Вот уже несколько десятилетий на всех широтах нашей планеты читатели увлеченно знакомятся с новой латиноамериканской прозой, которая ворвалась в мировую литературу словно горный хребет, поднявшийся с океанского дна. Среди самых высоких вершин этого хребта — колумбийский вулкан по имени Габриэль Гарсиа Маркес, чье творчество являет собою, по словам Пабло Неруды,

небывалое изверженье:
земляная его фантазия
породила много бессмертных,
перепачканных лавой и грязью
людей из плоти и крови.

Огромный и причудливый мир, созданный воображением писателя, уходит корнями в его детство, а фактически еще глубже — в те времена, когда на исходе «тысячедневной войны» (1899—1902) между либералами и консерваторами, опустошившей Колумбию, в захолустном городишке Аракатаке обосновалась семья полковника Николаса Маркеса. Через несколько лет полусонное существование Аракатаки было взорвано «банановой лихорадкой», распространившейся из владений североамериканской монополии «Юнайтед фрут компани».

Внук полковника, Габриэль Гарсиа Маркес, родился 6 марта 1928 года. К тому времени, с которого он начинает помнить себя, «банановая лихорадка» схлынула, городок опустел и казался вымершим. Немногочисленные обитатели Аракатаки жили воспоминаниями о прошлом, переплетая действительность с вымыслом. Средоточием этой полулегендарной атмосферы был дом, где подрастал мальчик, — старый дом, населенный чудаками и привидениями.

Воспитывала Габриэля бабушка, самоотверженная хлопотунья, хранившая в памяти множество сказок и аракатакских преданий, — с нее он напишет Урсулу Буэндиа в романе «Сто лет одиночества». Но самым главным человеком в его жизни был тогда дед Николас. Проводивший свои последние годы в тщетном ожидании пенсии, которую обещало правительство ветеранам гражданской войны, отставной полковник рассказывал внуку о сражениях и походах, читал вместе с ним книги, всячески развивал его любознательность.

Дед скончался, когда мальчику было восемь лет. Родители увезли его из Аракатаки. Воспоминаниями о детстве, запойным чтением приключенческих романов спасался он от одиночества в чужом городе Сипакира, где учился и жил в интернате. В старших классах начал писать стихи. В 1946 году поступил на юридический факультет университета в Боготе, колумбийской столице. Там застигли его бурные события 1948 года — убийство лидера либеральной партии Гайтана, уличные бои, переросшие в многолетнюю вооруженную борьбу, которая унесла тысячи жизней. Университет был закрыт, и юноша перебрался в провинцию, стал работать газетным репортером — сперва в Картахене, потом в Барранкилье. К этому времени он уже опубликовал несколько рассказов.

В Барранкилье он предпринял первую попытку перенести на бумагу мир своего детства. Вымышленный городок Макондо, который отныне становится местом действия многих его произведений, сходен с Аракатакой: такое же тропическое захолустье, такие же обветшалые дома, такая же выморочная жизнь людей, погруженных в воспоминания, не отличающих яви от вымысла.

В 1954 году Гарсиа Маркес возвращается в Боготу. Работая в столичных газетах, он окунулся в политическую жизнь страны, по которой катилась новая волна террора. Правящие круги прокладывали путь диктатуре, бедняки взялись за оружие. Мрачная атмосфера Колумбии, где кровопролития вошли в повседневный обиход, определила собою многое в последующих произведениях писателя.

В середине 1955 года газета «Эль Эспектадор» послала его своим корреспондентом в Европу. Несколько месяцев Гарсиа Маркес провел в Риме, затем отправился в Париж и там узнал, что колумбийский диктатор Рохас Пинилья прикрыл «Эль Эспектадор». Итак, он остался без работы, и хорошо еще, что редакция выслала ему деньги на обратный путь.

Но этой суммой Гарсиа Маркес распорядился по-своему: снял дешевую комнатенку в Латинском квартале и уселся за машинку. Завладевший к тому времени всеми его мыслями персонаж — старый полковник, дожидающийся обещанной пенсии, — властно требовал воплощения. Деньги вскоре растаяли, жить пришлось впроголодь, и все-таки он не бросил писать, пока не закончил повесть «Полковнику никто не пишет».

