«Любовная отповедь» (Тбилиси, 2003)

Оригинальное название: «Любовная отповедь»
Жанр: моноспектакль
Режиссер: Темур Чхеидзе
Автор: Габриэль Гарсиа Маркес
В ролях: Софико Чиаурели
Продолжительность: 1 час 10 минут
Язык: русский
Страна: Грузия
Театр: театр «Верико», Тбилиси
Премьера: 2003 год

Софико Чиаурели сыграла главную роль в женской пьесе, написанной Габриелем Гарсиа Маркесом. На главную, а вернее единственную роль в спектакле режиссер Темур Чхеидзе неслучайно выбрал именно Софико Чиаурели. Ведь она в совершенстве смогла передать чувства любящей, обманутой женщины, тоскующей о несбывшихся мечтах, надеждах, о прошедшей молодости. Негодующей, почти ненавидящей и все равно любящей своего единственного мужчину.

Сюжет

Пьеса Габриеля Маркеса «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине» — пьеса женская и для женщин. Она построена на бесконечном обращении одной женщины к одному мужчине, единственному в ее жизни. Это монолог о прошедшей молодости и ушедшей красоте. Об изменах бывших или несбывшихся. Об испанском замке и заснеженном Париже. Об умершей маме и далеких, ставших почти чужими детях. В полутемной квартире, среди разбросанных вещей, накануне пышного приема в честь их серебряной свадьбы женщина винит мужчину за то, что слишком его любила. Сквозь драму прорывается фарс, а может, наоборот — из комических сцен и ироничных реплик прорастает драма. Чиаурели, с ее неподражаемой интонацией, способна передать эту трагикомичность ситуации бесконечных попреков и язвительных женских уколов, смешную и трогательную сентиментальность при разглядывании старых фотографий. Актриса не боится быть некрасивой. Она накладывает на лицо маску и с набеленным лицом продолжает, продолжает говорить, словно боится, что в комнате поселится тишина. Боится не услышать ответа. Она с мстительным упоением припоминает мужу его страшенную любовницу и собирает вещи, чтобы та не могла ходить в ее украшениях. Пытается убедить себя и его, что она тоже изменила ему однажды, в Париже. Ничего не было, лишь один парижский вечер, первый снег в ее жизни и букет роз, но это была измена. Она будет рисовать себе лицо, с силой нажимая на губную помаду, чтобы сделать рот таким же чувственным и красивым, как когда-то. Слезы смешаются с тушью. Настоящая тоска прорвется в финале, когда она возьмет с кресла его портрет и прижмет к груди. Приема не будет. Комната пуста. Мужчина, который по ремарке должен сидеть в кресле, уткнувшись в газету и в финале оказаться неживым манекеном, отсутствует. Все, что было сказано, было бесконечным признанием в любви к отсутствующему в кресле мужчине, воскрешением этой любви. Воспоминанием о жизни, которая закончилась.

О спектакле

Актриса и легенда

Новая сцена МХАТ имени Чехова, спектакль театра «Верико», в главной — и единственной — роли замечательная грузинская актриса Софико Чиаурели.

Спектакль называется «Любовная отповедь сидящему в кресле мужчине», его поставил Темур Чхеидзе, в Москву он приехал на фестиваль грузинской культуры. Писать о нем нелегко: надо пересказывать монолог любящей и ненавидящей женщины, обращенной к тому, кого и на сцене-то нет. Стул с накинутым на него белым пиджаком, комодик, столик, кресло-качалка — и героиня, полная, не первой молодости дама. Чиаурели говорит по-русски с легким акцентом, порой проглатывая слова, иногда чуть запинаясь: она играет остро, посмеиваясь над собственной героиней, и поначалу это, без сомнения, фарс.

Дама высказывает белому пиджаку все, что она думает о муже. Было время, и прелестная, хрупкая девушка переплывала бухту, чтобы попасть к любовнику — совершенно голая, с одним медальоном на шее. Нынче благоверный состарился и пукает под одеялом, они давно не занимаются любовью, и им пора разводиться. Дама отрясает прах: надевает пудовые серьги и перстни с чудовищными бриллиантами (не оставлять же добро сопернице), по ходу дела припоминает свои несостоявшиеся адюльтеры — что там ни говори, настоящие мужики перевелись! А ее монолог (это произошло исподволь, так что зрители спохватились лишь в последний момент) вдруг оборачивается признанием в любви.

