответствует исторической действительности первых десятилетий нынешнего века. Лаже в таком почти сказочном персонаже, как Маурисио Бабилонья, ощущаются безусловно рабочие корни. Эти люди заметно отличаются от батраков-теней, о которых упоминает Исабель в своем монологе («Исабель смотрит на дождь в Макондо»). Многое — и источники доходов, и общественное положение, и мировоззрение — отличает их от мелкой буржуазии, хотя националистические интересы последней нередко совпадают с целями антиимпериалистической борьбы пролетариата.

Встречаем мы и таких персонажей, которые, не принадлежа ни к какому классу, служат одному из них. Это алькальд, роль которого во многих произведениях Гарсиа Маркеса (и в реальном латиноамериканском обществе) очень велика. Алькальд из «Недоброго часа» не скрывает, что он верный пес могущественной семьи Асис. Патрулируя ночью улицы, он наталкивается на Матео Асиса, выходящего из дома Норы Хакоб, и отменяет на время установленный им же комендантский час, дабы не арестовывать одного из тех, кто оплачивает эту меру. Тем не менее богачи Асис презирают его: после ухода алькальда мать Матео просит сына больше «не приводить в дом убийц». В то же время бухгалтер Кармайкл, верой и правдой служащий Асисам, многолетней преданностью заслуживает доверие своих эксплуататоров.

Однако не всегда буржуазия (будем называть так эти слои, которые уже нельзя назвать средними, помня, однако, что им еще далеко до буржуазии развитых капиталистических стран) чурается политиков, защищающих ее интересы. Многие из последних, разбогатев, превращаются в настоящих вождей. Типичен в этом смысле сенатор Онесимо Санчес из рассказа «За любовью неизбежность смерти», который, собрав наиболее влиятельных жителей селения, поучает их: «В таком случае... мне не нужно повторять то, что вы и сами прекрасно знаете: в моем переизбрании вы заинтересованы больше меня, потому что я гнилой водой и индейским потом сыт по горло, а вы, наоборот, этим живете»¹⁹.

Прочитав это, мы понимаем, что суть и цель «воскресных выборов», этих политических спектаклей в Макондо — обогащение власть имущих. Дон Сабас («Полковнику никто не пишет») нажил деньги благодаря политическому предательству; подлое соглашательство позволило ему — единственному из всех представителей оппозиции — удержаться на плаву. «Кум пошел на это [на сделку], чтобы спасти свою шкуру... Только поэтому он смог остаться в городе», — говорит врач и добавляет: «Деньги интересуют дона Сабаса гораздо больше, чем его собственная шкура»²⁰.

Другой пример разбогатевшего оппортуниста — Хосе Монтьель. Из рассказа «Вдова Монтьель» мы узнаем, что во времена диктатуры он был доносчиком, причем «...подходил к своим политическим противникам по-разному, в зависимости от того, богатые они были или бедные. Бедных полиция расстреливала на площади. Богатым давали двадцать четыре часа на то, чтобы они покинули городок»²¹. «На самом деле заинтересован он был не столько в смерти бедняков, сколько в изгнании богачей»²². Политическая подлость местных воротил очень напоминает «прагматизм» могущественного северного соседа.

Пропасть, разделяющая классы, видна даже в редких у Гарсиа Маркеса описаниях. Сравним дом богатого дона Сабаса — «новый, двухэтажный, с окнами, забранными железной решеткой» — и лачугу полковника с облупленными стенами, крытую пальмовыми листьями («Полковнику никто не пишет»). В таких условиях возникает протест, одной из форм которого можно считать стремление «выжать у богачей побольше денег» — своеобразное проявление классовой борьбы. В рассказе «Незабываемый день в жизни Бальтасара» талантливый столяр, подлинный художник, делает «самую красивую клетку на свете», но отчуждение от результатов собственного труда вынуждает его смотреть на свои замечательные произведения как на простой товар: «Надо наделать их побольше, чтобы успеть продать богатым, пока те живы».

Буржуазия в произведениях Гарсиа Маркеса страдает всеми пороками, которые присущи ей в любой латиноамериканской стране. Верхний ее слой составляют те, кто продает национальные богатства за рубеж. Но над ними — капитал империалистических держав, распоряжающийся этими богатствами: именно ему достается львиная доля барышей, полученных в Латинской Америке. Эту несамостоятельность, неполноценность национальной буржуазии как класса мы чувствуем у немногочисленных ее представителей, появляющихся в книгах колумбийского писателя: все эти монтьели, асисы и сабасы содержат армию и алькальдов; они, в полном соответствии с характеристикой, данной им Карлом Марксом, родились и действуют по колено в грязи и крови; но им еще не хватает размаха крупного предпринимательства, масштабной экономической стратегии; пока что их удел — латифундизм и первоначальное накопление капитала.