Прежде чем опубликовать эту повесть, увидевшую свет в 1958 году, Гарсиа Маркес переписал ее одиннадцать раз. Он добился чего хотел: по своей емкости и лаконизму, по сдержанной силе и психологической неопровержимости его тоненькая книжечка имеет мало равных себе не только в латиноамериканской, но и, пожалуй, во всей мировой прозе нашего века. Недаром автор не раз говорил, что считает ее лучшим своим произведением.

Время действия октябрь — декабрь 1956 года. Место действия не Макондо, а некий безымянный городок, но образ Макондо, откуда приехал полковник много лет назад, живет в его памяти, возникает в его беспокойных снах, и с этим образом входит в повесть история, ставшая уже легендарной. Молоденьким офицером, на исходе гражданской войны, полковник совершил прекрасный и бесполезный подвиг, доставив к месту подписания перемирия золотую казну повстанцев в целости и сохранности. Полвека спустя он вместе с последними оставшимися в живых ветеранами все еще ожидает справедливости на пороге голодной смерти.

В ожидании этом, собственно говоря, и заключается действие повести. В терпеливом и стойком ожидании, что питается наивной и мудрой верой в неизбежное торжество справедливости. В ожидании, которое упрямо противостоит старческой немощи, нищете, насилию, лжи, бюрократическому абсурду и само по себе становится подвигом, не уступающим совершенному в юности, а может быть, и превосходящим его.

Но если в течение многих лет ожидание это оставалось, так сказать, личным делом полковника, то теперь обнаруживается его связь с надеждами и деятельностью других людей, жаждущих справедливости. Агустин, единственный сын полковника, недавно расстрелян за распространение подпольной литературы. У родителей остался его боевой петух — «лучший во всем департаменте», имеющий немалые шансы одержать победу на очередных петушиных боях. Денежный приз — единственное, что может спасти старика и его жену. Однако, выхаживая петуха, делясь с ним последними горстями маиса, полковник делает это не только в надежде на выигрыш, но и в память о сыне: ведь победа петуха, любимца Агустина, будет победой — пусть крошечной — и самого Агустина, его товарищей.

Городок на осадном положении, в нем царит тяжелое, гробовое спокойствие, но идущая подспудно борьба напоминает о себе скупо отмеренными деталями — то замечанием полковника, собирающегося на похороны знакомого: «За столько лет первый человек умер своей смертью», то надписью на стене портняжной мастерской: «Говорить о политике запрещается». И герой повести по-своему причастен к общей борьбе: его неброское мужество служит примером другим, олицетворяет связь прошлого с будущим.

Борьба идет и за его душу. Дон Сабас, жадный богач, которого «деньги интересуют гораздо больше, чем собственная шкура», предлагает продать ему петуха. Он дает за него немалую сумму, и полковник, воля которого подорвана тяжелой болезнью жены, готов сдаться... Вот тут-то, казалось бы, прийти на помощь всем его друзьям, честным жителям городка! Но автор предельно трезв: сочувствующие полковнику сами еле сводят концы с концами, им нечего противопоставить соблазнам дона Сабаса. Вся тяжесть окончательного решения, тяжесть выбора между капитуляцией — по-человечески такой простительной, вынужденной и оправданной обстоятельствами! — целиком ложится на плечи старика.

И он делает выбор. Объективность автора повести граничит на последних ее страницах с бесстрастием. Читателю не дано заглянуть в душу полковника; о том, что в ней происходит, нам остается судить лишь по коротким репликам, незначительным с виду движениям, жестам, поступкам... Их, однако, достаточно, чтобы решение возвратить дону Сабасу задаток, поверить вопреки всему в удачу на петушиных боях (а тем временем, быть может, выплатят все-таки пенсию?!) предстало не только мотивированным психологически, но и единственно возможным.

Едва намечает Гарсиа Маркес и внешние обстоятельства, которые помогают полковнику принять такое решение. Вот он на тренировке, предшествующей петушиным боям, его рассеянный взгляд переходит с арены на зрителей, на их лица, «раскрасневшиеся, озаренные радостной надеждой. Это были новые люди. Новые люди в их городе». О внутренней работе, которая совершается в нем, заставляя старика ощутить не отчужденность свою от «новых людей», но, напротив, незримую их сопричастность своей судьбе, мы догадываемся страницу спустя, когда по дороге домой отголоски радостных криков молодежи разбудят в его памяти «далекие, почти забытые голоса». А конечный результат этой внутренней работы откроется в ночном споре с отчаявшейся женой, которая снова поставит его лицом к лицу с горькой истиной: «Ты остался один и умираешь с голоду». — «Я не один», — сказал полковник». Так повесть о человеке, в одиночку отстаивающем себя, превращается в повесть о преодолении одиночества.