Женщина сходит с ума от ревности и желания и поносит обожаемого и недосягаемого, родного и ненавистного мужчину. Вот тут «Любовную отповедь» становится по-настоящему интересно смотреть, но нас ждет еще один, главный сюрприз: Чиаурели играла фарс, теперь играет драму, впереди несколько секунд настоящей, высокой трагедии. Осветители тушат свет, а она умоляет не делать этого и прижимает к груди старый портрет. Свет вспыхивает и снова начинает гаснуть, а она просит не заканчивать спектакль, захлебывается слезами и пытается наговориться — так, на полуслове, на задавленном крике, и завершается «Любовная отповедь».

Финал, 10—15 секунд игры на разрыв аорты, переводит спектакль в другое качество. У такого театра много общего с мифом, а те, кто пришел на Софико Чиаурели, и хотели к нему причаститься. Миф связан с великой театральной и кинодинастией. Родителями Софико: кинорежиссером Михаилом Чиаурели и знаменитой актрисой Верико Анджапаридзе. Ее мужем — Котэ Махарадзе, они познакомились, играя в одном спектакле, и пятнадцать лет назад открыли театр «Верико».

Последние реплики актрисы, кажется, обращены не только к герою Маркеса — это разговор с близким и дорогим человеком. Тем, кого больше нет. В конце спектакля было много цветов, на новую сцену МХАТа вышел и Олег Табаков с большим букетом. Он рассказал о том, как много лет назад молодых актеров «Современника» принимали в Тбилиси: Верико Анджапаридзе накормила их, а потом долго декламировала отрывки из своих ролей. А теперь в гости к МХАТу Олега Табакова приехал театр «Верико»: гастроли организовывало Министерство культуры, но мероприятие вышло почти домашним — одни театральные люди заглянули к другим. Москва этого почти не заметила — министерство не занималось раскруткой фестиваля, на грузинские спектакли пришла грузинская диаспора да те, кто знает, кто такая Чиаурели. Они не прогадали: есть ли более интересное зрелище, чем воплощенный в хорошем спектакле театральный миф?

Алексей Филиппов. «Известия», 16 октября 2003 г.

«Настоящее счастье умирает вместе с любовью»

Огромные глаза, распахнутые навстречу зрителям. В них кричит боль, страх, одиночество, отчаяние. Актриса играет на пределе чувств. «Страшнее нет глухой стены, когда стоишь в ее тени, когда ломаешь пальцы рук и стонешь от бессильных мук...». Такой предстает Софико Чиаурели в спектакле Темура Чхеидзе «Любовная исповедь сидящему мужчине» Габриэля Гарсиа Маркеса. Мы привыкли видеть ее яркой, характерной, игра Софико всегда отличалась острым рисунком. В новом спектакле она — трагическая актриса, заставляющая вспомнить великих предшественниц. Ее манера сдержанна, но за этим — мучительное страдание потерянного человека.

— Почему вы вместе с Темуром Чхеидзе остановили свой выбор именно на этой пьесе?

— К сожалению, нет большого выбора пьес для моноспектаклей, монотеатра. Что касается произведения Маркеса, то это собственно не пьеса, а монолог. Монолог женщины. В свое время я играла в пьесе Кокто «Человеческий голос» — Миша Туманишвили осуществил постановку на телевидении. У меня даже сохранилась тетрадь с пометками, которую я вела во время работы с Мишей. К сожалению, этот спектакль — вместе со многими другими — стерли, записи не сохранились! Жаль, ведь это была очень интересная постановка... Года два-три назад мне захотелось вновь сыграть в этой пьесе Кокто — между прочим, в ней затрагивается та же проблема, что и в произведении Маркеса: одиночество женщины, безответная любовь. Однако, перечитав «Человеческий голос» сегодня, я поняла, что эта пьеса мне совершенно не интересна. Мне не за что зацепиться. Героиня — молодая женщина.

Когда молодую женщину бросает любимый человек, это еще не конец — у нее вся жизнь впереди. А если это происходит в зрелом возрасте, все гораздо трагичнее... И вдруг мне попала в руки пьеса Маркеса, которая поразила меня. В свое время, будучи совсем девочкой, прочитала «Анну Каренину» Толстого и тоже была потрясена его знанием женской психологии. Меня всегда удивляет, когда мужчина пишет не о женском характере, а именно о психологии. Один из таких писателей — Маркес, автор романа «Сто лет одиночества», в котором он ставит глобальные вопросы бытия. И вдруг — женская драма. Она интересна тем, что касается всех женщин, невзирая на национальную принадлежность и возрастной ценз. И мне стало интересно сыграть пьесу именно здесь, в этом театре, на этой маленькой сцене, когда ты находишься буквально в одном шаге от зрителя.

