2.3. Фольклорно-мифологический характер сюжетно-композиционной основы романа «Сто лет одиночества». Пруденсио Агиляр и Мелькиадес

О фольклоризме романа «Сто лет одиночества» писали практически все исследователи, потому что Г.Г. Маркес почти демонстративно использует как латиноамериканские фольклорные реалии, так и общеевропейские, причем наряду с литературными. В.Б. Земсков справедливо говорит о «всеохватном» характере этого романа — он является «гигантским карнавалом духовных, культурных, литературных форм, порожденных всей историей человечества и осмысленных с новых идейных позиций, с вершины XX века», поскольку в нем «сошлись» мифология, античная трагедия (Софокл), эпос рода, рыцарский роман, ренессансная литература (Сервантес, Рабле), писатели XVII века (Дефо), реализм рубежа XIX—XX веков (Голсуорси, Золя, Томас Манн), русская классика (Достоевский), американские реалисты XX века (Фолкнер, Хемингуэй), крупнейшие представители «пантрагической» линии западной литературы (Джойс, Кафка, Камю)... [52; 161—162]. Дж. Мартин также видит в романе «уникальное сочетание высокого искусства и разных видов устного сообщения»; он уверенно пишет о том, что «по форме роман мало чем отличается от типичных модернистских произведений», но и одновременно утверждает: «Создается впечатление, что это Джеймс Джойс пишет роман в жанре сказки повествовательным языком одной из тетушек Гарсиа Маркеса — тети Франсиски» [75; 288—289].

А христианское выражено констатацией: Пруденсио «возлюбил злейшего врага своего». Подобная идея присутствует в ветхозаветной и новозаветной литературе, но Г.Г. Маркес, признававший влияние Ф.М. Достоевского, мог у него воспринять мысль о всепрощении: Иван Карамазов хотел бы увидеть, «как зарезанный встанет и обнимется с убившим его», хотя в дальнейшем отрицал всепрощение («Не хочу... чтобы мать обнималась с мучителем, растерзавшим ее сына псами»). В романе «Преступление и наказание» тема всепрощения также представлена двойственно: по человеческим, мирским законам Раскольников наказан и отправлен на каторгу, но идиллический пейзаж в финале свидетельствует о прощении героя Высшими силами. Показательно, что Г.Г. Маркес не говорит о том, как эту идею воспринял убийца, писатель ограничился двумя предложениями: «Хосе Аркадио Буэндиа беседовал с Пруденсио Агиляром до рассвета. Через несколько часов, обессиливший от длительного бодрствования, он вошел в мастерскую Аурелиано и спросил: «Какой сегодня день?». Писатель не говорит, каких проблем и вопросов они касались в беседе, но если судить по последствиям, то влияние Пруденсио неоспоримо. Потому что после многочасового разговора Хосе Аркадио Буэндиа сразу же задумался о времени, о доказательствах его движения и стал утверждать, что в течение всей недели был один день — понедельник. А затем, схватив дверной засов, начал крушить алхимические приборы, лабораторию, ювелирную мастерскую, его повалили, оттащили во двор и привязали к большому каштану. Он никого не узнавал, ругался «на странном языке», который казался макондовцам «дьявольской тарабарщиной» (чуть позже окажется, что он вдруг заговорил на латыни) и «извергал изо рта зеленую пену» [8; 78].

Несмотря на то, что Пруденсио Агиляр простил своего убийцу и даже «возлюбил» его, общение Хосе Аркадио Буэндиа с мертвецом не довело до добра, что вполне соответствует основным установкам народного сознания: мертвый не просто влияет на живого, но определяет его судьбу. Встреча с Пруденсио привела Хосе Аркадио Буэндиа к безумию. При этом состояние героя не определяется обыкновенным помешательством.

Изменение состояния сознания, вызванное встречей с мертвецом, приводит главу рода Буэндиа на скамеечку под старым каштаном. Герой остается в рамках культуры, но происходит смещение его сознания к фундаментальным, базовым основам Бытия. Хосе Аркадио Буэндиа начинает неудержимо стремиться к первоистокам — оси мира (каштан) и древнему языку (латынь). Его разум не поврежден, но оставшись в своем времени, он вписывается в систему координат древнейших первооснов. Таковым оказывается результат соприкосновения реального и потустороннего мира в контексте народного сознания. Возле каштана прошел остаток его жизни — таков результат контакта героя с мертвецом. У Хосе Аркадио Буэндиа иногда наступали просветления и он позволял Амаранте «ставить ему банки и горчичники», но скоро он совсем «потерял всякую связь с реальностью», «сидел на своей скамеечке, а Урсула по частям мыла его и рассказывала о семейных делах». Но общаться с ним «было все равно, что разговаривать, с мертвецом», его «ничто не радовало и не печалило». Зато он «был способен» общаться с Пруденсио Агиляром (!). Г.Г. Маркес подчеркивает, что Пруденсио будил, умывал, кормил своего убийцу, «дважды в день приходил беседовать с ним», хотя сам был «совсем рассыпающимся от смертной немощи», знак примирения врагов — совместно принятое решение продолжать разводить бойцовых петухов — так реализуется в романе христианская идея всепрощения в ее соотнесенности с народно-мифологическими представлениями о состояниях «жизнь в смерти» и «смерть в смерти».

