Вера Кутейщикова. «Маркес и таинственная незнакомка»

Автор этих воспоминаний — Вера Николаевна Кутейщикова, доктор филологических наук, один из лидеров отечественной испанистики. В ее московском дружественном доме перебывал весь цвет латиноамериканской литературы. Свой рассказ о Гарсиа Маркесе и таинственной московской незнакомке В.Н. Кутейщикова принесла в редакцию как раз в те дни, когда мир был потрясен чудом: автор «Ста лет одиночества» и «Осени патриарха» излечился от рака. Еще одно доказательство того, что в маркесовском мире обычная логика отступает перед таинственным, необъяснимым событием...

Одна знакомая как-то обратилась ко мне:

— Давно собираюсь тебя спросить: этот ваш Гарсиа Маркес и в самом деле такой гений или моя подруга просто спятила?

—???

— Понимаешь, прочитала она «Сто лет одиночества» и поняла, как сама призналась, что жить не может без этой книги. Пыталась купить, да где там! И тогда она вот до чего додумалась: выпросила у приятелей книгу на время и принялась, понимаешь, пе-ре-писывать ее с начала и до конца, строчку за строчкой. Придет с работы домой, пообедает наскоро, ставит на проигрыватель какую-нибудь классику, усядется за стол. И пишет себе допоздна. Так и переписала весь роман чуть не за полгода. А когда я удивилась — мол, на что же ты столько времени потратила? — ответила, что это были счастливейшие часы ее жизни.

Помню, у меня прямо дух захватило. Эх, узнал бы про это сам Гарсиа Маркес!

Чудеса случаются не только в его романах: в 1978 году в Мехико, в доме моих старых друзей, я впервые увидела своими глазами прославленного писателя. Улучив момент среди общей беседы — живой и беспорядочной, рассказываю Габо (так зовут Габриэля все его приятели, а вместе с ними и я) об удивительной его поклоннице. Он внимательно слушает, улыбается одними глазами, на одно лишь мгновение задумывается и тут же азартно вступает в спор, разгоревшийся за столом совсем по другому поводу. Вот он уже и забыл мой рассказ…

Убедиться в том, что Гарсиа Маркес вообще ничего не забывает, мне предстояло в следующем, 1979 году. Приехав в Москву на кинофестиваль, он, буквально разрываемый на части, все-таки находит время и является ко мне домой. Да не один, а с прелестной женой Мерседес, с двумя красавцами-сыновьями. Квартира наша чуть не лопается по швам под напором собравшихся друзей. Габо в превосходном настроении — отвергнув специально для него приготовленное блюдо из шампиньонов, наваливается на вареную картошку. Охотно отвечает на вопросы, терпеливо выслушивает наши суждения о его книгах, наши объяснения в любви, по временам переглядывается с женой: «Ты слышишь, Мече?»

Но вот уже и пора ему ехать на какую-то очередную встречу.

Осталось лишь надписать его собственные, изданные в Москве книги, принесенные гостями и заготовленные хозяевами дома. Оказывается, для автора это дело чрезвычайно серьезное. Переводчики, литературоведы, латиноамериканисты — сейчас мы прежде всего читатели. А в его глазах это самое высокое звание. Быстро уменьшается стопка экземпляров только что вышедшего на русском языке романа «Осень патриарха». Остался последний, предназначенный той самой странной читательнице, с которой мне так и не удалось познакомиться.

Габо поднимает глаза на меня:

— Как зовут ту сеньору, про которую ты рассказала мне в Мехико?

— Не знаю…

— Не знаешь!.. — констатирует он без всякой досады, скорее даже с удовлетворением. И почти мгновенно выводит: «Безвестной Пенелопе, которая собственноручно переписала мою книгу в переводе на русский. Габриэль, 1979».

…Год 1982-й. Я снова в Мексике, и Чуть ли не в тот самый момент, когда сюда из Стокгольма приходит поздравительная телеграмма от шведского короля: Габриэлю Гарсиа Маркесу присуждена Нобелевская премия по литературе. Всеобщее торжество, перерастающее в сущий бедлам. Дом писателя на улице Фуэго с ночи взят в кольцо журналистами, почитателями, зеваками. Наутро с букетом из желтых роз (желтый — любимый цвет Гарсиа Маркеса), перешагнув выведенную цветными мелками на асфальте надпись «ГАБО, МЫ ТЕБЯ ЛЮБИМ», я на считанные минуты прорываюсь в эту осажденную крепость, чтобы наскоро обнять новоиспеченного лауреата от имени всех московских друзей и тут же ретироваться под натиском прибывающих поздравителей.

На обратном пути в машине вспоминаю стремительно промелькнувшее только что: дом, заваленный охапками цветов, безмерно усталые, счастливые глаза хозяина. А в моей сумочке — подаренная им книга «Запах гуайявы». Это пространная запись бесед, которые недавно вел Гарсиа Маркес с журналистом Апулейо Мендосой. Габо рассказывал ему о своей жизни, о своем творчестве.

Торопливо листаю — многое из рассказанного мне уже знакомо — и вдруг замираю. Разговор о романе «Сто лет одиночества».

«- Кто, по-твоему, лучший читатель этой книги?

Ответ:

— Одна моя приятельница в Советском Союзе повстречала некую сеньору, уже немолодую, которая собственноручно переписала всю книгу и довела это дело до конца. Моя приятельница спросила, зачем она это сделала, и та ответила: «Потому что мне захотелось узнать, кто на самом деле сошел с ума — автор или я, — и я решила, что единственный способ выяснить это — переписать книгу заново».

Мне трудно представить себе лучшего читателя, чем эта сеньора».

Ах, вот оно что! Оказывается, Гарсиа Маркес не только не позабыл мой рассказ, но и переделал его — в сущности, пересочинил по-своему так, что «сеньора» из далекой Москвы, как бы оставаясь собою, приобрела черты персонажа неповторимого гарсиа-маркесовского мира.

Но почему же, надписывая книгу, он назвал ее «безвестной Пенелопой?»

Почему «безвестной» — понятно. Кстати, получив ту книгу с автографом, она так и не захотела открыться. А почему — Пенелопа? Надо ли расшифровывать поэтической образ? Но вспомним любовь, верность, долготерпение легендарной жены Одиссея. Вспомним и то, что в неузнаваемо изменившемся за годы страннике Пенелопа признала своего мужа, лишь только убедившись, что он владеет тайной, известной им двоим. Не захотел ли Гарсиа Маркес намекнуть на нечто, не поддающееся логическому определению, связавшее знаменитого писателя с его лучшей читательницей?..

Возвращаюсь в Москву 10 ноября 1982 года. В аэропорту узнаю: скончался Брежнев. Прилетевшие и встречающие не обнаруживают ни смятения, ни скорби. Генсек был мертвым еще при жизни, и умер он поздней осенью, как герой «Осени патриарха». И хоть он не был жесток и свиреп, в отличие от того, литературного, персонажа, есть нечто сходное в последних его днях с последними днями гарсиа-маркесовского патриарха, когда, «утратив силу, он утешался подчинением приближенных, не имея уже никакого авторитета».

«Осень патриарха» в России читали с особым вниманием.