— Как вам работалось с Темуром Чхеидзе?

— С ним всегда очень приятно и легко работать. Да и я как актриса очень легкий человек. Никогда не борюсь с режиссером... Конечно, всякое случается. Но в данном случае наши мнения, видение совпадали. Правда, я более эмоциональный человек. И Темур меня все время сдерживал, за что я ему очень благодарна. Да, я всегда была экспансивна. Правда, во второй половине своего бытия стала более терпеливой, рациональной, мягкой, мудрой. В молодости, как правило, главенствует темперамент, а потом уже идет мысль, но с возрастом они меняются местами.

— Хорошо это или плохо?

— Наверное, это нужно — и в творчестве, и в жизни. Как говорится, оглянись во гневе. Но я, правда, не «во гневе» оглянулась. Просто перешла Рубикон и оглянулась на то, что сделано, как прожита жизнь. Да и вообще, ведь не побежишь в моем возрасте, как в молодости. Не влезешь на дерево, не будешь играть в футбол. Хотя в глубине души я этого хочу. Руки, ноги уже не те, но мозг, сердце всегда остаются молодыми.

— Вы работаете сейчас в сложнейшем жанре моноспектакля. Однако в чем-то это неблагодарный труд, потому что не все любят эту театральную форму...

— Мне очень интересен этот жанр. То удовольствие, которое я получаю на этой сцене в моноспектаклях, мало с чем сравнимо... Здесь у меня есть возможность сказать все. Обожаю эту сцену! Я все время вспоминаю, в каких еще спектаклях я испытывала такое же наслаждение. Их немного. Наверное, это мой первый спектакль, поставленный в театре Марджанишвили, «Девочка с ленточкой» в постановке Анзора Кутателадзе. Причем пьеса сама по себе довольно посредственная, никакая. А спектакль получился потрясающий, поэтический, возвышенный. Я всегда вспоминаю его с особым чувством.

— Это был дебют?

— До этого я сыграла небольшую роль в спектакле по пьесе Анны Агладзе «Беспокойные дни». И все-таки я считаю своим дебютом роль в постановке «Девочка с ленточкой» Перьялиса. А в кино мой дебют состоялся на пять лет раньше — в фильме «Наш двор», когда я училась еще на первом курсе ВГИКа.

— А какие еще работы, сыгранные в театре, дороги вам?

— Жанна Д’Арк из пьесы «Жаворонок» Ануя — ее великолепно поставил Резо Мирцхулава. Я обожала эту роль! Еще любила ануевскую Антигону в постановке Миши Туманишвили, которую он осуществил на сцене театра имени Руставели. Назову еще мадам Сан-Жен. Дорожу ролью Иано, которую я сыграла в спектакле Резо Мирцхулава «Берикони» Мераба Элиозишвили. В каждой из этих ролей я получала наслаждение от игры. Выходя на сцену, я постоянно находила что-то новое... Театр тем и хорош, что, проживая целую жизнь своего героя, ты на каждом спектакле привносишь в свою роль что-то свежее... Ведь жизнь нам тоже ежедневно устраивает какие-то сюрпризы. Иногда серые дни следуют один за другим, и вдруг... что-то происходит. Как сейчас, например... Наступил момент брожения. И в моей собственной душе.

— Как вы считаете, человек искусства должен принимать участие в политических баталиях или может оставаться в стороне от них?

— Волей-неволей мы втягиваемся в эти процессы. У нас были задуманы мероприятия в связи с днем рождения Котэ Махарадзе. Мака Махарадзе хотела, чтобы ее воспитанники сыграли спектакль в его честь. Я планировала показать здесь студенческий спектакль, который был подготовлен как экзамен. Он настолько интересный, что я собираюсь внести его в репертуар театра. К сожалению, на сегодняшний день все планы рухнули. Не было условий для репетиций. Как я могу быть безучастна?.. Вы знаете, что такое свобода? Я, например, не знаю. Когда кто-то выступает и говорит, что мы были рабами России, то мне смешно. Я детство свое провела в этой стране, училась в России, в Москве. Никогда в жизни я не была ничьим рабом! Что это за слово — раб?