Есть в этой повести такой эпизод: старик вспоминает, как во время гражданской войны в лагерь полковника Аурелиано Буэндиа заявился англичанин, одетый в тигровую шкуру и оказавшийся... герцогом Марлборо, иначе говоря, Мальбруком из старинной песенки. Фольклорно-анекдо-тический герой, непринужденно участвующий в реальных событиях, заслуживает особого внимания — не только потому, что он снова появится в романе «Сто лет одиночества», но, главным образом, потому, что здесь писатель нащупывает путь к такому соединению вымысла с действительностью, легенды с историей, которое станет в дальнейшем одним из важнейших принципов его творчества.

В последующие годы Гарсиа Маркес многое повидал и пережил. В качестве корреспондента латиноамериканских газет он объездил страны Западной и Восточной Европы, обосновался на время в Венесуэле, где стал свидетелем падения диктаторского режима, побывал и на родине. Он приветствовал победу кубинской революции, приехал на Кубу, где несколько месяцев работал сотрудником информационного агентства Пренса Латина. С 1951 года писатель живет в Мексике. Здесь он выпускает сборник рассказов «Похороны Большой Мамы» и роман «Недобрый час». Но уже давно в его сознании зреет замысел большого романа, первый абзац которого — о мальчике, пришедшем в цирк, — он, как сам признавался, набросал еще в семнадцать лет, посетив родную Аракатаку.

Окончательно созрел этот замысел к январю 1955 года. По словам автора, это было настоящее озарение — «роман предстал мне настолько готовым, что я, казалось, мог тут же начать диктовать машинистке первую главу». Решение было принято немедленно: Гарсиа Маркес отказался от всех договоров и контрактов, продал автомобиль и, возложив все заботы о пропитании, доме, детях на плечи жены, заперся в своем кабинете.

Добровольное заточение продолжалось восемнадцать месяцев. Наибольшую трудность, вспоминал писатель, представлял собою язык романа: «...Надо было рассказывать так, как рассказывали мои деды, то есть бесстрастно, с абсолютным, неколебимым спокойствием, которое не может нарушиться, даже если мир перевернется вверх дном». Роман «Сто лет одиночества» увидел свет в 1967 году и за несколько лет завоевал всемирную славу.

В этой книге Гарсиа Маркес обратился к бессмертным традициям народной культуры, враждебным всяким канонам и нормам, противостоящим любым окончательным, омертвевшим представлениям о мире. Традиции эти он воспринял двояким образом: непосредственно от живой стихии народного сознания и через посредство художественной литературы. И не просто воспринял, но и синтезировал, заново соединив далеко разошедшиеся линии, — ту, что поныне пронизывает собою фольклор, и ту, что прослеживается в литературе вплоть до наших дней. Организующее начало его знаменитого романа — всеобъемлющий миросозерцательный смех. Именно он позволяет писателю бесстрашно исследовать мир, пересоздавая в пародийном ключе громадный материал — исторический, политический, мифологический, фольклорный, литературный, автобиографический... И при этом, как выразился автор, «вывернуть действительность наизнанку, чтобы разглядеть, какова она с обратной стороны».

Композиционный стержень романа — история шести поколений семьи Буэндиа и селения Макондо, которое основано первым из Буэндиа и гибнет вместе с последними. Но эта история развертывается как бы в нескольких измерениях одновременно. Наиболее очевидное из них — семейная хроника, что побудило критиков рассматривать «Сто лет одиночества» в одном ряду с такими произведениями литературы XX века, как «Сага о Форсайтах» Дж. Голсуорси, «Будденброки» Т. Манна, «Семья Тибо» Р. Мартен дю Тара. Однако с первых же страниц начинают высвечиваться и остальные измерения, каждое из которых все шире раздвигает рамки романа во времени и пространстве.

В одном из этих измерений столетняя история Макондо обобщенно воспроизводит историю провинциальной Колумбии — точнее, тех ее областей, которые поначалу были отрезаны от внешнего мира, потом захвачены вихрем кровавых междоусобиц, пережили эфемерный расцвет, вызванный «банановой лихорадкой», и опять погрузились в сонную одурь.