После физической смерти наступает еще одно состояние — смерть внутри смерти («смерть в смерти»), Пруденсио Агиляр, страшась такой смерти, примирился со своим убийцей — Хосе Аркадио Буэндиа. Примирение и общение с ним связывает Пруденсио с миром живых и дает некоторую «отсрочку» от столь пугающей его «второй смерти».

Основополагающую роль в сюжете романа играет образ цыгана Мелькиадеса. Этот образ трактуется исследователями по-разному: в нем видят библейского Мельхиседека (прототип мессии) или связывают с традиционным Прометеем из трагедии Эсхила, с «литературным персонажем, соединившим в себе черты Агасфера, Мерлина и Фауста» или считают его двойником автора романа и т.п. [подробнее см. 96; 295—296]. Следует подробно охарактеризовать образ Мелькиадеса, поскольку он выполняет сюжетообразующую роль и в значительной мере обусловливает идейное звучание романа.

Очень часто исследователи пишут, что Мелькиадес — это «мрачный факир», «балаганный фокусник», что его деятельность «полна глубокой серьезности и комизма», что он — цыган, «а где цыган — там ярмарка, там балаган, там праздник...» [52; 121, 133, 149]. Но в романе Мелькиадес весьма далек от фокусов и комики, хотя возглавляет бродячий цирк. Г.Г. Маркес пишет на первой странице: «Каждый год в марте месяце у околицы селения раскидывало свои шатры оборванное цыганской племя и под визг свистулек и звон тамбуринов знакомило жителей Макондо с последними изобретениями ученых мужей» (подчеркнуто мною — К.К.) [8; 7]. И в дальнейшем писатель акцентирует связь цирка, возглавляемого Мелькиадесом, с познанием человеком окружающего мира в самых разных формах, от природно-физических до социально-культурных. Для Г.Г. Маркеса главное — показать очередное открытие, освоенное Мелькиадесом и преподнесенное им как нечто удивительное, необычное, даже чудесное. Так, первым цыгане принесли магнит, который Мелькиадес назвал «восьмым чудом света, созданным алхимиками Македонии», на следующий год он демонстрировал подзорную трубу и лупу, объявив, что это «самый новейшие изобретения амстердамских евреев»; затем цыган дал Хосе Аркадио Буэндиа несколько португальских мореходных карт, различные навигационные приборы, «написал сжатое изложение трудов монаха Германа и оставил записи Хосе Аркадио Буэндиа, чтобы тот знал, как пользоваться астролябией, буссолью и секстантом» [8; 10]. И Буэндиа удалось «составить себе такое понятие о пространстве, что отныне он мог плавать по незнакомым морям, исследовать необитаемые земли и завязывать отношения с чудесными существами, не выходя из стен своего кабинета»; Буэндиа даже открыл для себя, что «земля круглая, как апельсин», что «если плыть все время на восток, то можно вернуться обратно в точку отправления». Когда жители Макондо выразили недоверие, Мелькиадес «во всеуслышание восславил разум человека, сделавшего с помощью одних только астрономических наблюдений открытие, уже давно подтвержденное практикой» [8; 11].

Как все ученые люди того времени, Мелькиадес был знаком с алхимией, «и как свидетельство своего восхищения преподнес Хосе Аркадио Буэндиа подарок, которому суждено было оказать решающее влияние на судьбу селения, — оборудование алхимической лаборатории» [8; 11]; кроме того, цыган дал Хосе Аркадио образцы семи металлов, соответствующих семи планетам, формулы Моисея и Зосимы для удвоения количества золота, заметки и чертежи, «относящиеся к области великого магистерия» (т.е. философского камня) [8; 12].

Приведенные выше факты свидетельствуют о широте познаний Мелькиадеса: его интересовало все и побывал он фактически на всех континентах, при этом болел пеллагрой в Персии, цингой на Малайском архипелаге, проказой в Александрии, бери-бери в Японии, бубонной чумой на Мадагаскаре, попал в землетрясение на острове Сицилия и в кораблекрушение в Магеллановом проливе. Ко времени появления в Макондо, он уже был обременен, как пишет Г.Г. Маркес, «безграничной мудростью и ореолом таинственности», а его «азиатские глаза» видели «обратную сторону всех вещей» [8; 11].