Когда я была совсем девчонкой, у меня была зарплата высшей категории — 500 рублей после того, как я сыграла в нескольких картинах, получивших премии на разных фестивалях, да и сама была отмечена как лучшая исполнительница женской роли. У меня, пигалицы, зарплата была больше, чем у моей мамы, народной артистки СССР Верико Анджапаридзе! Это были огромные деньги, ведь билет, к примеру, до Москвы стоил всего тридцать семь рублей. Мы запросто летали туда на все гастроли приезжих знаменитостей, премьеры. Нас все интересовало, мы встречались с друзьями... А что сегодня? Свобода? Конечно, нас раздражало, когда Москва утверждала сценарии фильмов, которые должны были ставить в Тбилиси, что мы должны были летать куда-то через Москву и с ее разрешения. Но с другой стороны, визовый режим между Россией и Грузией — маразм! Мир очень мал, почему же мы друг другу закрываем двери?

— Смотрите в будущее с оптимизмом или пессимизмом?

— Я вообще оптимист. Если я утрачу это качество, значит, погибну.

Я не имею права на пессимизм, когда у меня дети, внуки... Мы живем на земле потрясающей красоты. Бог нам дал все для того, чтобы жить в довольстве, любви, красоте, гостеприимстве. Отдавать, а не ненавидеть. Сегодня столько злобы, зависти накопилось! Вот что еще появилось — зависть. Хотя это нам раньше не было присуще.

— Вернемся, если позволите, к творчеству. Почему вы, яркая театральная актриса, поступили во ВГИК, а не в какой-нибудь театральный вуз?

— Мне повезло: во ВГИКе работали прекрасные педагоги, а курс набирал Борис Владимирович Бибиков, ученик Станиславского. Так что, учившись в институте кино, я прошла в сущности и театральную школу... Тогда мы с Георгием Шенгелая только поженились. Он хотел поступить на кинорежиссерский факультет, я — на актерский. А ВГИК был тем институтом, где было и то, и другое. Мы вместе поступили и вместе учились.

— С кем вы учились, дружили, общались в годы учебы?

— У нас был очень хороший курс. Со мной учились Леня Куравлев, Наташа Малявина, Таня Бестаева... Мы очень дружили. Мои друзья-однокурсники приезжали ко мне в Тбилиси, жили у меня.

— Что вспоминаете из студенческих впечатлений?

— Помню, как ездили на картошку. В шесть утра мы собирались во ВГИКе, нас сажали в огромный грузовик и везли собирать урожай... Это была такая романтика! Во всем человек должен искать... прелесть. Нельзя видеть в жизни только плохое. Вспоминаю, как к нам на курс пришла Джульетта Мазина. Она увидела отрывок в исполнении Лени Куравлева и меня. Итальянской актрисе очень понравилась моя игра... Много лет спустя мы вновь встретились с Джульеттой Мазина. Тогда наш театр имени Марджанишвили гастролировал в Ленинграде, и Союз кинематографистов предложил мне провести с ней интервью. Меня это очень удивило, ведь в этом городе столько замечательных актрис... И Мазина вспомнила меня! Это было очень приятно.

— Может быть, она запомнила вас потому, что ваша актерская стилистика близка ее собственной?

— Может быть. Мазина видела фильмы Сергея Параджанова и была от них в восторге. Кстати, эстетика Сергея Иосифовича вообще близка феллиниевской... Еще одно интересное воспоминание. Я спросила итальянскую звезду, как ей работается с Феллини. И Джульетта сказала: «Ужасно! Я всегда так волнуюсь, когда снимаюсь у него, потому что Феллини все не нравится. И лишь на десятом-одиннадцатом дубле мы добиваемся того, чего он хочет. В эти минуты я так ненавижу своего партнера Марчелло Мастроянни, который сидит в углу и спит, дожидаясь своей очереди. Когда Феллини зовет его на съемочную площадку, он просыпается, спросонья поправляет грим, выслушивает указания режиссера, и... с первого же дубля Феллини доволен им! А я схожу с ума от ревности!» Я была в Москве, когда приехал Жерар Филип. И папа взял меня, совсем еще девчонку, на встречу с ним. Актер поцеловал меня, написал на фотографии — «pour Sоfi». Я была в восторге!

— Мазина не всегда находила общий язык с Феллини на съемочной площадке. А у вас никогда не возникало непонимания с Сергеем Параджановым?