В другом измерении судьба Макондо по-своему отражает некоторые особенности исторической судьбы всей Латинской Америки — падчерицы европейской цивилизации, а затем — жертвы североамериканских монополий.

Наконец, в третьем — история семьи Буэндиа вбирает в себя целую эпоху человеческого сознания, прошедшую под знаком индивидуализма, — эпоху, в начале которой стоит пытливый и предприимчивый человек Ренессанса, а в конце — отчужденный индивид середины XX века.

Ни одно из указанных измерений не существует «само по себе» и не может быть вычленено из романа. Только их взаимодействие и взаимопроникновение образует художественный мир книги. И все же структурной основой этого мира является последнее измерение — третье. Именно здесь таится «сокрытый двигатель» повествования — многовековая эволюция обособленной личности, сжатая словно пружина в историю рода Буэндиа и неразрывно связанного с ним селения.

К отправной точке этой эволюции нас возвращает рассказ о походах Хосе Аркадио Буэндиа и его спутников, основавших Макондо в тропической глуши. Сквозь номинальное время действия — примерно третье десятилетие XIX века — проступает здесь иная пора, заявляющая о себе деталями, нарочито заимствованными из хроник, рассказывающих о завоевании Америки. В предприятии отважных землепроходцев оживает героический и авантюрный дух Возрождения.

Макондо возникает на том же пересечении пространственно-временных координат (Южная Америка, эпоха Возрождения), с которым генетически связана ситуация, послужившая основой для знаменитой книги Даниэля Дефо, а затем и для последующих робинзонад. Но, воспроизводя эту ситуацию, Гарсиа Маркес истолковывает ее в свете последующего — и в первую очередь латиноамериканского — опыта. Какой бы смысл ни вкладывали художники и философы XVII—XVIII веков в рассказ о человеке, очутившемся вне общества, все они, от Дефо до Руссо и руссоистов, исходили из представления об обособленной личности как о своего рода «норме». Но с этим представлением и спорит колумбийский писатель, для него само обособление личности враждебно общественной природе человека и едва ли не так же противоестественно, как кровосмешение, под знаком которого протекает история семьи Буэндиа.

В робинзонадах былых времен одиночество было решающим, но все-таки внешним обстоятельством. В романе Гарсиа Маркеса одиночество — врожденная болезнь целого миропорядка, прогрессирующий недуг, который изнутри подтачивает сообщество отъединившихся личностей, постепенно разъедая истинную сущность человека.

Сама же по себе «робинзоновская ситуация» преподносится с вызывающей условностью. Мы знаем, что жители Макондо до поры полностью отрезаны от внешнего мира. Между тем к ним постоянно наведываются цыгане, что каждый год раскидывают свои шатры у околицы и знакомят макондовцев с последними изобретениями ученых мужей. Так будет и дальше. Будничная действительность и сказочный вымысел не просто сосуществуют в романе: они перетекают друг в друга, а подчас и словно метаются местами — действительность превосходит самое дерзкое воображение.

Кстати, воображение в жизни героев Гарсиа Маркеса — могучая, творческая, но и небезопасная сила; разгулявшись, она становится разрушительной. Так необузданное воображение Хосе Аркадио задает его разуму все более непосильные задачи, лишает его чувства реальности и в конце концов ввергает в состояние вечного бреда.

Правда, именно он предпринимает попытку проложить дорогу во внешний мир, дабы приобщить селение к благам цивилизации. Но поход оканчивается неудачей, путь упирается в море. Дорогу же, которая связывает Макондо с другими селениями и городами, находит случайно его жена, здравомыслящая Урсула.

Так завершается робинзонада. Замкнутый утопический мирок вплотную соприкасается с конкретной исторической действительностью Колумбии середины прошлого века. Но прежде чем переступить из легендарной эпохи в историческую, макондовцам приходится перенести загадочную болезнь, которая начинается с бессонницы и мало-помалу приводит к утрате памяти. Эта болезнь заключает в себе урок и предостережение. Беспамятство, угрожающее довести людей до идиотизма, — гротескное воплощение той утраты исторической памяти, на которую обрекло себя сообщество отъединившихся личностей. Болезнь занесена из индейских краев — в этом слышится намек на забвение, которому были преданы цивилизации древней Америки, разрушенные завоевателями.