VIII

Итак, рассматривая мир, созданный воображением Гарсиа Маркеса, мы отмечаем, что черты отсталости тут проступают наиболее ярко в явлениях надстроечного характера: в отношениях между людьми, в особенностях институтов власти и правопорядка, в политике и религии. Тем не менее, в творчестве колумбийского писателя определенным образом отражены и некоторые вопросы базисной структуры: низкий уровень развития средств производства, отсталый тип экономики (монокультурность), экономическое проникновение иностранного капитала, функции денег и классовое деление общества.

Эти и другие, менее существенные элементы характеризуют не только мир Гарсиа Маркеса, но и объективную латиноамериканскую реальность, отражение которой мы находим в литературном творчестве.

Положительным в этом мире можно считать поразительное достоинство главных героев, их слияние с окружающей средой (природной и социальной), жажду самосовершенствования, — то, что типично для латиноамериканца. Но персонажи Гарсиа Маркеса, как и их реальные прототипы, живут в противоречивом обществе. Поведение многих из них заслуживает уважения: они не пасуют перед действительностью, а хотят ее изменить. Вот почему, несмотря на трагизм описываемых ситуаций, произведения Гарсиа Маркеса оптимистичны. Писатель верит в человека, благодаря этому его творчество стало неотъемлемой частью латиноамериканской действительности на нынешнем ее этапе — этапе подъема.

Примечания

1. Humberto Pérez. El subdesarrollo y la vía del desarrollo. La Habana. Editorial Ciencias Sociales, 1975.

2. Слова из «Песен Мальдорора» французского поэта Лотреамона (настоящее имя — Изидор Дюкас, 1846—1870), предшественника европейских модернистов (Примеч. перев.).

3. Габриэль Гарсиа Маркес. Палая листва. М., «Прогресс», 1972, с.78. Пер. Э. Люберацкой.

4. La novela en America Latina: «Gabriel García Marquez y Mario Vargas Llosa». Lima, CMB Carlos Mella Batres Editores, Universidad Nacional de Ingeniería, 1967, p. 43.

5. Sergio Benvenuto. «Estetica como historia», en: Recopilación de textor La Habana, Casa de las Americas, 1969.

6. Ernesto Volkening. «Los cuentos de Garcia Marquez o el tropico desembujador». En: Isabel viendo llover en Macondo, Buenos Aires, Ed. Estuario, 1967.

7. Raúl Silva-Cáceres. «La intensificación narrativa en Cíen años de soledad», en: Recopilación de textos. Ed.cit.

8. Герой одноименного романа мексиканского писателя Хуана Рульфо (1918—1986).

9. Габриэль Гарсиа Маркес. Осень патриарха. М., «Художественная литература», 1978, стр. 55. Пер. В. Тараса и К. Шермана.

10. Sergio Benvenuto. Op. cit.

11. Ernesto Völkening. Op. cit.

12. Палая листва. Цит. изд., стр. 89—90

13. Габриэль Гарсиа Маркес. Недобрый час. М., «Молодая Гвардия», 1975, с. 143. Пер. Р. Рыбкина.

14. Там же, с.144.

15. Осень патриарха. Цит. изд., с. 158—159.

16. Mariano Picón-Salas. De la conquista a la independencia, México, F.C.E., 1975, pp. 11—12.

17. Валерий Земсков. «Марио Варгас Льоса: художественное сознание и действительность». «Латинская Америка», 1975, No 4, стр. 160.

18. Там же.

19. Габриэль Гарсиа Маркес. За любовью неизбежность смерти. В сб. «Рассказы зарубежных писателей» (Библиотека «Огонек» No 48), M., «Правда», 1985, с. 7.

20. Габриэль Гарсиа Маркес. Полковнику никто не пашет. М., «Прогресс», 1972, с.134. Пер. Ю. Ванникова.

21. Габриэль Гарсиа Маркес. Вдова Монтьель. В кн. Габриэль Гарсиа Маркес. Сто лет одиночества. Повести и рассказы. М., «Прогресс», 1979, с. 501. Пер. Р. Рыбкина.

22. Там же, с. 502.