— Никогда. Мы были единым целым — режиссер и актриса как бы превращались на съемочной площадке в один организм. То, что он мне говорил, я тут же повторяла. Или я что-то предлагала, и он соглашался: «Да, это прекрасно! Делай так». Мы стояли на одной творческой платформе.

— Говорят, у него был сложный характер.

— Это касалось всех, но не меня... Он принимал абсолютно все, что я делала.

— Мазина — актриса Феллини, а Чиаурели — актриса Параджанова?

— Наверное...

— В одном из интервью вы сказали, что в кино у вас сложился постоянный тандем с режиссером, чего не скажешь о театре. Почему? Почему вы, актриса яркой формы, не работаете с Робертом Стуруа?

— Я работала со Стуруа. К примеру, он поставил такой прекрасный спектакль, как «Соломенная шляпка» Лабиша, с моим участием. За ним последовал «Добрый человек из Сезуана» Брехта. Знаете, что произошло? Когда мы репетировали «Доброго человека из Сезуана» в репетиционном зале — уже был готов первый акт, то тогдашний художественный руководитель театра Руставели Серго Закариадзе попросил показать ему нашу работу. Я помню его слова, сказанные после просмотра: «Это будет великий спектакль. Бомба разорвется!» Мы, конечно, были очень счастливы. Однако, спустившись на сцену, что-то утеряли. Я не знаю, кто в этом виноват — Робик, мы, актеры, сценограф, еще кто-то... Но факт остается фактом — все, что было заложено в этом спектакле, потом взорвалось в «Кавказском меловом круге». Что касается наших отношений со Стуруа... Между нами произошло недоразумение, и я ушла из театра, проявив принципиальность.

— Не жалеете сегодня об этом?

— Нет. Каждый из нас выбрал свой путь.

— А желания поработать вместе не возникало больше?

— Нет — ни у него, ни у меня. А так мы в нормальных отношениях... Он потрясающий режиссер. И я актриса больше Стуруа, чем Чхеидзе. Хотя в театре Верико я, скорее, психологическая актриса — здесь, извините, не разгонишься. И все-таки у Стуруа режиссерские, а не актерские спектакли. Мне хотелось бы с ним поработать, потому что Робик — сумасшедший, такой же, как и я. Хотелось бы поработать, но не в этом театре.

— Параджанов тоже снимал режиссерское кино.

— Он — эстет. И потом, нельзя сравнивать театр и кино. В театре велика роль актера. К тому же, то, что делал Параджанов, даже нельзя назвать кинематографом. Это скорее изобразительное искусство в кино.

— Чего вам хочется сегодня в творчестве?

— Той Софико, которую не знают зрители и которую не знаю я сама. Последняя моя роль в пьесе Маркеса отличается от всего, что я делала раньше. Такой Софико Чиаурели еще не было! Мечтаю сделать спектакль о моих родителях. Их жизнь так интересна! Нужен необыкновенный драматург... Шекспир! Это будет моноспектакль... В будущем году папе, Михаилу Чиаурели, исполняется 110 лет, и я надеюсь посвятить этой дате новую постановку. И в ней я хочу быть совсем другой, не знакомой зрителям. Всю жизнь я стремилась к этому. Сначала старалась быть не похожей на маму. Мне всегда хотелось играть разные роли. И это удалось, особенно в кино... Моя мама, игравшая все, что ей хочется, ушла неудовлетворенной. А мне сегодня дает огромное чувство удовлетворения работа в жанре моно, на маленькой сцене театра Верико. Об этом же говорили и говорят другие актеры — например, Георгий Гегечкори, актер театра имени Руставели Мурман Джинория, успешно выступающий в нескольких спектаклях нашего театра.

— Моно дает возможность предстать такой, какая ты есть?

— Нет, такой, какая ты не есть! А какая ты есть, неинтересно. Я знаю актеров, которые всю жизнь играют себя. Они, увы, так предсказуемы на сцене...

— А новый театр, который вы собираетесь построить, будет также верен жанру моноспектакля?

— Да. А здесь будет музей.

— Не боитесь, что в новом театре не будет прежнего духа?

— Боюсь. Но сделаю все, чтобы сохранить его. Пока жива, буду делать все, чтобы довести дело до конца, — я имею в виду новый театр! Увы, средств для осуществления моей мечты на сегодняшний день нет.