Выручает макондовцев появление Мелькиадеса, предводителя цыган, когда-то увлекшего Хосе Аркадио на путь научных изысканий. С помощью чудесного эликсира он возвращает память жителям селения, а затем посвящает себя единственному занятию — предсказанию судьбы рода Буэндиа и селения Макондо. Однако эликсир волшебника похож на мертвую воду из русских сказок — она может срастить изрубленное в куски тело, но не способна вернуть его к жизни. В данном случае «тело» — общенациональное бытие. Отрезанные от него сперва робинзонадой, а потом беспамятством люди, казалось бы, воссоединились с ним, но воссоединение остается механическим: живой, сознательной связи с историческим процессом у макондовцев по-прежнему нет.

Впрочем, чего же требовать от Мелькиадеса, если даже колумбийская действительность, к которой приобщилось Макондо, не способна пробудить его население к исторической жизни? Границы замкнутого мирка не рухнули, а просто раздвинулись до пределов страны, отсталой и провинциальной. Вчерашние робинзоны, блудные сыновья истории, разделяя судьбу людей Колумбии, да и всей Латинской Америки, стали пасынками истории.

Но раньше они по крайней мере сами решали свои дела, а теперь правительство присылает в Макондо начальника — коррехидора, который приказывает покрасить все дома в голубой цвет. Раньше улаживали вопросы спасения души непосредственно с Богом — теперь появляется священник, начинающий строительство самого большого в мире храма.

Между тем подрастает следующее поколение семьи Буэндиа: сыновья — Хосе Аркадио и Аурелиано, дочь Амаранта, приемыш Ребека. В их несхожих характерах и различных судьбах чем дальше, тем заметней проявляется общая предрасположенность к одиночеству — родовая, наследственная черта.

И здесь нужно сказать о том, чему, быть может, более всего обязана своим успехом книга Гарсиа Маркеса. При всей оригинальности и масштабности замысла, при всей изобретательности в построении сюжета роман «Сто лет одиночества» остался бы блестящим, но рассудочным иносказанием, каких немало в современной литературе, если бы не поразительная жизненность и самоценность действующих в нем лиц.

Жадный интерес, заразительное сочувствие автора к любой человеческой индивидуальности, стремящейся утвердить себя в мире, казалось бы, вступают в противоречие с критической переоценкой эволюции индивидуума, во многом определившей замысел романа. Но в этом отражается противоречие самой истории. Превращение человека в частного индивида развязало процесс, в результате которого человек отчуждается от своей сущности. Однако именно данное превращение предоставило условия для выражения этой сущности и реализации всех возможностей, заложенных в человеческой натуре.

Писателю, который обнажает роковую закономерность, обозначенную в заглавии романа, бесконечно дорог индивидуальный человек как таковой, во всем его полнокровии и сложности. Отсюда своеобразие гуманизма Гарсиа Маркеса. Автор заново ставит проблему, над которой больше ста лет тому назад задумывался Александр Герцен: «Понять всю ширину и действенность, понять всю святость прав личности и не разрушить, не раздробить на атомы общество — самая трудная социальная задача. Ее разрешит, вероятно, сама история для будущего, в прошедшем она никогда не была разрешена».

История семьи Буэндиа и селения Макондо продвигается дальше — через гражданскую войну, одним из полководцев которой становится Аурелиано Буэндиа, чей удел — ожесточение, одиночество, омертвение души, через рецидив ренессансного гедонизма, напоминающий пир во время чумы. Возникают и множатся угрожающие признаки регресса; обнаруживается, что макондовское время не просто движется по кругу, как полагает Урсула, — оно движется по свертывающейся спирали, возвращаясь вспять. А общеисторическое время, соприкасаясь с макондовским, не вовлекает его в свой поток — напротив, оно воздействует на историю Макондо примерно так же, как хлыст, который, подстегивая волчок, убыстряет его обратное вращение. Это становится очевидным, когда Макондо еще раз вступает в контакт с исторической действительностью — теперь уже действительностью империалистической эпохи, ознаменовавшейся вторжением североамериканских монополий в жизнь Латинской Америки. Беззакония на банановых плантациях, расстрел забастовщиков, трусливое забвение, которому предают погибших макондовцы, охотно поверившие в официальную ложь... Рассказ о пятилетнем дожде, превратившем селение в развалины, явным образом пародирует сказание о всемирном потопе; тут обозначается тема возмездия за первородный грех — в данном случае грех отъединения, лежащего в основе миропорядка, судьбу которого «передразнивает» судьба Макондо.