Описывая деяния Мелькиадеса в стиле магического реализма, Г.Г. Маркес создает образ народного ясновидца, книжника (чернокнижника) и целителя, спасающего жителей Макондо от эпидемии бессонницы. И одновременно автор принимает народную оценку Мелькиадеса как колдуна, т.е. человека, контактирующего с некими высшими природными силами, дающими ему особые знания и энергию. Но это носит временный характер — Г.Г. Маркес, ссылаясь на всеобщую молву, констатирует: «Судя по словам разных странников и бродяг, заглядывающих в Макондо, племя Мелькиадеса было стерто с лица земли за то, что посмело преступить границы дозволенного человеку знания» [8; 41]. Сам Мелькиадес тоже был лишен колдовской силы: когда он после смерти вернулся в Макондо, в доме Буэндиа сломалась пианола и он «попытался вспомнить свое былое колдовское мастерство, чтобы привести инструмент в действие, но ничего не получилось. Зато у него остался ясный ум, знания, тяга к познанию, что привело его уже в состоянии «жизнь в смерти» в дом Буэндиа, и он после короткого увлечения дагерротипией, «углубился в изучение Нострадамуса»¹ [8; 55]. Однажды ему показалось, что он наткнулся на пророчество, касающееся «будущности Макондо». Макондо «превратится в великолепный город с большими домами из прозрачного стекла, и в этом городе не останется даже следов рода Буэндиа» [8; 55]. Именно в это время Мелькиадес начинает составлять реестр судеб Буэндиа, излагая его на санскрите. Мелькиадес, конечно, не переводит и не расшифровывает катрены Нострадамуса, он действует самостоятельно, но берет за основу прием тайнописи великого астролога. Подобно Нострадамусу, цыган определенным образом засекречивает свои стихи: четные — личным шифром императора Августа, нечетные — военными шифрами лакедемонян. Мелькиадес и Нострадамус схожи в том, что оба владеют особым способом передачи информации, с той лишь разницей, что предсказания Нострадамуса касаются человечества в целом, а Мелькиадеса — судьбы рода Буэндиа.

Человек является элементом космической системы, его бытие предопределено. Мелькиадес пишет реестр судеб Буэндиа на санскрите не случайно — для него санскрит является языком тайного знания. В древней Индии санскрит был языком общения с богами. Предсказания Мелькиадеса становятся каналом передачи информации о будущем всех Буэндиа, в своей основе его манускрипты содержат индоевропейский культурный корень.

Шифровка необходима Мелькиадесу для того, чтобы никто не смог прочесть заветные манускрипты раньше, чем исполнится сто лет со времени их написания. В качестве еще одной (дополнительной) предосторожности для защиты манускриптов цыган использует особый способ изложения событий, известный только ему: все каждодневные эпизоды он описал так, что они стали сосуществовать в одном мгновении. Интересно, что Мелькиадес использовал способ, позволивший всем будничным эпизодам соединиться в одном моменте: «старик... сосредоточил всю массу каждодневных эпизодов за целый век таким образом, что они все сосуществовали в одном-единственном мгновении» [8; 387]. Таким образом, подробная информация о жизни и судьбе всех поколений рода Буэндиа явлена в свернутом виде. В представленном в романе видении будущего заключены народные представления о судьбе: «так на роду написано». Урсула и Хосе Аркадио Буэндиа еще только поселились в Макондо, а об их еще не появившихся на свет потомках уже известно все до мелочей — на сто лет вперед.

При всей своей мудрости Мелькиадес был человеком из плоти, вес которой «притягивал его к земле». Цыган «жаловался на старческие немочи, страдал от мелких денежных невзгод и давным-давно уже перестал смеяться, потому что от цинги у него вывалились все зубы» [8; 12].

Таким образом, можно сказать, что в жизни Мелькиадеса был один культ знания, одно стремление — познать окружающий мир. И он познавал его, путешествуя по континентам, побывав в Азии, Европе, Америке; он познавал его, изучая сочинения французского астролога и медика Мишеля Нотрдама, немецкого географа и натуралиста Александра фон Гумбольта, неизвестного нам монаха Германа, «новейший изобретения» каких-то «амстердамских евреев», «алхимиков Македонии», причем Г.Г. Маркес подчеркивает, что Мелькиадеса интересовали «последние изобретения ученых мужей». И если в земной жизни Мелькиадес познавал и усваивал чужие открытия (т.е. чужую информацию), то в состоянии «жизнь в смерти» он начал создавать свою информацию — написал книгу о роде Буэндиа с предсказанием будущего этого рода. Мелькиадес не столько предсказывает будущее, сколько констатирует очевидность: жизнь рода, начавшаяся с греха и преступления (убийства ближнего), априори обречена на смерть; жизнь рода оказывается предопределенной, жизнь всех поколений Буэндиа — это «жизнь в смерти», финал романа — это «смерть в смерти»: «...все записанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо тем родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды» [8; 388]. Книга Мелькиадеса представлена в романе как очередное творение человеческого разума, как очередное чудо, соположенное с открытием магнита, увеличительного стекла, дагерротипии и т.п.

Примечания

1. Нострадамус (Мишель Нотрдам) (1503—1566), французский врач и астролог, лейб-медик Карла IX, получил известность как автор «Столетий» (1-е издание 1555 г., написаны рифмованными четверостишиями — катренами), содержащих предсказания грядущих событий европейской истории. См.: Новый энциклопедический словарь. — М.: Рипол классик, 2004. С. 821.