— Когда вы впервые почувствовали, что Котэ Махарадзе — ваша судьба?

— На репетициях спектакля «Уриэль Акоста». Я никогда в жизни не думала, что разведусь, разрушу семью. Никогда! По природе я однолюб. Никогда не изменяла ни первому, ни второму мужу. Но так случилось! Здесь сыграли роль и возраст, и ситуация, и накопление чего-то, брожение чувств.

— Кто-то считает, что любить по-настоящему можно только однажды.

— Я не знаю, кто что считает. Могу что-то утверждать только от себя, исходить из собственных чувств, опыта. Не знаю, что творится в вашем мозгу, вашей душе. А, может быть, вы влюбитесь три-четыре раза и будете в каждом случае любить очень глубоко? Что касается меня, то я любила дважды. Сначала это было юношеское чувство, страсть. А потом... это как молодое вино, которое бродит, играет и в конце концов достигает своей зрелости.

— У Тютчева похожая мысль: «О, как на склоне наших дней нежнее мы любим и суеверней».

— Абсолютно то же самое.

— Условности, предрассудки, как правило, отступают, когда любишь по-настоящему. Вы с этим согласны?

— К сожалению, мы живем в обществе, а не на необитаемом острове, и должны считаться с этим обстоятельством. Когда произошел мой разрыв с первым мужем из-за связи с Котэ, общество было возмущено и взбудоражено, но сама жизнь, наши с Котэ чувства друг к другу доказали, что мы правы перед небом и людьми. Мы не могли поступить иначе. Самое страшное — это ложь.

— Чего больше всего не терпите в людях?

— Лжи! Я и детям своим говорю: «Все прощу, только не обманывай!» И еще не терплю злобы, зависти. Надо выработать в себе терпение, терпимость, научиться быть ласковыми, прощать.

— В чем находите успокоение в трудные минуты?

— Меня очень успокаивает шитье. На съемочной площадке я вязала и одновременно думала о роли. Это у меня от отца. Я не помню его спокойных рук. Он постоянно лепил, рисовал и размышлял, размышлял.

— Читаете что-нибудь?

— Детективы. И смотрю после часу ночи глупые сериалы — «мыльную оперу». Они меня успокаивают.

— На что вы обращаете внимание в первую очередь, когда знакомитесь с человеком?

— Для меня имеет значение габитус. Мы, актеры, хорошие психологи, и я обычно вижу человека насквозь.

— А сами к психологу никогда не обращались?

— Нет. Я благодарна Богу и родителям, что во мне здоровый дух. Мои родители очень правильно меня воспитали — свободной! Я никогда ни в чем не знала отказа. В то же время я никогда ничего не просила. Мой отец, которому были доступны поездки за рубеж, привозил мне необыкновенные наряды, но я никогда не надевала этих вещей, чтобы не быть одетой лучше, чем мои друзья. Так они и висели в шкафу. Правда, потом пригодились. Когда мы учились во ВГИКе, папу сослали в Свердловск, а у меня появился маленький Никушка, наступили трудные времена. И я стала постепенно продавать свои вещи. На эти деньги мы и жили.

— Вы воспитывали своих детей так же, как родители воспитывали вас?

— Да, я никогда не ставила им препятствий. К примеру, я и моя внучка из разных эпох. Ее ровесники гораздо раскованнее нас, без комплексов. Например, в отношениях мальчиков и девочек. Для меня многое дико. Разумом я многое понимаю, но что я чувствую при этом? Я знаю, что никогда моя внучка не будет жить по тем законам, по которым жила я. Конечно, я делаю замечания, но понимаю, что толку от них не будет.

— Вспомните самый счастливый момент своей жизни.

— Самый счастливый момент — когда я впервые стала матерью, когда ко мне впервые принесли моего старшего сына Никушу... и он приложился к моей груди. Вот тогда почувствовала, что я Бог, царица, что от меня зависит жизнь маленького существа. В жизни много счастливых моментов, но с этим ничто не может сравниться. Маркес пишет: счастье длится всего лишь один миг, и это понимаешь тогда, когда оно исчезает. Но, по-моему, настоящее счастье умирает вместе с любовью. А любовь никогда не умирает. Любовь — это не только чувство к мужчине. Это и любовь к ребенку, к делу, родине, солнцу, природе, морю. Что такое любовь? Это желание жить, и оно исчезает только вместе с тобой.

Инна Безирганова