И — последние страницы: безудержная страсть, связавшая последнего из Буэндиа с прелестной Амарантой Урсулой, приходящейся ему теткой, рождение мальчика с поросячьим хвостиком, гибель матери, смерть младенца, пожираемого муравьями... Тогда-то потрясенному отцу и удается прочесть зашифрованную рукопись Мелькиадеса, где столетняя история всех Буэндиа и их селения не только рассказана, но и предсказана вплоть до конца. Этот конец наступает тут же: неистовый ураган, предсказанный Мелькиадесом, сметает с лица земли Макондо вместе с его обитателями.

Важный вопрос: уж не тождественна ли рукопись Мелькиадеса... той самой книге, которую мы прочли? Ведь если так, то под маской Мелькиадеса скрывается сам повествователь и, значит, правы некоторые исследователи, увидевшие в романе Гарсиа Маркеса мрачную притчу о человечестве, судьба которого предопределена и рассчитана вплоть до неминуемой апокалиптической катастрофы?!

Внимательное чтение романа опровергает такой вывод. Гротескно отраженная здесь история определенного жизнеустройства отнюдь не полностью совпадает со всемирной (в том числе латиноамериканской) историей, а его неотвратимая гибель вовсе не означает гибели всего человечества — напротив, она-то и является необходимым условием общечеловеческого развития. И ураган, сметающий

Макондо с лица земли, сродни карнавальному огню, который, уничтожая обреченное смерти, обновляет бессмертный мир.

От имени этого мира и выступает повествователь, присутствующий в романе под собственным, несколько усеченным именем: Габриэль Маркес. Единственный, кто, покинув Макондо, не затерялся в большом человеческом мире, но обрел себя в нем, он-то и напишет книгу «Сто лет одиночества». Опровергнув пророчество Мелькиадеса: «Макондо будет стерто из памяти людей», Габриэль Маркес — писатель Гарсиа Маркес — сотворит чудо, превосходящее все чудеса его книги: Макондо и его обитатели навсегда останутся в памяти людей. Подводя итог изжившему себя прошлому, роман «Сто лет одиночества» вместе с тем обращается к будущему, предупреждает о катастрофе, которая постигнет мир, если силы отчуждения и разобщения возьмут верх. Роман о людском одиночестве взывает к людской солидарности.

Именно к солидарности, а не к тому рабскому единомыслию и единодушию, которые превращают людей в послушные винтики и рычаги государственного механизма, служат опорой тоталитарных режимов.

Обобщенный и снова гротескный образ такого режима и его главы, возведенного подданными в ранг божества, создал Гарсиа Маркес в следующем своем романе «Осень патриарха» (1975). Заурядный, в сущности, генерал, вынырнув из хаоса гражданских войн, поочередно устранил соперников и установил единоличную власть. Как превратился он в грозное божество, в мифологическое чудовище? Разгадку этой метаморфозы писатель ищет в сознании тех людей, которые были настолько ослеплены созданным ими же мифом о вездесущем и всесильном вожде, что вынуждены признать: «Мы не знали иного отечества, кроме того, которое он сотворил по образу своему и подобию»... Гарсиа Маркес намеренно ограничивает себя кругом этого сознания, из него исходит, в него углубляется. Общество, породившее тирана и ставшее его добычей, уже не раз становилось предметом изображения в латиноамериканской литературе. Но в «Осени патриарха» такое общество является не только многоликим объектом, но и многоголосым субъектом повествования. Автор как бы устраивает этому обществу очную ставку с самим собой, заставляя его выпить полную чашу стыда и срама, заставляя его — а вместе с ним и читателей, — пройти очищение смехом.

Удостоенный в 1982 году Нобелевской премии по литературе, Гарсиа Маркес с тех пор опубликовал еще несколько книг, с которыми теперь начинает знакомиться и его русскоязычная аудитория. Семидесятилетний писатель находится в зените своего творчества. Гарсиа Маркес продолжается.

Главная Обратная связь Ссылки